– Заряжай! – приказал Алексей, сам схватил снаряд и понес его к орудию. Сержант выхватил снаряд, ловко вставил в казенник. – Прямой наводкой!..
Орудие громыхнуло, дернулось, танк впереди заволокло дымом пополам со снегом, из этого бело-серого месива выплеснулся огненный сполох и снова исчез.
– Попал! – Алексей засмеялся. Солдат-узбек повернул к нему лицо, на котором тоже стыла улыбка. – Давай-давай, ребята!..
– Смотри, майор, – сержант указывал куда-то назад.
Алексей обернулся. По лощине к лесу бежал лейтенант.
– Ах, гад… – Алексей рванул из кобуры пистолет. Замерзшие пальцы слушались плохо, да еще и клейкий холод ТТ обжигал их. – Стой! – Лейтенант бежал, по колено проваливаясь в снег, падал, снова вставал. Алексей прицелился.
– Не надо, майор, – испуганно попросил сержант.
– Нет, надо!
Алексей поймал на мушку черную фигурку, негнущимся пальцем потянул спуск. Пистолет грохнул, казалось, громче пушки. Фигурка остановилась, замерла на мгновенье и рухнула в снег. Алексей сунул пистолет в кобуру и шагнул к орудию.
– Что уставились? Тоже хотите?.. Заряжай, быстро!..
Еще один танк двинулся в их сторону.

– Ты даже ранен не был, ни тогда, ни после, – завистливо сказал черт.
– Везло, – откликнулась душа Алексея Ивановича.
– А сержанта убило.
– Мы с тем узбеком остались…
– Помнишь его фамилию?
– Не спросил.
– Зря. Мог бы и написать о нем.
– О других написал.
– Знаю. Целый том очерков. И ни одной повести.
– Есть одна.
– О любви. А на войне было много другого, о чем стоило написать.
– У меня не было другого, черт…

И снова возник кабинет, и огромный письменный стол, и портрет на стене, а за столом сидел Семенов – погрузневший, тронутый сединой. Увидел Алексея, вышел из-за стола, обнял приятеля. Постояли так, обнявшись, соблюли ритуал, разошлись. Семенов – на свое место, Алексей – напротив, в кожаное кресло, утонул в нем.
– Сколько не виделись? – спросил Семенов.
– С сорок второго. Давно, – усмехнулся Алексей.
– Чего улыбаешься? Постарел я?
– Да уж не помолодел.
– Зато ты у нас орел: высоко летаешь. Вон, полна грудь цацок…
– Цацки я заработал, – жестко сказал Алексей.
– Слышал. Читал. Знаю. – Семенов говорил, как гвозди вбивал. – Ленка над твоей повестью полночи проревела.
– Какая Ленка?
– Жена. Ты что, забыл? Сам же нас познакомил…
– Забыл. – Алексей и вправду не вспомнил никакой Ленки.
– Увидишь – вспомнишь. Вечером у меня. Идет?
– До вечера дожить надо.
– Теперь доживешь, – засмеялся Семенов. – Ишь, фаталист выискался… Нет, правда, повесть – люкс. Я такого о войне не встречал.
– Она не о войне, – поправил Алексей.
– То есть? – удивился Семенов.
– Война – смерть, а повесть – о жизни.
– Действие-то на войне происходит.
– Жизнь везде, – отделался афоризмом Алексей, давая понять, что разговор ему неприятен. Семенов понял.
– Может быть, может быть… – протянул он. – А все ж напишешь про войну?
– Вряд ли. Война закончена. Во всяком случае, для меня. Другие напишут, это точно, а я нет.
– Слушай, Леха, ты какой-то чумной, нездешний. Очнись! Сам говоришь: война закончена. Развейся, отвлекись, махни куда-нибудь. Хоть на Днепрогэс: его сейчас восстанавливают, размах работ огромный. Получится роман – в самую жилу будет. Стройка – это же твоя тема.
– А что, – сказал Алексей, – можно и махнуть. Не все ли равно?..

– Ты бы ни черта не написал, если бы не Настасья, – сказал черт.
– Наверно, так, – согласилась душа Алексея Ивановича.
Телефон звонил долго, кто-то настойчиво рвался поговорить. Алексею надоело терпеть, он сбросил с головы подушку, резко сел на диване, взял трубку.
– Ну?
– Не нукай, не повезу, – засмеялся в трубке Давка Любицкий. – Когда вернулся, Лешка?
– Вчера ночью.
– И до сих пор дрыхнешь?.. Взгляни на часы: полдень уже.
– Шутишь? – Алексей знал, который час, а вопрос задал так просто, механически, чтоб что-то сказать.
– Ничуть, – Любицкий стал деловым и четким: – Вот что, герой. Сейчас ты встанешь, примешь душ, побреешься до скрипа, а через час мы к тебе приедем.
– Кто мы?
– Я с одним товарищем.
– С каким товарищем? Видеть никого не желаю! Хочешь, один приезжай.
– Один не могу. Сюрприз, – и брякнул трубкой.
– Псих ненормальный, – беззлобно сказал Алексей и пошел бриться.
Скреб жесткую щетинку золингеновским лезвием, рассматривал в зеркале свое намыленное отражение, думал о Давке. И карьерист он, и с принципами у него напряженно, нет их, принципов, и трепач изрядный, и попрыгунчик он, этакий отечественный Фигаро: то здесь, то там, всюду успевает, все про всех ведает, без мыла в одно место влезет – глазом не моргнешь… А вот врагов у него, похоже, нет. Недоброжелателей, настороженных – этих навалом, а откровенных врагов не нажил. Сумел так. Про Семенова, к примеру, говорят: пройдет по трупам. Про него, про Алексея, тоже много чего любопытного сочиняется, слухи доходят. А Давка – чист, аки агнец. И ведь Алексей знал точно: равнодушный человек Давка, а вся его показная доброта – от скрупулезного расчета. Не человек – арифмометр «Феликс». И Алексея он однажды высчитал и с тех пор опекает. Как может. А по нынешним временам может он немало… Что он сейчас придумал? Что за «товарища» ведет?
Пока добрился, постоял под душем, убрал комнату – гости и подоспели: брякнул у двери механический звонок. Алексей открыл дверь. На пороге – Давка с акушерским саквояжиком под мышкой, набит саквояжик так, что не застегивается, пивные бутылки оттуда выглядывают, торчит коричневая палка сухой колбасы. А чуть поодаль, на лестничной площадке, скромненько так – «товарищ». Прилично бы ахнуть вслух – ахнул бы Алексей: неземной красоты девушка, высокая, крупная, но стройная, коса через плечо переброшена – толстая, русая, до пояса аж. Стоит – улыбается. Не коса, вестимо, а девушка.
Алексей отступил на шаг, сказал:
– Прошу, – и не удержался, добавил. – Не ожидал.
– Как так не ожидал? – зачастил Давид, влетая в прихожую. – Я ж позвонил, предупредил… А-а, догадался! Ты небось решил, что я какого-нибудь хмыря тебе приведу – из начальников, так? Ну, серый, ну, недоумок! Я тебе Настасью привел, только ты стой, не падай, смотри на нее, радуйся… А этот бирюк, Настюха, он и есть знаменитый писатель, герой сражений, орденоносец и лауреат. Полюби его, Настюха, не ошибешься.
– Попробую, – сказала Настасья.
– Что попробуете? – спросил Алексей, все еще малость ошарашенный неожиданным сюрпризом Давки.
– Полюбить, – вроде бы пошутила, подыграла Давиду, а в глазах – заметил Алексей – ни смешинки, серьезными глаза были, голубыми, глубокими.
– И получится? – Алексей упорно сворачивал на шутку, ерничал.
– А это как захотите.
– Уже захотел, – Алексей вел летучий разговор по привычной колее легкого флирта. Как в древней игре: роза, роза, я тюльпан, люби меня, как я тебя… А Настасья, похоже, древней игры не знала.
– Не спешите, Алексей Иванович, впереди – вечность.
И как ожог: военное лето, поляна в лесу, брошенное вскользь: «До вечера – целая вечность…»
– Как вы сказали?
Умный Давид мгновенно уловил какую-то напряженность вопроса, какой-то незапланированный перепад в настроении приятеля, вмешался, заквохтал:
– Потом, потом, наговоритесь еще… А ты, Настюха, похозяйничай у холостяка, кухня у него большая, но бесполезная, плита небось ни разу не включалась, разве что чайник грел. А я тут отоварился, вон – полна коробочка, дары полей и огородов. Спроворь нам, Настюха, червяка заморить, – и сам потащил в кухню саквояжик.
Настасья следом пошла, на Алексея даже не взглянула.
А Давка через миг воротился, взял Алексея под ручку и увлек в комнату.
– Какова девица, а? Красота, кто понимает, а ведь ты, Алешка, понимаешь, ты у нас знаток.
– Кто такая?
– А-а, заело, зацепило! Так я и думал, на то и рассчитывал. Обыкновенная девица-красавица, девятнадцати весен от роду, родом – не поверишь! – из деревни, от сохи, так сказать, ягодами вскормленная, росой вспоенная.
– Погоди, не юродствуй. Я серьезно.
– А серьезно, Леха, все просто, как примус. Девка и вправду из деревни, из-под Ростова, какая-то дальняя родня жены, седьмая вода на киселе. Приехала поступать в педагогический, но провалилась. А ехать назад – ни в жилу. Что у них там в деревне – навоз да силос, женихов никаких. Вот она и нашла нас, дорогих родственничков, попросила помочь. Очень ей, понимаешь, столица по нраву пришлась.
– Ну и помог бы сам. Чего ко мне притащил?
– Ты что, слепой? У тебя таких баб сроду не было.
– И не надо.
– Нет, надо! – голос у Давки стал жестким, начальственным. – Я тебе никогда ничего зря не советовал, все – в цвет. И сейчас скажу: оставь ее у себя.
– То есть как?
– Обыкновенно. Ей жить негде, а у тебя – квартира. За ней уход нужен. Да и за тобой тоже.
– В домработницы мне ее предлагаешь?
– Смотри в корень – в жены.
– С ума сошел!
– И не думал. Я, Леха, в людях мало-мало разбираюсь, этого ты у меня не отнимешь. Так поверь: она тебе не просто хорошей женой будет, она из тех, кто города берет, коней на скаку останавливает и рубли кой-кому дарит. Но города, как тебе известно из опыта, в-одиночку не возьмешь. Нужна армия.
– Я-то при чем?
– Ты и есть армия.
– А она, выходит, командарм?
– Выходит. Вернее, штаб армии… Да не в том, Леха, дело. Женщина она – баба на все сто, одна на мильен, поверь чутью Любицкого.
– Слушай, сват, ты забыл об одной маленькой штучке. О любви.
– Я о ней всегда помню, – в голосе Любицкого вдруг появилась грусть, и Алексей невольно подумал о вечно больной жене приятеля, о двух дочках-школьницах, которых, по сути, воспитывала теща, кстати и о теще, которая терпела Давку лишь потому, что он умел зарабатывать . – Была б моя воля, сам бы женился. Да только я ей – тьфу, плюнуть и растереть. Она, Леха, дорогого стоит. И я ведь не только тебе, я и ей добра хочу…
– Ишь, доброхот… – сказал Алексей.
И еще что-то сказать хотел, но Настасья не дала. Вошла в комнату, спросила:
– Где стол накрывать?
– Где? – Алексей пожал плечами. – Я обычно в кухне завтракаю.
– В-кухне, Алексей Иванович, – улыбнулась Настасья, – готовить полагается. А завтракать мы здесь станем…

Душа Алексея Ивановича, изрядно поплутав в космических далях, вдруг заметила, что каким-то хитрым зигзагом возвратилась в родную Солнечную систему. Вон Сатурн, кольцо на нем, как поля у шляпы. Вон Юпитер со своими спутниками, не исключено – искусственного происхождения. Вон летят, кувыркаясь, астероиды – обломки славной планеты Фаэтон, как считает писатель-фантаст Александр Казанцев. А вон и Земля показалась, голубенький шарик, а вокруг нее тоже спутники крутятся, эти уж точно искусственные, а вон и станция «Салют», на борту которой несут очередную космическую вахту герои-космонавты.
Неужто путешествие к концу близится?..
А черт откуда-то подслушал мыслишку про путешествие, заявил ворчливо:
– Хватит, налетался! Думаешь, легко мне на старости лет временной канал удерживать? Это ж какие усилия требуются!.. Но погоди, до Земли еще долететь надо.

Алексей лежал на диване, курил и смотрел в потолок. Звонили из издательства, звонили из журнала, звонил Семенов. Всем, видите ли, любопытно, как продвигается работа над нетленным произведением, над романом века. А она, представьте себе, никак не продвигается, она, представьте себе, стоит на месте, корни в стол пустила. Две главы есть, а дальше – пусто. Писать он, что ли, разучился?..
Вошла Настасья, забрала пепельницу, полную окурков, поставила чистую. Ушла.
Алексей крикнул:
– Настя, вернись!
Она возникла на пороге, прислонилась плечом к косяку.
– Ты почему молчишь? – спросил Алексей. – Обиделась на что-то? С утра как воды в рот…
– Мешать вам не хочу, – безразлично сказала она. – Вы вроде работаете…
– Именно «вроде», – усмехнулся Алексей, – не прикладая рук…
– А вы приложите. У вас, кроме рук, и голова есть. Голова да руки – что еще нужно?
– Слушай, Настасья, я все спросить хочу: почему ты в институт не поступила? Голова да руки – что еще нужно?
Настасья смотрела на него в упор, как расстреливала. За ту неделю, что она существовала в его доме, Алексей попривык к ее взгляду, а поначалу ежился, отводил глаза.
– Я и не поступала, – спокойно сказала Настасья.
– То есть как? – опешил Алексей.
Тут она разрешила себе улыбнуться. Улыбка очень меняла лицо: каменное, резное – оно сразу оживало, даже глаза солнцем загорались. Короче: из статуи – в живую Галатею.
– Обыкновенно. Я туда пришла, а там все такие умные, все обо всем знают: какие-то серапионы, какой-то РАПП… А еще военных много, с орденами, как вы. Я и подумала: куда мне, деревенщине, равняться с ними? И ушла. Адрес Давида Аркадьевича у меня был.
– Вруша ты, Настасья, – сказал Алексей, довольный, что поймал девушку на вольной хитрости. – Все-то ты знаешь: и про РАПП, и про серапионов. Слышал, как ты Семенову отвечала, да он и сам мне сказал. Правда, в его стиле – о стирании граней… Сознайся, было?
– Было. Только эти грани я потом стерла, позже. А тогда, в институте, сразу решила: не мое это.
– А что твое?
– Мое? – Настасья помедлила с ответом. Алексей ждал. – Мое, Алексей Иванович, в другом. Отключить у вас в кабинете телефон, принести вам чай покрепче и не мешать, – она подошла к столу. – Я тут похозяйничала вчера, разобрала ваши бумаги. Здесь – все по делу, факты, цифры, вот в этих блокнотах, вот стопочка. А в этом блокнотике вы разные случаи записывали, тоже должно пригодиться. Ну а эти, – она подняла два потертых блокнота, – эти я уберу, чтоб глаза не мозолили. Ерунда здесь, пустое, вам не понадобится… Вставайте, Алексей Иванович, нечего зря валяться. Первые две главы у вас получились, я прочла, можно и дальше.
Алексей резко поднялся. Стоял злой.
– А кто тебе позволил подходить к моему столу? – чуть ли не рыком на нее.
А Настасья – как не слышала.
– Сама подошла, без разрешения, извините, если что не так. Но давайте договоримся: я к вашему столу не подойду, если вы от него отходить не будете. У меня свой стол есть, в кухне, – и пошла прочь. У двери обернулась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9