Окрошка оказалось холодной и вкусной. Вино остыло и приобрело вкус.
– Ну, так как вы договаривались с крабами? – спросил Роман Аркадьевич, когда с едой было покончено.
Смирнов достал сигарету, закурил. Солнце закрыло большое облако, и стало совсем хорошо.
– Это долгая история... – начал он, расположившись удобнее. – Как вы уже, наверное, догадались, я не женат, уже который раз не женат. Нет, я, наверное, женился бы, если бы не Жанна Сергеевна...
– А кто она такая? – не смог вытерпеть паузы Роман Аркадьевич.
– Жанна Сергеевна – начальник химической лаборатории нашего института. Вы не представляете, какая это выдающаяся женщина...
– Красивая?..
– Красивая – это мало сказать... Красивая, породистая, сексапильная, умная, добрая, остроумная, находчивая, строгая... Прибавьте ко всему этому еще родинку над правой грудью, интимную такую, малюсенькую родинку... И крохотный изюмистый шрамик точно там, где брахманы себе кляксу ставят. Все у нее, короче, по теме, хоть и одевается безвкусно и бижутерию копеечную любит. Короче, вцепилась она в меня своими этими клешнями, ну, кроме бижутерии и желтых штанов, конечно, и ни туда мне, ни сюда. Как почувствует, что у меня на стороне интимные отношения образуются, так сразу цап-царап. Пригласит к себе в кабинет, к груди прижмет, поцелует жарко, нальет коктейля из своей органической химии, запрется на ключик, и час я на облаках... Да таких облаках, что неделю после них ни о чем и мечтать невозможно. После нее любая женщина на полдня как воздух невидимой становилась...
– Ну и женились бы, если она такая...
– Конечно, женился бы... Но она замужем, и муж – инвалид. Представляете, на собственной свадьбе позвоночник сломал и обездвижил навеки. Спускались они из ресторана к машине с куклами на капоте, так он то ли запутался в ее шлейфе, то ли нога в бантик на подоле попала, то ли просто в глазах ее утонул своим жениховским вниманием – и бряк на ступеньки. Жанна Сергеевна всегда навзрыд плачет, когда об этом рассказывает. Они даже не спали не разу, представляете?
– А втроем жить не пробовали?
– Как же не пробовали! Пробовали... Неделю я продержался...
– А почему всего неделю?
– Ну, вы же знаете, у человека, если одно чувство отключается, то другое обостряется...
– Да, знаю, – грустно покивал Роман Аркадьевич.
– Так у Владислава Андреевича слух и обоняние обострились... Он своим носом все слышал. Разденется Жанна в соседней комнате – он слышит. А как не слышать – запах-то у нее ой какой! Божественный...
Смирнов, недавно прочитавший "Парфюмера", прикрыл глаза, медленно втянул в легкие воздух. Ноздри его трепетали от вожделения.
– И все по-своему пахнет, – продолжил он мечтательно. – Ручка, животик, груди... Да, груди... Одна, знаете ли, лесной земляникой чуть-чуть, а другая вовсю майским вечером. А как все остальное! Вы понимаете, что я имею в виду... Полуобморочно, сладко полуобморочно... О, Господи, что же я так разоткровенничался? Я вас не шокирую своей открытостью? Не кажусь беспринципным?
– Да нет, – пожал плечами Роман Аркадьевич, немного недовольный тем, что Смирнов завершил свои интимные реминисценции. – Вот только я не пойму, как вы от этих запахов ушли? Не хотели мучить инвалида?
– Инвалида... – повторил Смирнов, неприязненно скривив губы. – Однажды утром, когда она его на утку сажала, этот инвалид, желчно улыбаясь, рассказал, что между нами в прошедшую ночь было. Куда я ее целовал, куда она меня, что она делала, что я, и сколько. Да так подробно и с деталями, как будто своими глазами все видел. А ведь от нашей с Жанной спальни до его спальни – метров десять с тремя поворотами и тремя дверьми... Короче, не смог я интимной жизнью под наблюдением жить, не смог на него, несчастного, смотреть – на ужин она ведь его выкатывала, и он ел меня, глазами ел, – не смог жить жалостью, и ушел, малодушный и сам себе противный.
– Я вас понимаю... – проговорил Роман Аркадьевич, находясь мыслями и обонянием в доме Жанны Сергеевны. – Но вы все время уходите от истории с крабами.
– Ничего я не ухожу. После ухода от Жанны, я взял отпуск и уехал в Железноводск водички минеральной попить от такой нервозной жизни. И там познакомился с саратовчанкой Ларисой. Они с Жанной были как лед и пламень, как плюс и минус, в общем, были диаметрально разными. Нет, не подумайте, Лариса тоже была красива, сексапильна, породиста, умна и добра, но как-то по-другому. Жанна, знаете ли, больше снаружи красива была, а Лариса вся изнутри светилась...
– Почему вы говорите о них "была"? Они умерли? – округлил глаза Роман Аркадьевич.
– Да... Одна фактически, а другая виртуально, – почернел Смирнов и, торопливо закурив, продолжил:
– Короче, влюбился я до потери твердости голоса. Вы не представляете, как мы гуляли по окрестностям Железноводска. Целовались на скамеечках, лицо к лицу вино вкусное в кафешках пили... Пили, пьянея от любви, в чащи уходили, кизил кушали из ладошек, рука в руке шли, решали, сколько мальчиков заведем, сколько девочек, куда отдыхать будем ездить... Потом в Москву я ее увез. В свое Люблино. Вы не представляете, как моя холостяцкая квартирка преобразилась! Она вмиг все переставила, с моей помощью, конечно, занавески повесила, все вычистила. Я и вообразить не мог, что мое гнездышко может превратиться в Эдем, тем более, я, честно, говоря, считал его весьма уютным и хорошо приспособленным, как для умственной, так и фактической жизни...
– А как Жанна Сергеевна?
– Когда отпуск кончился – в науке он длинный, тридцать шесть рабочих дней – и я пришел на работу, все счастье мое прекратилось. Жанна Сергеевна увидела меня и, сразу все поняв, потащила в свой кабинет и там сказала, что отравится ядом, если я от нее уйду. И мужа своего отравит, чтобы в богадельне не жил.
– Да, запахи там, не позавидуешь...
Смирнов покивал замечанию и продолжил:
– И стали мы опять втроем жить – я, Лариса и Жанна...
– Втроем?!
– Ну да. Лариса, правда, об этом не знала. Ничего, справлялся, тем более, в химической лаборатории с этими короткохвостыми раками работы стало много, и Жанна Сергеевна большую часть себя отдавала банкам, склянкам и прочим ретортам...
– Ну а крабы? Что за договор у вас с ними был?
– А вы слушайте. Я уже говорил, что в тот самый момент наш институт вплотную занялся короткохвостыми раками. Навезли их – вагон и маленькую тележку. Они по всем коридорам и комнатам туда-сюда лазали, в шкафах одежных на рукавах висели, сухари и печенье с чайных столиков воровали и даже в холодильники залазили. Короче, везде они были – маленькие и большие, серые и коричневые. И как-то в пятницу я одного маленького домой в кейсе принес. Он как таракан в него заскочил, я не заметил и принес. И зря, надо было его в сугроб вытрясти, чтоб замерз до смерти...
Смирнов замолчал, закурил сигарету и сразу же о ней забыв, напряженно уставился в горизонт.
– А что он у вас наделал?
– Ничего он не наделал. Ел мясо, как лошадь, бегал туда-сюда, на занавесках висел. В ванну прыгал... И смотрел, паразит, смотрел. А нам с Ларисой хорошо было, мы часто этим самым занимались. На полу, на кровати, на диване, в прихожей, в ванной... А он сядет удобно так, чтоб все видно было, и смотрит, смотрит, глазками своими крутя. Иногда я даже кончить из-за этого никак не мог...
– Ну, краб тут, скорее всего, не причем. Если вы по три раза на дню этим занимались, да еще, хм, в лаборатории на полставки, то, скорее всего, дело именно в этом.
– Может быть, вы и правы, но, сами понимаете, мне было на кого сваливать мелкие неприятности, и я сваливал... Однако, в целом, жили мы довольно-таки хорошо, если не сказать лучше всех. Но однажды, через месяц после того, как этот короткохвостый паразит у меня поселился, – Смирнов, брезгливо морщась, указал на останки съеденного им краба, – мне что-то не по себе стало. Вы знаете, у меня интуиция неплохо развита, и я остро почувствовал, что он готовит мне горе, неизбывное горе, которое всю оставшуюся жизнь будет сидеть у меня в печенках... Я взял его за панцирь, крепко взял – у него даже конечности повисли, и поклялся, что зверски съем его и всех его ближайших родственников, если он мне гадость какую сделает.
Но он сделал. Не осознанно, но сделал. Представляете, – вот мистика! – скоро крабы в институте начали один за другим дохнуть от какой-то неизвестной аденовирусной болезни. А мы как раз вплотную подобрались к решению задачи съема информации с памяти короткохвостых, точнее, эта задача была уже решена и решена, как ни странно Жанной Сергеевной. Это она придумала помещать крабов в атмосферу, содержащую пары этилового спирта, да, да, этилового спирта, не смейтесь – все великое просто, а иногда и вульгарно. Короче, задача съема информации была решена, как всегда, случайно – мензурка со спиртом разбилась, и капелька его попала в камеру цифрующего датчика, и оставалось только научиться записывать ее и выводить на периферию.
И тут такое дело – сплошной падеж всех подряд короткохвостых. И надо же – зимой! Отечественные крабы все окоченели в зимней спячке, а купить зарубежных мы, сами понимаете, не могли – институт, хоть и номерной, но долларов в кассе не было ни одного. И надо же было дернуть меня за язык! Представляете, на Ученом совете я предложил коллегам пожертвовать науке своих домашних крабов – к тому времени они уже у всех сотрудников жили, и даже у их родственников и соседей.
Вы не представляете, какая буря поднялась – многие уже сжились со своими короткохвостыми меньшими братьями, имена им дали, своего я Гошей назвал. А один научный сотрудник, как сплетничали в коридорах, даже разводил их на продажу, то бишь на мясо – представляете, всю кухню аквариумами сверху донизу уставил и разводил. Не знаю, сколько он там зарабатывал – жадность – это жадность, ей деньги в принципе не важны, но отслюнил он одного дохлого крабика без одной клешни. Но все остальные принесли вполне приличных, некоторые, конечно, со слезами на глазах, но принесли, после дезинфекции институтских помещений, естественно. К вечеру следующего дня целых сто девяносто семь штук набрали...
– Вы опять уходите от темы...
– Да вот, ухожу... Хотя, что уходить – сто слов осталось сказать... А может, и меньше.
Смирнов замолчал. Он скорбел по системе Станиславского.
– Ну, говорите же, не томите! – взмолился Роман Аркадьевич.
– Через три дня Жанна Сергеевна покрылась пятнами и перестала меня замечать. А еще через день ее нашли мертвой в запертом кабинете – его пришлось взламывать. Она такую дозу цианистого калия приняла, что была вся синяя и в пупырышках. И представьте картинку: стоим мы все вокруг нее, кто в трансе, кто всхлипывает, кто бледный, как хлористый натрий, кто спиртом халявным в порядок нервы приводит, а этот научный сотрудник, ну, тот, который крабов на дому коммерчески разводил, Грум-Грижимайло его фамилия, между прочим, весьма известная научная фамилия, подходит к видеомагнитофону, нажимает кнопку...
– Ну и что? Почему вы замолчали?
– Потому что через десять секунд после этого я чуть не умер от разрыва сердца...
– А почему? Я ничего не пойму, – растерянно проговорил Роман Аркадьевич.
– Что же тут непонятного? На экране телевизора пошел трехчасовой, не меньше, порнографический фильм...
– Порнографический фильм!?
– Да. И главные роли в этом фильме играли я и Лариса.
– Как это?
– Да так! Жанна Сергеевна все вытащила из мозгов Гоши. Представляете – все. И фильм, как вы, по-видимому, подумали, был отнюдь не черно-белым, а цветным и очень хорошего качества. И это еще не все. Фильм, как я говорил, был трехчасовым, и, пока мои коллеги, раззявив рты и забыв о холодеющем трупе заведующей лабораторией, смотрели, какие мы с Ларисой выделываем коленца и позиции, я поехал к Жанне на квартиру. Дверь была заперта, но я не стал звонить, стучать, кричать, просто вызвал службу спасения, и в пять минут они вырезали замки...
– И что? Мужа она тоже убила?
– Да. Он тоже был синим и в пупырышках... Но лицо у него было довольное. Жанна, наверное, ему сказала, перед тем, как яд дать, что на том свете у них все тип-топ будет, там ведь хребтов позвоночных нет, они душам ни к чему. Увидев его труп, я бросился назад в институт с единственной целью утопить в царской водке подлейшего из подлейших короткохвостых раков. Однако ничего не вышло. Я узнал, что Жанна Сергеевна за день до смерти отправила Витю Ященко, своего лаборанта, на черноморское побережье Кавказа с приказом выпустить Гошу на волю. Зачем она эта сделала? – вы можете спросить. Не знаю. Может, потому что в его рачьей памяти был я, любимый ею человек? Когда лаборант вернулся, я поставил ему три бутылки водки, и, выпив, он рассказал, где выпустил подлеца, из-за которого погибла красивая женщина в расцвете творческих и сексуальных сил. Найти его было несложно – всех институтских крабов мы кольцуем...
Минуту они молчали, переживая драму. Роман Аркадьевич смотрел в сторону.
– Вы что затихли? Глаза отводите? – спросил, наконец, Смирнов. – Считаете меня виновником смерти Жанны и ее мужа?
– Ну, может быть, косвенным...
– Нет, вы считаете...
– Бог вам судья, – натянуто улыбнулся Роман Аркадьевич. – А что случилось с Ларисой? Вы говорили, что она умерла виртуально?
– Жадной она оказалась, и дурой к тому же, потому и умерла, для меня умерла. Больше всего на свете не люблю жадных дур, с тех пор не люблю...
– А что случилось?
– Смех и грех, а как вспомню, внутри все вянет и чернеет от злости. Представляете, через пару недель после этой истории мы с ней решили устроить праздник. На Госпремию, полученную за крабов, я купил Лоре новое белье, туфельки на высочайших каблуках, шампанского, естественно. И вот, только мы выпили по бокалу и в постельку легли, она мне говорит, вместо того, чтобы прижаться:
– Ми-и-лый, у меня для тебя сюрприз!
И давит на кнопку пульта... Вы все поняли?
– Нет...
– На наш интимный праздник она купила лицензионную кассету с порнографическим фильмом. Теперь вы поняли?
– Что-то доходит.
– Ну ладно, слушайте по буквам. Этот тип, Грум-Грижимайло, ну, который крабами торговал, никому ничего не сказав, за большие деньги продал кассету Жанны Сергеевны в видеофирму, и эти беспринципные торгаши размножили ее огромным тиражом.
1 2 3