И все же я была польщена: она произнесла мое имя, словно бы лаская его. Она не говорила со мной — скорее уж выпустила имя ввысь, изучая исходящие от него эманации. Она пробовала его на вкус, наслаждалась им; она запрокинула голову, словно бы следя, как имя тает в воздухе.Потом она взглянула на меня; сквозь вуаль видны были янтарно-карие глаза, в которых отражался свет лампы.— Ваше высочество, — сказала стрега, наконец-то обратившись ко мне. — Вы пришли сюда, дабы узнать что-то о своем будущем.— Да, — нетерпеливо откликнулась я.Стрега ответила серьезным, степенным кивком. Достав из ящичка стола колоду карт, она положила их на черный шелк между нами, опустила поверх них руки и принялась негромко молиться на языке, которого я не понимала. Затем она одним отработанным движением развернула их веером.— Давай, юная Санча. Выбирай свою судьбу.Меня затопило веселое возбуждение, смешанное со страхом. Я с трепетом взглянула на карты, протянула дрожащую руку, потом коснулась пальцем одной из карт и тут же отдернула руку, словно ошпаренная.Я не хотела выбирать именно эту карту, однако знала, что судьба выбрала ее за меня. Моя рука на мгновение нерешительно зависла в воздухе, потом я сдалась, взяла карту со стола и перевернула.Изображение на ней заполнило меня ужасом: мне хотелось зажмуриться, стереть это изображение, но при этом я не могла оторвать от него глаз. Это было сердце, пронзенное двумя мечами, которые вдвоем образовывали большую серебряную букву X.Ведьма спокойно взглянула на карту.— Сердце, пронзенное двумя мечами. — Я задрожала.Стрега взяла карту, собрала колоду и убрала ее в ящик стола.— Дай мне руку, — велела она. — Нет, левую. Она ближе к сердцу.Она взяла мою ладонь обеими руками. Ее прикосновение было приятным, пальцы — теплыми, несмотря на царящий здесь холод, и я начала расслабляться. Некоторое время стрега напевала себе под нос какую-то мелодию без слов, устремив взгляд на мою ладонь.Внезапно она выпрямилась, все еще продолжая сжимать мою руку, и взглянула мне в глаза.— Большинство людей в основном добрые или в основном злые, но ты наделена обеими силами. Ты хочешь говорить со мной о незначительных вещах, о браке и детях. Я же теперь скажу тебе о вещах куда более великих. В твоих руках судьба людей и целых народов. С оружием, заключенным в тебе, — с добром и злом — нужно уметь обращаться, и каждое из них следует применить в должный срок, ибо они изменят ход событий.Пока она говорила, перед моими глазами пронеслись пугающие видения: мой отец, в одиночестве сидящий в темноте; старый Ферранте, что-то нашептывающий в сморщенные уши анжуйцев в своем музее, смотрящий в их незрячие глаза… и его лицо, его фигура превратились в мои. Это я стояла на цыпочках, прижимаясь телом к мумифицированной коже, и шептала…Я вспомнила о том мгновении, когда мне страстно хотелось заполучить меч, чтобы перерезать горло отцу. Я не хотела власти. Я боялась того, что могу натворить, располагая ею.— Я никогда не прибегну к злу! — возмутилась я. В голосе стреги прорезались жесткие нотки.— Тогда ты обречешь на смерть тех, кого любишь сильнее всего.Я отказывалась воспринимать это чудовищное заявление. Вместо этого я вцепилась в свою маленькую наивную мечту.— Но как же насчет брака? Буду ли я счастлива с моим мужем, Онорато?— Ты никогда не выйдешь замуж за Онорато. Увидев, как задрожали мои губы, ведьма добавила:— Ты сочетаешься браком с сыном самого могущественного человека в Италии.Мой разум лихорадочно заработал. Кто это может быть? В Италии нет короля; страна разделена на множество группировок, и ни один человек не обладает достаточной властью над всеми городами-государствами. Венеция? Милан? Не имеющая себе равных Флоренция? Союз между этими государствами и Неаполем казался маловероятным…— Но я буду любить его? — не унималась я. — У нас будет много детей?— Ни то, ни другое, — ответила стрега со страстностью, доходящей до жестокости. — Будь очень осторожна, Санча, или твое сердце уничтожит все, что ты любишь.Я ехала обратно в замок в молчании, потрясенная и оцепеневшая, словно жертва, захваченная врасплох и в мгновение ока погребенная под пеплом Везувия. КОНЕЦ ЛЕТА 1492 ГОДА — ЗИМА 1494 ГОДАГлава 3 Через неделю после моего визита к стреге меня оторвали от завтрака ради аудиенции у короля. Настойчивое повеление было столь внезапным, что донна Эсмеральда одевала меня в большой спешке, хотя я настояла на том, чтобы надеть подаренный Онорато рубин, штрих великолепия на фоне общей растрепанности. И вот мы предстали перед моим дедом. Свет утреннего солнца лился через сводчатое окно, расположенное сбоку от трона Ферранте; мраморный пол сверкал столь ослепительно, что я заметила моего отца лишь тогда, когда он сделал шаг вперед. Рядом с королем находился лишь он один; более в тронном зале никого не было.В последнее время здоровье Ферранте пошатнулось, и его обычный румянец приобрел темно-красный оттенок, приводя его в дурное расположение духа. Но этим утром, когда я поклонилась ему, он улыбался.— Санча, у меня замечательные новости. — Его слова эхом отразились от сводчатого потолка. — Тебе известно, что мы с твоим отцом уже некоторое время пытались укрепить связь между Неаполем и папским престолом…Я знала. Мне с детства твердили, что Папа — наша лучшая защита против французов, которые никогда не простят моему прадеду поражения, нанесенного им Карлу Анжуйскому.— Проблема заключалась в том, что его святейшество, Папа Александр, предназначил обоим своим сыновьям судьбу священников… как там их зовут?Ферранте нахмурился и повернулся к моему отцу. Я знала эти имена еще до того, как герцог успел хотя бы открыть рот. Я даже знала имя Папы, который до его избрания звался кардиналом Родриго Борджа.— Чезаре шестнадцати лет от роду и Джофре одиннадцати лет.— Да, Чезаре и Джофре. — Лицо короля просветлело. — Итак, нам наконец-то удалось убедить его святейшество, что с его стороны будет мудро связать себя определенными узами с Неаполем. — Он с гордостью провозгласил: — Ты обручена с сыном Папы.Я побледнела и невольно приоткрыла рот. Пока я изо всех сил старалась взять себя в руки, мой отец с жестокой радостью заметил:— Она огорчена. Она думает, что любит этого типа, Каэтани.— Санча, Санча, — довольно мягко произнес дед. — Мы уже сообщили Каэтани о достигнутой договоренности. Мы даже нашли ему подходящую жену. Но ты должна поступать в интересах короны. И кроме того, это намного более выгодная партия. Борджа так богаты, что ты даже не в силах этого вообразить. И что самое лучшее, согласно брачному контракту вы оба будете жить в Неаполе.Он слегка подмигнул, дабы продемонстрировать, что он сделал это ради меня. Он не забыл о моей привязанности к Альфонсо.Я гневно уставилась на отца; мое горе выплеснулось наружу яростью.— Это ты подстроил, — бросила я ему в лицо, — потому что знал, что я люблю Онорато! Ты не мог стерпеть, что я буду счастлива. Я не пойду замуж за вашего Чезаре Борджа! Плевать я на него хотела!Поступившись изяществом ради гнева, Ферранте вскочил на ноги со стремительностью сокола, пикирующего на добычу.— Санча Арагонская! Не смей разговаривать с герцогом Калабрийским таким тоном!Я опустила голову и уставилась в пол; щеки мои горели. Мой отец расхохотался.— Можешь плевать на Чезаре Борджа, сколько захочешь, — сказал он. — Ты выйдешь замуж за младшего сына, Джофре.Не в силах больше сдерживаться, я выскочила из тронного зала и отправилась в свои покои. Я неслась столь стремительно, что донна Эсмеральда, ждавшая меня снаружи, безнадежно отстала.Именно этого я и хотела. Добравшись до балкона, на котором Онорато некогда подарил мне рубин, я сорвала драгоценный камень с шеи. На миг я подняла его к небу. На миг мой мир окрасился в красное.Я зажала камень в кулаке и швырнула его в безмятежные воды залива.У меня за спиной донна Эсмеральда издала испуганный вопль.— Мадонна!Мне это было безразлично. Я двинулась прочь, надменная и измученная. Сейчас я способна была думать лишь об Онорато и о том, что он так быстро согласился на другую невесту. Я позволила себе полюбить его, поверить какому-то другому мужчине, помимо моего брата, — но мое сердце не имело ни малейшего значения ни для него, ни для Ферранте, ни для моего отца. Для них я была имуществом, пешкой, которую можно использовать в политических играх.Лишь добравшись до спальни и выгнав всех фрейлин, я кинулась ничком на кровать. Но я не позволила себе заплакать.Альфонсо пришел сразу же, как только у него закончились уроки. Донна Эсмеральда беспрекословно впустила его, зная, что он один способен утешить меня. Я лежала лицом к стене, угрюмая и исполненная жалости к себе.Но когда я почувствовала, как Альфонсо ласково дотронулся до моего плеча, я повернулась.Он все еще был мальчиком — ему исполнилось только двенадцать, — но уже заметны были признаки приближающегося взросления. За последние три с половиной года он вытянулся на добрый локоть и теперь был немного выше меня. Голос его еще не изменился полностью, но уже утратил всякие следы детского фальцета. В его лице соединились лучшие черты отца и матери; из него должен был вырасти поразительно красивый мужчина. Несмотря на усилившееся внимание со стороны отца и его уроки политики, глаза Альфонсо по-прежнему оставались добрыми, без следа себялюбия или коварства. Я взглянула в эти глаза.— Долг — тяжелая штука, — мягко произнес он. — Санча, мне ужасно жаль.— Я люблю Онорато, — пробормотала я.— Я знаю. Но тут ничего не поделаешь. Король уже принял решение. И он прав, когда говорит, что это будет на пользу Неаполю.Отчего-то слышать эти слова от брата было не так больно, как от Ферранте. Альфонсо всегда говорил мне только правду, и притом с любовью. Он помолчал.— Они сделали это не ради того, чтобы намеренно причинить тебе боль, Санча.Итак, мой гневный выпад против отца не остался в секрете. Я нахмурилась. Я не могла согласиться с последним утверждением — слишком уж сильно было переполнявшее меня озлобление.— Но, Альфонсо, Джофре Борджа всего одиннадцать лет! Он же ребенок!— Всего на год младше меня, — мгновенно отозвался Альфонсо. — И потом, он ведь вырастет.— Онорато был мужчиной. Он знал, как надо обращаться с женщиной.Мой маленький брат покраснел. Наверное, ему неловко было представлять меня в объятиях супруга. Но он взял себя в руки и ответил:— Может, Джофре и молод, но его можно научить. И, судя по всему, он довольно хорош собой. Будем надеяться, что он тебе понравится. А я сделаю все, что смогу, чтобы подружиться с ним.Я фыркнула.— Как он может мне понравиться? Он же Борджа! Поговаривали, будто его отец, Родриго Борджа, получил папский престол не благодаря своему благочестию, а при помощи коварства и подкупа. Его старания, направленные на приобретение тиары, были столь вопиющими, что вскоре после его избрания некоторые члены конклава кардиналов потребовали расследования. Но затем их возражения каким-то загадочным образом растаяли, и ныне человек, принявший при восхождении на папский престол имя Александра VI, пользовался безоговорочной поддержкой князей церкви. Но все равно поговаривали, будто Родриго отравил наиболее вероятного кандидата на тиару — своего родного брата. Альфонсо хмуро взглянул на меня.— Мы никогда не встречались с Борджа и потому не можем их судить. И даже если все, что говорят про его святейшество, — правда, ты несправедлива к Джофре. Сыновья не всегда похожи на отцов.Последние его слова заставили меня проглотить возражения. Однако я все же спросила самым скорбным тоном:— Зачем только придумали брак? Он отнимает у нас всех, кого мы любим.Но я дала себе обещание, что не буду эгоистичной — ради Альфонсо. Я постараюсь стать такой, как он, — храброй и доброй и сделать все, что смогу, ради блага королевства.Прошло несколько месяцев, и наступил 1493 год. Чем больше я размышляла о предстоящем браке с Борджа, тем сильнее делалось мое беспокойство. Король Ферранте мог настаивать на том, чтобы мы с Джофре жили в Неаполе, и мог добиться включения этого пункта в брачный договор. Но слово Папы обладало куда большей силой, чем слово короля. А вдруг Александр передумает и призовет своего сына обратно в Рим? Вдруг он потребует, чтобы для Джофре выделили отдельное королевство? А я буду вынуждена сопровождать мужа. Лишь у мужа-неаполитанца никогда не появилось бы причины увозить меня из родного города.С того дня, когда я обнаружила музей Ферранте, моя вера сделалась вялой, лишенной всякого рвения. Теперь же я ринулась в религию с неистовой силой, отчаянно испытывая ее. Однажды утром я потребовала экипаж и выскользнула из дворца в сопровождении кучера и всего одного стражника.Я направилась в собор Сан Дженнаро, напугав случайных молящихся, которых погнал прочь мой стражник.Преклонив колени перед алтарем, на котором происходило чудо, я со всей искренностью принялась молиться святому Януарию. Я просила его освободить меня от помолвки с Джофре Борджа и найти мне в мужья неаполитанца. Я пообещала, что мы с ним будем щедро жертвовать на ремонт собора и на бедных.Вернувшись в замок, я попросила икону святого, и мне ее принесли. Я устроила у себя в спальне небольшой алтарь святого Януария и по утрам и вечерам повторяла перед ним свое обещание. Раз в неделю я посещала собор. Эсмеральда была довольна.«Как хорошо, — говорили все, — что Санча успокоилась и сделалась набожной. Несомненно, это потому, что в следующем году она должна выйти замуж за сына Папы».Я продолжала молиться и старалась не падать духом. Молитва сама по себе на время давала мне успокоение, и постепенно я отошла от моей первоначальной, эгоистичной просьбы. Я просила здоровья для Альфонсо, моей матери и донны Эсмеральды. Я просила, чтобы Ферранте, здоровье которого пошатнулось, выздоровел. Я даже молилась о чуде столь великом, что я не смела верить в то, что оно и вправду возможно, — чтобы сердце моего отца смягчилось, чтобы он стал добрым и счастливым.Как-то в конце лета за мной явился королевский слуга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9