В прошлом, по мнению Луи, была поэзия как живая, видимая глазом реальность. Сегодня ее нет, – она стала синонимом воспоминания, занятием немногих – стариков или избранных, получивших при рождении способность наблюдать невидимое и видеть только воображаемое…
– Что из тебя получится, кем ты будешь? – спросил однажды сэр Томас. – Ты ничего не делаешь, с утра до вечера тебя нет дома. Я серьезно боюсь за твое будущее.
– И я боюсь, папа, – отозвался Луи, и, судя по тону, он не шутил. – Но – ничего! Я делаю то, что мне нравится. Значит, будущее уже складывается. Где граница между настоящим и будущим, папа? Спустя десять лет – это будущее? Ну, а через полгода? А завтра – это будущее?
– Будущее, Луи, – подумав и вздохнув не один раз, ответил сэр Томас, – это человек с положением в обществе. Твое рассуждение умозрительно, мое – конкретно.
– У тебя есть будущее, папа? Или находишь, что уже всё кончилось: завтра как сегодня, спустя десять лет как…
– Если это не грубость, а честное рассуждение, – сказал сэр Томас и пристально оглядел сына с ног до головы, – то я отвечу так: да, я человек, сделавший себе будущее. Терпением, трудом…
– А мечта, папа! – воскликнул Луи и вскочил с места, на котором сидел. – Неужели у тебя нет никаких желаний, мечтаний, надежд, иллюзий, наконец!
– Иллюзии есть, – опустив голову, отозвался сэр Томас. – Твой дедушка говорил, что иллюзии – это мечты в параличе. Избави тебя бог…
– Молодец дедушка! Избави меня бог отказываться от иллюзий. В одной книге, папа, я прочел и запомнил такую фразу, слушай: «В этой жизни не отказывайся и от иллюзий, ибо они возникают, а не преподносятся нам».
– Парадокс, Луи, – сердито поморщился сэр Томас. – Мне не нравится, что ты живешь в прошлом. Рано, Луи! Тебе только пятнадцать лет, мой друг! Только пятнадцать, а не шестьдесят.
– Ошибка, папа, и очень грубая, – серьезно, по-взрослому и даже несколько озабоченно и печально возразил Луи. – Я не живу в прошлом, – нет! Я только хотел бы, чтобы сегодня всё было так же, как много лет назад.
– Твой тезис, Луи; давай тезис, тогда я пойму тебя.
– Мой тезис? Изволь, папа. В прошлом обычный человек жил в необычных условиях. Сегодня человек необычный принужден жить в условиях самых обычных. То, что я сказал, папа, только черновик. Подожди, я его исправлю и скажу лучше.
– Тогда, – развел руками сэр Томас, – сочиняй романы.
– Может быть, я буду делать это. Только сегодня я еще не знаю, как приняться за это.
Луи жил в прошлом легко и непринужденно, а в часы прилива какого-то особенного чувства, похожего на то, которое возникает, когда слушаешь музыку, писал стихи. В пригородной усадьбе Сваястон (сэр Томас купил ее специально для сына) Луи, по его собственному выражению, чувствовал себя, как восклицательный знак в четверостишии Роберта Бёрнса. Щедро раскидистый бук и вязы в саду, говорливая речка, маленькие квадратные окна со ставнями, простор для глаза вокруг целительно действовали на здоровье Луи, – целительно в том смысле, что он забывал о своем недуге и недуг забывал о нем.
Луи с утра уходил на пастбище к другу своему – Джону Тодду. Бородатый, высокого роста пастух издали приветствовал Луи поднятым над головой своей посохом. Огромные лохматые овчарки кидались под ноги юноше, заливисто лаяли и в порыве бескорыстного усердия, подскакивая, целовали его в лоб, нос и щеки. Луи называл одну из собак по имени, и она, обрадованно подняв хвост трубой, бежала к Тодду, чтобы сообщить о приходе гостя. Луи обращался по имени к другой, третьей, четвертой и к другу своему подходил с той, которая сегодня оказывалась последней в поименном изустном списке.
Сегодня Луи не встретила ни одна собака. Огромное, в тысячу голов, стадо овец паслось на земле, принадлежавшей сэру Томасу.
– Твой отец, наверное, не подаст на меня в суд за то, что овцы бедных шотландских поселян едят его траву, – сказал Тодд, пожимая руку Луи. – Думаю, что не подаст, – добавил он. – На общественных пастбищах трава как мясо на скелете. Садись, поговорим.
– А где же Злюка, Карабас, Орел, Барон, Колдун и Сэр? – спросил Луи, оглядывая пастбище и не находя ни одной собаки.
– Мои четвероногие друзья понравились Дугласу Блэндли, – ответил пастух, вытягивая свои длинные ноги и удобнее устраиваясь на плоском придорожном камне. – Овцы на одну минуту сунулись на его пастбище, – они даже и рта не успели раскрыть, как вдруг появился сам мистер Блэндли! Он вежливо поздоровался со мною, затем показал собакам огромный кусок мяса и увел их в свои владения. Он знает мое слабое место, Луи. Он арестовал моих собак.
– За потраву? – спросил Луи.
– За потраву, – подтвердил пастух. – Собаки доверчиво бежали за мистером Блэндли, и только Колдун – самый недоверчивый, потому что самый старый, – посмотрел на меня и спросил, что ему делать. Я сказал: «Куси его, Колдун!» Колдун чуточку пощекотал этому мистеру левую ногу. Мистер присел и заорал от боли. «Собаки кусаются, сэр, – сказал я. – Разве вы этого не знали?»
Луи рассмеялся. Пастух погрозил пальцем.
– Не смейся! – печально сказал он. – За Колдуна в ответе Джон Тодд. Завтра я получу повестку от судьи, дней через пять-шесть мне откажут от места.
Он помолчал, подумал о чем-то и добавил:
– Я очень хочу этого, Луи. Я давно мечтаю о пешем путешествии по нашей милой Шотландии. Через год мне шестьдесят пять. Двух лет мне хватит на то, чтобы облазать все горы, исходить все леса, напиться из всех ручьев и речек. Вместе со мною – хочешь?
– О Джон! – мечтательно произнес Луи и обнял Джона. – Только тебе не откажут, собак выпустят, и ты…
Джон Тодд покачал головой и, сдерживая улыбку, в самое ухо Луи прошептал:
– Я подговорил моих собак так искусать этого Блэндли, чтобы он сразу же поверил и в рай и в чистилище!! Злюка великая мастерица прокусывать ляжки, а Барон мастак по другой части: он всегда хватает за пальцы. Ну, а Сэр – этот любит мягкие места…
– Они съедят Блэндли! – победно воскликнул Луи, хлопая себя по коленям. – А ты не в ответе, Джон!
– Если съедят – не в ответе, – согласился пастух. – Но если хоть что-нибудь оставят, тогда… Будь что будет, – он махнул рукой, – а сейчас поговорим. Обернись, Луи, и посмотри, какой флаг на башне у мистера Блэндли.
Луи обернулся. Ему нравилась эта игра.
– Белый, Джон, а на нем герб – белка и перед нею золотая свеча.
– Так… Когда поднимут черный без белки и свечи, тогда толкни меня в бок. Тогда я должен бежать. А пока…
– Вчера ты остановился на том, что в хижину вошел неизвестный, – сказал Луи. – Он вошел. Закрыл за собою дверь и…
– И крепко выругался, – продолжил пастух. – Хижина была пуста. Неизвестный вынул из кармана куртки трут и огниво, растопил очаг и сел погреться. «Плохи мои дела», – сказал неизвестный. Он не ошибся, дела его были не лучше моих, только у меня – собаки, у него – его друзья. Ну, погрелся он, отдохнул и решил идти дальше. И только открыл дверь, как вдруг слышит, что кто-то негромко называет его по имени…
– А имя у него Роб Рой, – прервал Луи. – Я еще вчера догадался.
– Помалкивай о своих догадках, – обиженно произнес Джон. – Если ты такой догадливый, – значит, я плохой рассказчик…
– Я совсем не догадливый, Джон, – вздохнул Луи и, закрыв глаза, растянулся на траве. – А ты очень хороший рассказчик. Ах, Джон, Джон, я не догадался убежать из дома…
– От себя не убежишь, – заметил Джон, к чему-то прислушиваясь.
– Я не догадался остаться в Париже два года назад, – продолжал Луи тоном кающегося.
– Нищих много и в Париже, – за Луи поставил запятую Джон Тодд.
– Я не догадался уйти с капитаном Дюком в море, – сказал Луи и на секунду открыл глаза, чтобы взглянуть на своего друга. Сентенция по поводу капитана Дюка последовала не сразу, – Джон поднял голову, настороженно к чему-то прислушиваясь, затем посмотрел на Луи и сказал:
– В море не лучше, чем на суше. Что еще, Луи?
– А еще я не догадался сделаться пиратом. Подожди, не перебивай! Мы знаем друг друга три года. Ты, Джон, мой исторический факультет Эдинбургского университета.
– Тогда что же Камми? – улыбнулся пастух.
– Камми… Камми – это Камми. Быть пиратом – самое интересное занятие на свете, Джон! Режь, кого хочешь и кого надо, грабь того, кто сам награбил, раздавай деньги тем, кому они очень нужны. А самое главное, – Луи приподнялся, опираясь на локоть и глядя на пастуха, – а самое главное в том, что вся твоя жизнь окутана тайной!
– Тайна и подле нас, – неспокойно отозвался Джон и поднялся во весь свой богатырский рост. – Ты слышишь, Луи? Мне кажется, – лает Колдун и все остальные леди и джентльмены…
Луи прислушался.
– По-моему, – сказал он, – только что дважды тявкнул Сэр. Да, да! А вот скулит Барон! Смотри, овцы подняли головы и тоже слушают!
Джон Тодд бросил свой посошок на землю и стремительно растянулся на траве – кверху спиной. «Переворачивайся!» – приказал он Луи, и тот, смеясь на себя и Джона, ловко перевернулся, прижимаясь к теплой, жирной земле. Непонятно, зачем это, но если так надо – пожалуйста! Молено встать и на голову. Где-то неподалеку лают собаки, отрывисто и зло.
– Наши! – говорит Джон. – Сейчас я их позову!
Он свистнул – не так, как все, а по-особенному – булькающим, прерывистым звуком, и тотчас заблеяла одна овца, за нею сразу две или три, через секунду все овцы заговорили разом, и было в этом что то осмысленное, хорошее, милое.
– В два пальца! – приказал Джон.
Но не успел он вложить в рот циркулем расставленные пальцы, не успел Луи сделать то же, как через чугунную ограду усадьбы Дугласа Блэндли перепрыгнула рыжая собака и с ликующим, счастливым визгом помчалась по пастбищу.
Джон вскочил, выпрямился и крикнул:
– Колдун! Сюда!
За Колдуном вырвалась на свободу, пробравшись меж прутьев ограды, тонкобокая Злюка, за нею Барон, а коротколапый, упитанный Сэр перемахнул через ограду и, не по-собачьи хрюкнув, тяжко шлепнулся на землю, ругнулся вполне по-собачьи и, хромая, пустился по следам своих товарищей. Карабас и Орел выбежали откуда-то справа; они перегнали Колдуна и первыми прибежали к своему хозяину, захлебываясь от лая, торопясь рассказать о том, что с ними было в усадьбе мистера Блэндли…
– А теперь – храни бог от этого мистера! – сказал Джон, озираясь по сторонам. – Сейчас все его придворные явятся сюда.
– Прикажи собакам сковать стадо, а мы пойдем обедать, – предложил Луи. – Моя тетушка открыла окна в столовой, – значит, миска с бульоном на столе. Вечером приедет отец. Он любит тебя и спасет от беды.
– Когда говорят «спасет», значит, случилось что-то посильнее простой беды, – сказал Джон, раздумывая над тем, что ему предпринять. – А когда говорят «беда», значит, надейся на свои силы. Сэр, Колдун, держать стадо на месте! Злюка, Барон, Карабас, помогайте Сэру и Колдуну! Орел, я иду вон туда, видишь? Сиди здесь, и, если что-нибудь случится, беги за мною! Я обедаю у мистера Стивенсона. Так, Луи?
– Так. – Луи рассмеялся, наблюдая за собаками: Колдун и Сэр, опустив хвосты и подняв головы, побежали слева от стада, грозно глядя на овец, а Злюка, Барон и Карабас пошли направо, тявкая на тех овец, которые отбегали от стада; Орел растянулся подле камня.
– Кажется, в Шотландии это единственный дом, где пастух сидит в столовой вместе с господами, – сказал Джон за обедом, восседая на самом почетном месте – напротив тетки Луи, под портретом Роберта Стивенсона. – И никто не скажет, что от пастуха дурно пахнет.
– Что он сказал? – спросила тугая на ухо тетка.
– Он сказал, что белое очень молодит вас, тетя!
– И никто брезгливо не отодвинется в сторону, никто не обнесет сладким блюдом, – продолжал Джон, с аппетитом поедая рисовый пудинг с изюмом.
– Что он сказал? – спросила тетка.
– Он сказал, что вы, тетя, самая интересная женщина, какую он только видел!
– И никто не спросит меня, что было в этом доме пятьдесят лет назад. А я знаю, и это очень интересно. Рассказать? Только, Луи, сперва дай мне вон тот кусок хлеба. И если тетя спросит, что я сказал, – передай ей, что старый Джон всем кушаньям предпочитает хлеб, а что сама она святая женщина, – об этом я крикну ей в оба уха!
– Не надо, Джон! – рассмеялся Луи, а тетка спросила:
– Что он сказал?
Стук в дверь. «Странно», – подумал Луи и произнес:
– Войдите!
Дверь открылась, и взору обедающих предстал толстопузый, широкоплечий и коротконогий человек с ястребиным носом, выпученными глазами.
На нем был коричневый сюртук и высокие кожаные сапоги с отворотами. Он снял шляпу, сделал несколько шагов и низко поклонился сперва даме, потом Луи. Джон сидел спиной к вошедшему.
– Красиво! – сказал гость, и всем показалось, что во рту у него каша. – Почтенное семейство сидит за одним столом с предводителем овечьего стада! Фантастично! Собаки этого уважаемого джентльмена искусали моих слуг, нагадили – я прошу прощения – на самых видных местах и час назад улпзпули из-под ареста! Красиво! Фантастично! Тысяча чертей в душу и сердце, джентльмены!
– Что он сказал? – спросила тетка, трясясь всем телом.
– Мистер Блэндли сказал, тетя, что вы сдаете в своем сердце помещение для чертей! – крикнул Луи. – Садитесь, сэр, – обратился он к гостю. – Моя тетя плохо слышит, но я слышу превосходно. Не угодно ли пудинга?
Блэндли брезгливо махнул рукой. Джон Тодд молча встал из-за стола, поклонился всем присутствующим, не исключая и сердитого гостя, и на цыпочках удалился. Тетка Луи, как все тугоухие люди, с комически-сосредоточенным видом улыбалась племяннику и гостю, полагая, что они говорят о ней и только для нее.
– Я буду жаловаться сэру Томасу! – проревел Блэндли, размахивая руками. – Неслыханный демократизм! Пастух за столом почтенного семейства! Я иду в суд! И пришел сюда только для того, чтобы предупредить друзей этого мошенника Джона Тодда!
– Что он говорит? – спросила тетка, кокетливо улыбаясь Блэндли.
– Он просит меня, дорогая тетя, показать ему выход из нашей столовой, а заодно помочь слегка поразмять ноги! – громко ответил Луи и после этого схватил мистера Блэндли за шиворот, повернул лицом к двери и, не принимая в расчет свои слабые силы и медвежью хватку гостя, легко, как младенца, двумя пинками в спину вытолкнул его из столовой, закрыл дверь на ключ и только после этого изнеможенно опустился на диван.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43