«Почасовой график выпуска продукции и изменения скоростей главных конвейеров для трех линий при плане (742 + 742 + 742 = 2226) автомобилей в сутки». Кто составил его? Служба главного инженера, технологи, проектировщики конвейера? Нет! Черным по белому написано: «Расчет произвел инженер лаборатории эргономики В. Н. Корнеев». А вот и росписи заводских «китов». Документ утверждает собственноручным автографом заместитель директора по производству О. Обловацкий… Я уже знаю инженера-эргономика В. Корнеева. Он молодой, быстрый, широко образован, склонен к шутке, любит хорошо и модно одеться.
– Нет, нет, – кипятится Виктор Степанович, – было бы ошибкой думать, что эргономики занимаются только завтраками, музыкой, комбинезонами да расстановкой людей по росту… Что? Вы незнакомы с системой распределения рабочих по физическим данным? Ну, это дело пятиминутное! Айдате-ка вдоль конвейера…
Он по-прежнему стремительно движется спереди – тонкий, сутуловатый, как бы запрограммированный и созданный для высоких ритмов двадцатого века; волосы на затылке у него смешно топорщатся, ему бы надо давно посидеть в кресле парикмахера…
– Наблюдайте, наблюдайте, – на ходу требует Виктор Степанович, – заметьте, что чем ниже идет кузов по конвейеру, тем ниже ростом рабочий… Не так ли? А вот место, куда мы поставили долговязых и длинноногих… – Он внезапно останавливается. – Мало-мальски разумному человеку расстановка людей по росту кажется само собой разумеющейся.
Мы продолжаем двигаться. Конечно (в этом и заключен смысл конвейерной системы), рабочие производят мелкие монотонные операции, конечно, готовой продукции слесарю-сборщику рулевой колонки не увидеть, конечно, за семь часов жужжащий шмелем гайковерт может надоесть хуже горькой редьки, но вот факт, который подтвердит любой турист большого автобуса, – за конвейерной лентой ВАЗа редко увидишь мрачное лицо. Поэтому был совершенно прав заместитель редактора французского журнала «Ла ви увриер» Роже Гарберт (Гиберт), когда после визита на ВАЗ писал в своем журнале: «…ровно год до того как приехать на завод в Жигулях, я побывал в США в Лордстауне и разговаривал со специализированными рабочими фирмы „Дженерал“, которые бастовали против ужасающих ритмов труда… Я не мог не сравнить атмосферу, царящую здесь и там: раздраженность, возбужденность, гнев рабочих Лордстауна и улыбчивое спокойствие этих советских специализированных рабочих, разговаривающих со мной в то время, когда конвейер продолжал работать; они прикуривали сигареты, угощали меня, соглашались сфотографироваться вместе со мной, и все это – продолжая работу…»
– Я беседовал с Роже Гарбертом, – сообщает Виктор Степанович. – Он, простите за нескромность, пишет в своем журнале и обо мне и даже, опять – простите, хвалит службу эргономики… Но главное: он усмотрел отличие нашего конвейера от лордстаунского… Впрочем, для этого большой наблюдательности не надо… Глядите, как этот парнишка хитроумно устроился…
Молодому рабочему действительно нельзя было отказать в смекалке – он ехал на автомобиле, вместо того чтобы идти рядом, и преспокойными движениями прикручивал ручку дверцы, напевая под музыку… Он был длинноволосым, тонкие усики едва пробивались над полной верхней губой; рот у него был девственный, пожалуй, деревенский; от молодого человека вообще попахивало деревней – рощицами, речками, березами над тихим омутом.
– Беседы с рабочими – выборочные и сплошные – тоже наша епархия, – разулыбался Виктор Степанович, заметив мой интерес к длинноволосому парню. – Его зовут Владленом Стронгиным, он из деревни, кончил десять классов, мать у него учительница истории, отца нет, сестра работает врачом в Тамбове… Парнишка учится на втором курсе политехнического института…
3
На следующий день мы беседуем с людьми по той особой программе, которая разработана лабораторией эргономики. Я сижу в уголочке, Виктор Степанович расхаживает по комнате, рабочий сидит на диване, погрузившись в его поролоновую благодать. Это Виталий Николаевич Степанов, рождения 1951 года, холостой, член ВЛКСМ, образование среднетехническое, работает бригадиром, живет в молодежном общежитии, в бригаде № 351 работает два с половиной года. Одним словом, ветеран, свойский вазовский парень с уверенными движениями и безмятежными глазами человека, знающего, почем дюжина гребешков.
– Работа у нас тяжелая, ответственная, – говорит он уже устоявшимся, но еще не прокуренным басом. – Мы крепим передние подвески – очень ответственная операция… Хе! Передняя подвеска! От нее зависит судьба водителя… Ошибись-ка хоть на одну гайку – жизни рад не будешь, отдел технического контроля заест… Что? Работа мне, естественно, нравится, меня несколько раз приглашали идти служить в отдел, сесть за канцелярский стол, но не на того напали… К коллективу я привык, ребят люблю, они ко мне как к бригадиру относятся отлично. Они по-человечески верят мне, и я отвечаю ребятам той же монетой… Да, летом работать труднее – жарко, хотя и включена на всю катушку вентиляция. Жаркое лето нынче на Волге – вот какое положение… Отдых во время обеденного и других перерывов? Читаем, играем в шахматы, слушаем музыку… Кстати, Виктор Степанович, по какой это причине во время обеденного перерыва музыка играет пятнадцать минут, во время которых мы обедаем, и молчит сорок пять минут, пока мы отдыхаем? Не хотите отвечать на этот вопрос?.. Не любопытны, подождем перемен… Как я провожу свой досуг? Элементарно просто… Хожу купаться на Куйбышевское море, загораю, бываю в кино и готовлюсь поступить заочно в юридический институт… Почему в юридический? Наверное, оттого, что начитался детективных романов и насмотрелся детективных фильмов. Но думаю, что конвейеру не помешает моя учеба на юридическом… Город свой я, несомненно, люблю. Современная архитектура, современные молодые люди, блестящее будущее. Как я отношусь к научному обследованию нашей 351-й бригады? Положительно. Неужели я не понимаю, что теперь труд, наука и человек неразрывно связаны… Спасибо за внимание… Нет, бригада работает, меня подменил Юрий Корнеев… До свидания!
Научное эргономическое обследование бригады № 351 ведется планово, методически настырно, и потому ровно через пять минут на поролоне сидит второй молодой человек – этот помрачнее первого, глаза у него чуточку усталые, поза на диване – расслабленная. Он, по-видимому, смущен еще и тем, что два человека, один из которых абсолютно незнаком, внимательно наблюдают за каждым его движением. Второго товарища зовут Владимиром Николаевичем Казаковским, родился он в 1950 году, образование среднетехническое (это почти норма для ВАЗа), работает на заводе всего год, имеет четвертый разряд, женат, но живет в общежитии, так как жена и сын остались в Кузнецке. Он довольно вяло отвечает на вопросы Виктора Степановича…
– Работа у нас нелегкая, первое время я уставал оттого, что имел слабые трудовые навыки, все делал не автоматически, а после напряженного обдумывания; теперь мне легче, уставать почти перестал. В общем, потихонечку привыкаю и думаю, что скоро буду устраивать небольшие перекуры при работающем конвейере… Музыки мне мало! Кто это распорядился, чтобы после обеда в течение сорока пяти минут радиоузел молчал?.. В шахматы я играть не люблю, домино на конвейере почти нет, поэтому в обеденный перерыв мне скучно, мне в обеденный перерыв делать-то нечего – сижу на скамейке или лежу на травке в скверике… Позвольте и мне высказаться. Нужно больше концертов, лекций, встреч с интересными людьми, передовиками производства, артистами, писателями, художниками… Да, город у нас отличный, город будущего, а раз есть будущее, значит, жить интересно… Отчего у меня грустное выражение лица? Все жду, когда придет очередь на квартиру. Теперь уже скоро… Перевезу жену и сына – тогда вы меня не узнаете… Нет, кто это все-таки распорядился прекращать трансляцию музыки во время обеденной сорокапятиминутки?.. В свободное время много читаю, хожу на пляж, в кино, изредка занимаюсь спортом… Как я смотрю на научное обследование нашей бригады? От этого нам хуже не будет, а лучше – да… Так как с обеденной музыкой? Счастливо оставаться! До свидания! Все-таки как насчет обеденной музыки?
После ухода Владимира Казаковского начальник лаборатории хохочет навзрыд, до слез, до того, что начинает хвататься за живот.
– Нет ни одного человека в бригаде, – наконец сквозь хохот произносит он, – который бы не требовал музыки в течение всего обеденного перерыва… Ну уж нет! Дудочки, товарищи хорошие, дудочки!
Он наконец становится серьезным:
– Видите ли, в чем дело. Функциональная музыка во время трудового процесса должна не слушаться, а только слышаться, а вот во время обеденного перерыва, согласно науке, мы не только должны, но и обязаны дать отдых человеческому уху… Эти музыколюбивые голубчики даже и не догадываются, какую порцию дополнительного отдыха они получают за сорок пять минут всеобщей заводской тишины… Итак, музыку они не получат… Только через мой труп! Только через мой труп…
Он перебирает на столе кипу исписанных бумаг – результат научного обследования бригады № 351. Это довольно толстая пачка отличной бумаги (В. Мацук плохую бумагу не терпит), любовно прикладывает страничку к страничке.
– Вам сегодня повезло, – задумчиво говорит он. – Печаль из глаз Владимира Казаковского уйдет в ту же секунду, как в новую квартиру войдут его жена с сыном, а ведь на этом диване сидели и по-настоящему неблагополучные хлопцы… Кое-кто захлебнулся в спиртном, кое-кто по психологическим причинам – такое случается в нашей практике – не может приспособиться к конвейеру, так как не лабилен… Да, да, есть такой термин – лабильность, то есть умение приспосабливаться к среде. Люди, обладающие этой способностью, на конвейере чувствуют себя как рыба в воде, но существует и тип человека с ярко выраженной регидностью, то есть стремлением приспосабливать любую микросреду «под себя»… Таким людям на конвейере трудно, как человеку, страдающему морской болезнью в десятибалльный шторм… Позавчера здесь сидел Гравцов Сергей Васильевич – гигант, с боксерским подбородком, с глазами, в которых так и светится воля, а на конвейере он не может выполнить в срок простейшую операцию… Не лабилен! Напрочь не лабилен… Ну и настрадался же я, глядя на жалко ссутуленные плечи древнегреческого атлета!
Гравцов не одинок. Таким людям мы говорим правду: не рекомендуем работать на конвейере, помогаем устраиваться в подсобных цехах и производствах… Собственно говоря, одна из целей научной проверки бригады номер 351 в том и состоит, чтобы выяснить степень лабильности ребят…
Он стряхивает анкеты опросов, как рачительный хозяин мешок с добром.
– Вот что огорчительно! – сердито заявляет он. – Огорчительно, что я уже не задаю ребятам вопрос о спорте… Это не беда, это несчастье, это бедствие, что на молодежном заводе спортом занимаются единицы… Вы уже знаете о том, что ребята с конвейера уходят домой, испытывая сенсорный голод? Да, да, как ни странно, а конвейерный рабочий получает мизерную физическую нагрузку… Впрочем, не хотите ли вы вообще побалакать о физкультуре и спорте, в разрезе эргономики и автомобильного производства в частности… Будьте ласки послушать…
Для начала, к чему я уже привыкаю, Виктор Степанович огорошивает фактами, цифрами, цитатами… Современному человечеству, сообщает он лекторским голосом, примерно 40 тысяч лет, девяносто девять процентов этого времени «гомо сапиенс» прожил в условиях наитяжелейшего физического труда и других физических нагрузок; таким образом, сердится начальник лаборатории, физическая активность стала естественной составной частью нормальной жизнедеятельности человека, так как наследственно закреплена за ним.
– Без движения нет жизни! – по-настоящему сердится Мацук. – В середине прошлого столетия ДЕВЯНОСТО ШЕСТЬ процентов мировой продукции производилось человеческими мускулами, а уже сегодня – времени-то прошло смехотворно мало, – а уже сегодня мышечными усилиями производится на свет не более одного процента продукции… Ох, как прав академик Петровский, когда пишет об этом… Минуточку!
Министр здравоохранения СССР Б. В. Петровский вопрос ставит широко, глобально. Он пишет: «…мне кажется, что вообще нужно пересмотреть расписание жизни советского общества, с тем чтобы гармонично сочетать умственный труд и физическое напряжение. А как это важно для человека! Ведь дольше живет тот, кто силен, кто в течение всей жизни закаляет себя и тренирует…»
Министр прав, тысячу раз прав, – бегает по кабинету Виктор Степанович. – «Пересмотреть расписание жизни советского общества…» А мы… Простите, я попью воды, я взволнован, черт побери нашу неразворотливость…
Оказывается, что на заводе работают семнадцать методистов по производственной гимнастике, обремененных специальным высшим образованием, им помогают 300 общественных инструкторов, а с производственной гимнастикой…
– Куры дохнут от смеха – вот как обстоит дело с производственной гимнастикой… Впрочем, у этого вопроса есть один тончайший аспект…
Виктор Степанович садится в свое кресло, как делает всегда, когда речь заходит о делах сложных; он привык все-таки больше говорить сидя, перебирая в пальцах канцелярские скрепки.
– Тонкость такая, – озабоченно говорит Мацук. – Не только мы, завком и дирекция виноваты в том, что производственная гимнастика пока не прижилась… Есть серьезные трудности психологического порядка, а это пострашнее нашей бюрократической неразворотливости… Вот как стоит вопрос! Можно ли, нужно ли, целесообразно ли заниматься производственной гимнастикой по принуждению, по приказу? С одной стороны, наука нам говорит «Нет!», а с другой стороны, практика, то есть жизнь, показывает, что гимнастика имеет дисциплинарный элемент и, следовательно, подлежит внедрению. Ведь желание заниматься производственной гимнастикой часто приходит во время занятий.
1 2 3 4 5 6 7 8