– Так продолжайте, миссис Белфлауэр, – предложила матушка.
– Нет, пожалуйста, конец я послушаю в другой раз, – поспешно вмешался я.
– Какой же ты невоспитанный, Джонни.
Миссис Белфлауэр поднялась на ноги.
– Раз вы здесь, то я уж пойду, мэм. Доброй вам ночи, и вам доброй ночи, мастер Джонни.
Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.
– Доброй ночи, миссис Белфлауэр. И спасибо вам за историю.
– Спите спокойно, голубчик. Надеюсь, гроза пройдет стороной.
Когда она ушла, матушка сказала:
– Джонни, ты безобразно вел себя с миссис Белфлауэр. А еще раньше – со мной.
– Неправда.
– Правда. Пожалуйста, постарайся исправиться.
– Мне не нужно стараться, – заупрямился я. – Я и так хороший.
Матушка вздохнула, простилась, поцеловала меня в лоб, затушила свечу и вышла.
Уютно устроившись под одеялом, я стал слушать, как тихо воет ветер, как рыщет вокруг дома и трясет дверями и окнами, словно отыскивает щелку, чтобы проникнуть внутрь. Еще одна вспышка молнии, залившая всю комнату неземным светом, таким ярким, что, вновь оказавшись в темноте, я словно бы ослеп, – и гроза наконец разразилась. Едва над головою прокатился гром, хляби небесные внезапно разверзлись, и стремительные капли застучали в окна, как пригоршня камешков. Мне подумалось о побитых посевах вокруг дома, о том, как под мокрой соломой жмутся друг к другу испуганные мышки и птички.
Конечно, я как-то связан с семейством Хаффам! Девиз похожий, а еще и письмо, которое я видел сегодня. И тут мне пришла еще одна мысль: печать-то не была сломана. Матушка не распечатывала это письмо! Означает ли это, что оно было адресовано не ей? Тогда кому?
Я постарался сосредоточиться на этой загадке, но в голову полезли другие мысли. Как странно быть окруженным кирпичами и шифером, которые отделяют меня от холода и сырости. Но нынче, когда ветер накатывал на дом волна за волной, раскачивал шторы и оконные рамы, я задался вопросом, долго ли он сможет противостоять ударам, потому что Сьюки рассказывала мне о том, как в деревне ветром сносило крыши; и я представил себе плиты нашей крыши, улетающие в воздух, как горсть осенних листьев. Конечно, у зверей есть шкуры, а у птиц перья, которые не дают им промокнуть – вроде просмоленного брезента, им укрывают, как я видел, телеги. И с такими вот мыслями я, не дождавшись окончания бури, погрузился в сон.
Глава 5
Следующий день выдался холодным, погода хмурилась, словно на нее плохо повлияли вчерашние излишества. Матушка провела из-за бури бессонную ночь, Биссетт все еще была «не в духе»; они отказываются гулять со мною после полудня, объявили они, за мной теперь не угнаться, очень уж длинные у меня выросли ноги, а посему эта задача возлагается отныне на Сьюки. Таким образом я смог исполнить замысел, который уже очень долго вынашивал.
– Пойдем на Висельный холм, – как ни в чем не бывало предложил я и двинулся в направлении деревни.
– Вы же знаете, это не позволено, – отозвалась она. – Да и первей всего мы должны заглянуть к моей матушке.
– Так нечестно, – запротестовал я. – Это тоже не позволено.
Сьюки встревоженно обернулась.
– Дядюшка снова приболел, я хочу узнать, как он там. Вы ведь не выдадите меня, а, мастер Джонни?
Матушка, надо заметить, не высказывалась определенно по поводу прогулок в эту часть деревни, но ей и не было известно, что Сьюки меня туда водит.
– Нет, если ты обещаешь повести меня сегодня к дорожной заставе.
– К заставе? – весело прощебетала она. – Ну, хорошо. Мы сделаем петлю через Лоуэр-Хемпфорд.
Я был удивлен и даже разочарован столь легкой победой; Сьюки уронила себя в моих глазах, проявив такую уступчивость.
Мне пришло в голову, что Сьюки втайне идет против желаний моей матери, в точности как я вчера, когда рассматривал медальон и письмо. Если так может поступать Сьюки, то, наверное, в этом нет ничего плохого, но я все же чувствовал, что это плохо: мне ведь не хотелось, чтобы матушка меня тогда застала. Дело, по-видимому, заключалось в том, что нарушать запреты – поступок нехороший, но все же не такой плохой, как лгать или воровать. Если бы матушка, вернувшись в комнату, спросила, что я делал, я бы скорее сказал правду, чем солгал.
Скоро мы достигли Силвер-стрит, которая тянулась вдоль южного края Лугов и состояла из двух рядов низких домиков по обе стороны речки (ей следовало держаться в пределах своего широкого, размытого русла в середине дороги, но часто – как в этот день, после грозы – вода подступала к самому краю тротуаров). Домишки с кривыми стенами из дранки и глины, с гнилыми соломенными крышами словно бы норовили стыдливо спрятаться, отступить в грязь, от которой и так едва отличались. Напротив показался домик Сьюки, и нам, поскольку мы следовали другим берегом, пришлось перебираться по ряду больших плоских камней.
– А теперь будьте хорошим мальчиком, подождите здесь, – попросила Сьюки и вошла в дом.
Домик Сьюки прижимался к еще одному, точно такому же, как будто они искали друг в друге опору. Единственное окошко представляло собой небольшую дыру, забитую тряпками и щепками. Постукивая ногой об ногу и дуя на озябшие пальцы, я наблюдал, как несколько оборванных ребятишек тащили в соседний дом ведро воды. По другому берегу шли два мальчика с вязанками дров. Один был чуть старше меня, другой приблизительно мой ровесник. Жалкая, обтрепанная одежонка была им велика, босые ноги обмотаны дерюгой – так обычно ходила в морозы деревенская детвора.
– Ты откуда? – крикнул старший, и оба – недобрый знак – положили вязанки на землю.
– Ты ведь от священника, да? – прокричал второй.
Я помотал головой.
– Ты от священника, – настаивал старший мальчик. – Твой папа – его брат, приехал в гости.
– Нет, ты ошибаешься, – мягко возразил я.
– Тогда кто твой отец? – Мальчик ухмыльнулся.
Я заколебался, и он выкрикнул:
– Не желает говорить! Я увидел, как младший что-то поднял с земли. Не успел я опомниться, как в мою сторону полетел камень и шлепнулся в траву в нескольких футах от меня. Другой мальчик тоже наклонился за камнем.
– Я готов драться с одним, – крикнул я. – Но двое на одного – это нечестно.
– Да ну? – прозвучало в ответ, и в меня полетело два камня. Оба промазали, и старший мальчишка завопил:
– А ну, Дик! Давай на ту сторону, поймаем его и вздуем.
Набрав камней, они начали пересекать поток, но приостановились, чтобы дать еще один залп.
К счастью, один из камней ударил в дверь дома, и оттуда мгновенно выбежала Сьюки, угрожающе размахивая корзинкой (хотя вряд ли собиралась ею швыряться).
– Убирайся прочь, Том, сын Джо, а не то скажу твоему папаше, чтобы отделал тебя ремнем по первое число! К тебе Это тоже относится, Бобов Дик!
Бормоча угрозы, мальчишки подобрали свои вязанки и пошли дальше.
– Вы целы, мастер Джонни? – беспокойно спросила Сьюки.
– Да, Сьюки. Они промазали. Подошли бы ближе, я бы их так взгрел, как им и не снилось.
– Ну, слава богу, все обошлось, – вздохнула Сьюки и двинулась в путь.
– А почему мы туда идем? – спросил я, видя, что мы направляемся к Висельному холму.
– Я должна отнести еду моей бедной тете. – Сьюки указала на свою корзинку. – Больше пойти некому. Если мы поторопимся, то успеем смотаться в Хафем и обратно до чая. Но пообещайте никому не говорить, что мы туда ходили.
– Да-да, обещаю! – обрадовался я, так как слышал, что тропа в Хафем на одном из участков идет вдоль дороги на заставу.
Ага, Сьюки вела себя из рук вон плохо! Но мне случалось поступать даже хуже, чем вчера: я ведь скрыл от всех, что взломщик говорил со мной и что я его узнал. И про историю с кротовой лопатой я умолчал. Когда я набрался храбрости, чтобы спросить об этом старика-садовника, он как раз перестал к нам ходить.
– Сьюки, что стало с мистером Пимлоттом? – спросил я.
– Он больше не будет работать на вашу матушку. Пошел жить в богадельню.
– Почему?
– Потому что он слишком старый и не может сам за собой присмотреть. Как мой бедный дядя. Скоро он потеряет место – эконом так сказал ему и тете; слишком он хворый, какой из него теперь привратник. А если их выселят оттуда, в этом приходе им в богадельню не устроиться, придется возвращаться туда, где родились.
Мог ли мистер Пимлотт быть причастен к взлому? Пока Сьюки болтала, я снова задал себе этот вопрос. Тогда я в это не верил, отчасти потому, что вспоминал, как яростно он защищал собственность моей матушки от захватчика-крота. Но теперь думал, что, по молодости лет, мог и ошибаться. Или взломщик действовал в одиночку?
– Я никогда не верил, что Джоб замешан во взломе, – заметил я.
– Бог мой, мастер Джонни, как же так получилось: я целый день только о нем и думаю, и тут – бац! – вы называете его имя. Вы ведь знаете, его забрали в солдаты и увели, а все потому, что мистер Эмерис, что бы ни стряслось, во всем обвинял его.
Наверное, я был неправ, что промолчал, даже если правда грозила неприятностями мистеру Пимлотту.
– Сьюки, – спросил я, – разве хорошо с твоей стороны вести меня туда, ты же знаешь, моя мать этого не желает?
– Но мой дядя заболел! Хочешь не хочешь, а пойдешь.
– Выходит, иногда ты решаешь поступить плохо, потому что, если поступишь иначе, получится еще хуже?
– Верно-верно, мастер Джонни, – благодарно закивала она.
– Тогда, – обрадовался я, – ты с тем же успехом могла бы сказать: почему бы не нарушить закон, если тебе это нужно. Но знаешь, Сьюки, человек, который пробрался в наш дом, мог рассуждать точно так же.
Я как завороженный наблюдал за тем, какое мощное воздействие оказали мои слова на Сьюки: она застыла на месте и, потеряв дар речи, уставилась на меня.
– Но если он был голодный, мастер Джонни, – прорвало ее, – если он смотрел, как плачут от голода его детки, а он знал, что в доме есть что взять, а хозяевам эта вещь не нужна, они о ней даже не знают, а добывать ее трудно и опасно, то разве он будет не прав, если пойдет и попробует?
И вновь я пожалел о том, что матушка запретила мне спрашивать Сьюки о ее отце. Как бы то ни было, ответ на ее вопрос был очень простым:
– Нет, Сьюки, потому что, если не соблюдать закон, каждый у каждого сможет забирать все, что ему угодно. И где мы все тогда окажемся?
Это заставило Сьюки прикусить язык. Но мысль была интересная: ради чего-то хорошего можно сделать что-то плохое.
– И что ты скажешь, когда моя мать захочет узнать, где мы были? – спросил я. – Соврешь, что мы и близко не подходили к заставе?
– Но вам совсем не к заставе запрещено подходить! – выкрикнула она и осеклась.
Не к заставе! Тогда почему матушка вечно отказывалась ходить этой дорогой? Мы шагали в молчании, а я размышлял. Потом я обратился к другой загадке:
– Сьюки, не расскажешь ли мне об отцах? О, я говорю не о твоем отце, – поспешно вставил я, а Сьюки покраснела, – я говорю о своем.
– Об этом я ведать не ведаю, мастер Джонни.
– Но мне только и хочется узнать, не умер ли он за много лет до моего рождения?
– Нет, вряд ли. Нет, конечно же нет.
В задумчивом молчании мы продолжали путь. У самой заставы Сьюки внезапно сказала:
– Мой отец нарушил закон. Больше я ничего не скажу, я и этого не должна была вам говорить.
Ее слова я отложил про запас, чтобы обдумать потом, а теперь мои мысли были заняты дорожной заставой, разочарованием, которое я испытал, не увидев ни с той, ни с другой стороны никаких средств передвижения. Мы прошагали еще полмили вдоль парковой стены по левую руку, и проехали мимо нас всего-то две повозки и легкий фаэтон.
– Пора поворачивать назад, мастер Джонни, – огорченно вздохнула Сьюки, когда мы достигли поворота на Хафем.
– Можно чуточку подождать? – спросил я.
В тот же миг до меня донесся издалека металлический визг.
– Послушай, Сьюки. Там что-то едет.
– Нам нужно поторапливаться, мастер Джонни.
Дорога взбиралась по протяженному склону и приблизительно в миле сворачивала; к этой точке и был прикован мой взгляд. Внезапно там что-то появилось. Прежде чем я успел разобраться, что это, раздался перестук – такой дробный и от такого множества конских копыт, что прежде я ничего подобного не слышал. Я различал уже карету и упряжку, галопом несшиеся нам навстречу. Видел лошадиные головы в шорах, они вздергивались и тянулись в сторону, словно противясь движению, и в то же время длинные передние ноги так и мелькали в воздухе, как бы подбирая под себя дорогу. Вот показался закутанный в плащ кучер, он сидел на козлах, держа перед собой кнут, показалась и сама карета, ярко-красная и блестящая. Внезапно Сьюки схватила меня и бесцеремонно оттащила на широкую травянистую обочину.
Карета была уже близко, стук копыт и больших, окованных металлом колес по твердой дороге становился все оглушительней, тяжелые удары отдавались у меня в голове. Пронеслись мимо лошади, до их гигантских голов, выкаченных глаз, казалось, можно было дотянуться рукой, потные бока отливали блеском; за ними – карета, похожая на огромное чудовище на шатких ногах; мелькнули в окнах лица внутренних пассажиров; мелькнули кучер и внешние пассажиры на крыше, жавшиеся друг к другу под ветром.
Еще мгновение – и экипаж укатил, и мне осталось только следить из-под руки Сьюки, как раскачивался и подскакивал его тыл на неровной дороге.
Мы оба помолчали, потом я спросил:
– Видела, Сьюки? Это была почтовая карета, что ходит из Йорка в Лондон. «Стрела».
– Да что вы? – Лицо Сьюки все еще пылало от волнения. – Откуда вы знаете?
– Это было написано на боку большими золотыми буквами, – сообщил я гордо, потому что Сьюки, конечно, не владела грамотой. – Хотя, – добавил я с досадой, – это была не «Королевская почта».
– О чем я только думаю! – внезапно воскликнула она. – Нам пора.
Мы поспешили вниз по пешеходной тропе, по левую руку тянулась та же ограда. Она была сильно разрушена, и местами нам виден был парк, спускавшийся на дно долины; плотные заросли кустарника и деревьев обозначали путь скрытой от глаз реки; далее ее серые воды разливались вширь, образуя озеро.
Мы прошли краем Стоук-Момпессона, где вдоль широкой главной улицы стояли два ряда красивых домиков, прошагали еще полмили, пока беспорядочное скопление грубо оштукатуренных хибар справа не подсказало, что мы добрались до места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13