И действительно: когда мы на другой день пришли в Бонневиль, проводник указал пальцем на тюрьму, где были заключены все несчастные жители злополучной деревни.
Это мрачная история. Деревушка Гора была не хуже других селений, расположенных в долине. Благодаря трудолюбию и простоте нравов, здесь, как и в остальных деревнях, царили порядок и скромное благополучие; поколения сменялись поколениями, жившими в безвестности, но в мире и согласии. Однако после наполеоновских войн некоторые жители деревни, вернувшись к своим очагам, принесли с собой привычку к праздности и пьянству. Они рассказывали, что в иных краях не почитают церковь и высмеивают священников; они уверяли, что савояры в чести у жителей Парижа , и что там, не обременяя себя тяжелой работой, можно за короткое время скопить порядочную сумму. В конце концов многие, соблазнившись этими рассказами, покинули родину с тем, чтобы вернуться домой через несколько лет. Они привезли с собой много денег, но также и неизвестные их землякам пороки: постыдное распутство и потребность в пьяных кутежах. Пренебрежение к старинным заветам, презрение к деревенскому обиходу и религиозным обрядам еще раньше подготовили для этого подходящую почву. Разложение нравов пустило глубокие корни и зашло так далеко, что проникло во все домашние очаги. Невоздержанность, болезни, бедность, подобно язвам, разъедали тело и душу некогда здоровых и зажиточных семейств. Прошло не так много лет, и члены этого небольшого общества, – разрушенного отсутствием порядка и труда, – связанные между собой лишь пороками и нуждой, составили мерзкий заговор против собственности соседних общин. Они угоняли чужой скот, оспаривали документы, утверждавшие чужие права, притязали на чужие земельные участки; представ перед судом, они сговорились давать ложные показания и выиграли дело. Однако этим преступлениям был положен конец: отцов и матерей бросили в тюрьмы, а дети, – осиротевшие, опозоренные, рассеявшиеся в разные стороны, – познали горечь нищеты, прося подаяния под окнами деревенских хижин и на панели больших городов.
К счастью я ничего об этом не знал. Сидя у источника, я любовался кристальным блеском водяных струй и белоснежной пеной. Я полагал, что добрые люди, которых не было видно ни у ворот их домов, ни во дворах у сараев, работают в лесу или же пасут на лугах свои стада. Можно ли было вообразить, что в этих отдаленных местах, в благодатной тени этих деревьев живет племя, зараженное тем же тлетворным духом, что и население больших городов? Можно ли было оказаться в сердце альпийских гор и не верить в ту полную очарования беспорочную жизнь, которую здесь ищут, можно ли было не верить, что именно здесь ее неприкосновенное убежище? Несмотря на столько погибших надежд, эта иллюзия беспрестанно возрождается в душе жителей городов; великая природа волнует нас, безмолвие гор говорит с нами; здесь наше сердце ширится, очищается и, словно вернувшись к своей первозданной чистоте, уже не постигает, что существуют пороки, зло; гнусные страсти и во всем готово видеть ту же пленительную чистоту.
Я испытал это чувство во всей его полноте, и оно становилось тем сильнее, чем выше я поднимался. Но вот, часам к одиннадцати над ущельями начали собираться тучи. Монблан окутался густой пеленой, черные гребни вершины еще резче выступили на этом тусклом белесом фоне, с юга подул порывистый холодный ветер. Я припомнил предсказания проводника, но лишь для того, чтобы посмеяться над почтенным милордом, который побоялся попасть в воображаемую ловушку и сам себе расставил настоящие сети. Временами, когда лесная поросль редела, а тропинка поднималась более круто, я видел над моей головой обоих мулов. Милорд и его дочь молча продвигались вперед, как вдруг проводник, который вел под уздцы мула юной мисс, остановился, чтобы ей что-то показать, из чего воспоследовало нечто вроде перепалки.
Надобно сказать, что все проводники в этом месте показывают путешественникам пятно цвета ржавчины, которое виднеется на большой высоте на отвесной стене Физа. Они называют его «Человеком Физа», и уверяют, будто это пятно имеет форму желтых штанов. Выступы соседних скал, дополняя эту картину, образуют фигуру некоего гиганта. Вот на эту достопримечательность проводник и указывал пальцем юной мисс; но, чтобы она могла лучше разглядеть очертания человеческой фигуры, проводник прежде всего обратил ее внимание на штаны. Известно, что для английских ушей это слово звучит неприлично, поэтому лицо молодой особы выразило крайнюю степень стыдливости, а на лице милорда появилось выражение весьма комического негодования. «Смотрите выше, налево, – повторял проводник, – вон там желтые штаны!
– Я запрещал вам, проводник, говорил это слово!
– Разве вы не видите, сударь? Смотрите на конец моей палки… вон желтые штаны!»
Тут юная мисс еще больше застыдилась, а милорд, возмущенный настойчивостью проводника, закричал: «Вы нечистая человека, сударь! Я сказал не произносить это грязное слово. Я платил вам, вы должны слушал меня!» (К дочери):Пришпорь мула, Клара!»
Караван снова двинулся в путь. Простой охотник за сернами, случайно ставший проводником, не был знаком, в отличие от своих товарищей из Шамони, с обычаями и нравамианглийских туристов, и все меньше понимал, с кем он имеет дело. Но так как его в сущности интересовал лишь заработок, он не настаивал и, вытащив из кармана огромную трубку, набитую табаком, всунул ее в рот и начал высекать из кремня огонь…
Клара милорду:О ужасный вонь! Эта парень хотел курить трубка!
Милорд Кларе:Я не знал больше такой несносный человек! (Проводнику):Я запрещал вам курить, проводник! мой дочь не выносит вонь!…
– Это не вонь, а хороший табак, очень даже хороший табак!
– Это плохой вонь, я запрещал вам!
– Ладно! Я пойду сзади, мул привычный…
Клара:О, о!… не оставлять мула!
Милорд:Не оставлять! Ой! What fellow we have there! Я запрещал вам курить. Если вы курить, я отказался абсолютно вам платить!
– Ну, хорошо! пусть будет по вашему… Лучше, право, гнать скотину на ярмарку, – сказал проводник, пряча трубку в карман. – Вперед, – добавил он. – Погода портится. Нам надо еще пройти по снегу…»
В самом деле, небо снова заволокло тучами; все вершины гор скрылись, ветер усилился и вихрем гнал пыль из ущелий. Мы поднимались уже почти три часа, но до перевала было еще далеко. В то время, когда мы достигли скалистой стены Физа, мы оставили за собой последние следы растительности. Теперь же, когда мы обогнули скалы, они заслонили от нас вид на Сервозскую долину. Панорама совершенно изменилась: слева – отвесные скалы, справа – обледенелые камни у подножья Бюэ. Вокруг нас простиралась пустынная унылая местность: однообразие ее кое-где нарушали лишь белые пятна наметенных ветром снежных сугробов. С каждым мгновением их становилось все больше и больше; скоро они слились в сплошную пелену.
Милорд Кларе:Я имел подозрение, что этот чудак не знать вернуюдорогу.
– Я тоже, – ответила Клара с обеспокоенным видом.
Милорд:Вы повел нас плохой дорогой, проводник?
– Пошли! Пока еще не на что жаловаться! То ли еще будет наверху. Вперед! вперед!
Клара милорду:О, я очень боялся, отец!
– Вперед! вперед! Вы вчера не хотели меня слушать; теперь надо подумать, как нам выпутаться из беды.
– Я хочу вернулся! непременно вернулся! – закричала испуганная мисс.
– Невозможно, мамзель! Но, конечно было бы лучше, если бы мы сейчас уже перевалили на ту сторону.
– Остановите мула, проводник, остановите мула! – сказал милорд. Сильно озабоченный проводник не обратил внимание на этот приказ – Остановите! – повторяла юная мисс. – Остановите! – повторял милорд. – Сию минута, сию минута!»
Проводник оглянулся назад, и не останавливаясь, не отвечая, стал внимательно всматриваться в небо. «Плохо дело», – сказал он. Потом вдруг придержал мулов и прибавил: «Сударь и мамзель, надо слезть с мулов!»
– Слезть! – закричали оба в один голос.
– Да и побыстрее! Вернуться никак нельзя. Ураган вот-вот ударит нам в спину: он мчится к нам со страшной быстротой. У нас есть только один выход. Перевал еще очень далеко, нам до него живыми не добраться. Надо взять влево и вскарабкаться на этот откос. Мы сократим дорогу, а когда будем по ту сторону, укроемся от ветра. Сойдите! Мулы сами найдут до рогу! Ну, сойдите же!»
Хладнокровие проводника внушило уважение милорду, но слова – сильно обеспокоили. Он молча сошел с мула. Тут я приблизился к ним. Юная мисс вся дрожала. Не спрашивая разрешения, я помог ей спуститься с мула и сказал несколько ободряющих слов. Когда отец увидел, как ее нежные ножки погрузились в глубокий снег, его лицо выразило испуг. «Послушайте, – сказал я проводнику, который торопливо привязывал стремена к седлам, – вы сумеете нас выручить. Мне хвалили вашу смелость и вашу силу. Вас зовут Фелисаз, вы самый искусный охотник в долине. Мы вверяем вам наши жизни». Затем, повернувшись к милорду, я продолжал: «Не бойтесь, сударь! Я тоже не новичок в горах. Вместе с этим славным малым я буду поддерживать вашу дочь, если у нее не хватит сил.
– Благодарю вас», – машинально сказал он, поглощенный своею тревогой.
Я не был так взволнован, как англичанин, но обеспокоен не меньше его. Мне пришли на память слова пастуха, которые я накануне пропустил мимо ушей; сегодня, однако, я уже понял как велика опасность нашего положения. Пастух не поскупился на подробности, рассказав при каких обстоятельствах погибли молодой англичанин и жена Пьера. Мне почудилось, что я вижу эту картину во всей ее ужасающей правде. Несчастная женщина дошла со своими свиньями до перевала, когда разразился ураган. У нее не достало сил, чтобы убежать, и ее унесло ветром. В здешних местах ураган так бушует, врываясь в глубину узких ущелий, что приводит в движение громадные снежные массы, и они словно саваном накрывают решительно все, на что обрушился его неистовый гнев. Вот такой же ураган поднимался за нашей спиной. Возникнув, возможно, где-то в долине, он, казалось, собирался вот-вот нас догнать. Первым заметил эту угрозу наш проводник и уже не сводил глаз с кружившегося сблака – этого предвестника бури. Предугадав направление ветра, зорко следя за расстоянием, отделявшим от нас ураган, он мгновенно нашел столь же скорый, сколь и верный путь к спасению – взобраться, как можно проворнее на откос, который он нам уже показал.
Мы поспешили туда. Мулы, почуяв свободу, быстро побежали, высоко подняв головы и раздувая ноздри. Повинуясь инстинкту, они покинули тропу, которая нас сюда привела, и устремились налево – подальше от приближавшегося смерча, а затем углубились в темное ущелье, где мы их тотчас потеряли из вида. «Вперед! Скорее!» – беспрестанно кричал проводник. Но склон был так крут, что не будь снега, сгрудившегося у нас под ногами, вряд ли и самый ловкий охотник смог бы на нем устоять. Однако даже и по снегу мы едва двигались, и настойчивые призывы проводника скорее обескураживали нас, чем ободряли. Молодая мисс, подавляя в себе страх, чтобы еще больше не напугать встревоженного отца, делала неслыханные усилия, поднимаясь по откосу. Но силы ее истощились; выказав естественное смущение, она все-таки приняла мою руку, и скоро вовсе повисла на мне, так что я вынужден был не столько поддерживать, сколько почти нести ее. Я сам изнемогал от усталости, и каждую минуту думал, что уже не смогу ступить ни шагу, и только мысль о крайней опасности, которой подвергалась эта девушка, придавала мне мужество и заставляла идти дальше. Наконец, мисс уже была наверху. Мы ее там оставили, потому что ее отец тоже нуждался в помощи.
Странный случай усугубил страдания бедного милорда. Стараясь облегчить себе подъем по крутому склону, он двигался зигзагами и вдруг наткнулся на обломок скалы, лежавший под снегом. Как это бывает иногда, огромный камень сохранял равновесие, но под тяжестью милорда слегка покачнулся, и тот, растерявшись от неожиданности, так, испугался, что рухнул на дрожащие колени. Лицо его побледнело и исказилось. Дочь, увидав с высоты, в какую беду попал ее отец, испускала отчаянные крики, и мы сами не знали, что делать. «Оставьте меня, – твердил он, – спасайте мое дитя!»
Тут проводник обратился к нему: «Мужайтесь, сударь мой хороший! Это пустяки. Мы его понесем!» – сказал затем он мне.
Мы объединили наши усилия и с величайшим трудом дотащили милорда до верху, где для нас нашлось местечко длиною в несколько футов. Оно беспрерывно обдувалось ветром и было свободно от снега. Мы там встали все четверо, а ураган все приближался.
«Мы не останемся здесь до ночи, – сказал проводник. – Я понесу милорда, он потяжелее, а вы понесете мамзель. Нам надо только спуститься футов на двадцать по снегу. Ставьте ноги в мои следы. Не забывайте: это нужно для того, чтобы не попасть в ямы, их много здесь возле скал. Мужайтесь, сударь мой хороший! Мужайтесь, молодой человек! Мужайтесь, мамзель! Это пустяки! А вот здесь у меня есть чем подкрепиться!»
С этими словами проводник вытащил из кармана старую кожаную фляжку, в которой сохранилось немного дрянной местной водки. «На войне, как на войне», – сказал он и приложил фляжку к губам юной мисс. Она пригубила водки и с благодарной улыбкой вернула фляжку. Проводник дал потом выпить милорду, а после него – мне. Фляжка была совсем легкая. «За ваше здоровье, проводник! – сказал я.
– Выпейте, – ответил он, собираясь идти дальше, – если там хоть что-нибудь осталось!» Взглянув на небо, он вдруг закричал: «В дорогу!» в самом деле, по небу боком двигался смерч, похожий на огромную колонну, и его верхушка, нависшая над местом, где мы стояли, уже скрывала пики Физа, находившиеся слева от нас.
Глоток водки немного подкрепил наши силы, и мы начали спускаться. Но с первых же шагов нам встретились непреодолимые препятствия. На этой стороне склона, защищенной от холодного ветра, дувшего на противоположной стороне, снег подтаял, и мы провалились в него по пояс. Скоро платье юной мисс промокло насквозь и облепило ее закоченевшие ноги.
1 2 3