в силе этого сопротивления, в его большой продолжительности нет никакого соответствия со степенью полученного раздражения. Эти волевые судороги доставляют множество затруднений при лечении. Часто оказываемся мы в таком положении, когда отданное приказание мало или вовсе не трогает пациента, потому что его воля находится еще в тетанусе от предыдущего раздражения. Все это вещи, которые можно увидеть и установить чисто – эмпирическим образом на лечебном столе. Невероятная трата волевой энергии и мышечной силы приводят под конец сеанса к проливному поту и тяжелому утомлению, красноречиво говорящим об этом совсем неэкономном и необузданном способе волевой функции.
Те же судорожные явления в области воли, как при описанных негативистических реакциях, можем мы в более слабой степени наблюдать и обратно, при автоматизмах на приказ истерика. Напр., при упражнениях приказанное сгибание ноги выполняет он часто каррикатурным образом и с чрезмерным напряжением мышц; или при лечении немоты первый приказанный звук издает он сразу с судорожной вербигерацией раз двадцать подряд.
Не мешает напомнить о толчкообразном полном отливе воли, напоминающем захлопыванье и составляющем по своему внезапному непредвиденному способу обратное изображение волевой судороги. Среди продолжающегося успешного активного лечения истерик вдруг сжимается, он больше ни к чему не годен, он не в состоянии шевельнуть ни одной мышцей, все дотоле достигнутое забыто, на несколько моментов никакое приказание и никакая боль не достигают цели. Он походит на машину, которая, лишившись пара, внезапно остановилась в чистом поле.
Следовательно, при этом волевом типе, наблюдаемом в действии, обнаруживаются три главные фазы: стадия судорожная, стадия коллапса и свободный интервал, из которых последний представляет собой крайне чувствительное состояние, как бы готовое каждую минуту превратиться в рабское да или в слепое нет.
Если мы подумаем о том, что в течение лечебного сеанса в каждой из этих трех стадий на пациента воздействуют волевые раздражения, то мы поймем, почему на постороннего зрителя это закономерное течение производит столь сложное, запутанное и причудливое впечатление: на одно и то же волевое раздражение с совершенно непредвиденными промежутками времени появляется в один раз (в свободном интервале) чрезмерная реакция, в другой раз (на высоте судорожного стадия и стадия коллапса) – полный отказ.
Этим мы набросали в грубых чертах характеристику волевого типа, который мы наблюдаем у наших пациентов во время сеансов активного лечения. Главные его симптомы, в противоположность целесообразной воле, следующие:
1. Преимущественная его податливость по отношению к примитивным психическим раздражениям (боль, команда).
2. Его грубо – антагонистическое устройство (негативизм – автоматизм на приказ).
3. Несоответствие между раздражением и реакцией, как в динамическом, так и в отношении временной последовательности (судорога – коллапс).
В ином месте мы уже указали на другие особенности низших волевых процессов, на склонность к ритмическим повторениям, а также к инстинктивным формам двигательной бури и рефлекса мнимой смерти.
Этот волевой тип мы называем гипобулическим, причем обоснования для этого названия мы дадим в дальнейшем.
Он ни в коем случае не связан с сеансом активного лечения, хотя, будучи резко отделен от остальной душевной жизни, он здесь и проявляется особенно чисто; он также не связан с какой – либо степенью сознания. В истерическом припадке с его импульсивными двигательными бурями пробивается он ясно и самостоятельно. Не обходится без его участия при каталепсиях гипноза, как и при внезапном неожиданном упрямстве среди бела дня на работе. Его замаскированное действие, скрытое в повседневных действиях известных тяжелых истериков, распознается нами часто по неуравновешенности их душевных реакций; коснувшись телесной области, где он утвердился, мы можем заставить его при внезапной перестановке выступить очень резко. Давление на чувствительное место, потягивание за спастическую мышцу – и тотчас же рычаг в машине с «цели» переведен на «гипобулику», и до того, видимо, спокойно протекавшая воля делается, одновременно с внезапным превращением выражения лица, упрямой, угловатой, безмерной, неподатливой. Или это аффект, который таким образом меняется? Который кричит и визжит и от боли ведет себя, как сумасшедший? Конечно, все явления можно рассматривать со стороны аффекта, можно в общих выражениях описать его – это часто случалось – как чрезмерную душевную возбудимость, без того, чтобы много было приобретено при этом для познания. Но этот аффект истерика – ведь это и есть его воля. Этот аффект заключает в себе стремление, сопротивление, защиту, тенденцию. В примитивной душевной жизни воля и аффект идентичны, каждый аффект в то же время – тенденция; каждая тенденция принимает форму выражения аффекта.
За что зацепилась и за что так упрямо держится гипобулика? Ограничимся пока ради ясности в нашем рассмотрении грубыми двигательными истериями. Мы сказали только – что: как только мы возьмемся серьезным образом за специальный двигательный комплекс, – напр., за спастически – сокращенный член, у известных типов происходит тотчас же перескакивание воли на гипобулику – без какого – либо посредства, доступного психологическому вчувствованию, но элементарно, одним толчком, с точной механической уверенностью физического эксперимента. Следовательно, в этих тяжелых случаях мышечный процесс, сделавшийся рефлекторным или полурефлекторным, обладает вполне прочной и закономерной связью с гипобулической волевой сферой. Но в этой связи с гипобуликой принимают участие не только двигательные механизмы, специально участвующие в образовании истерического синдрома, но более или менее весь рефлекторный аппарат вплоть до его отдаленнейших отпрысков.
Мы описали в первом случае, как тотчас же после гипобулической перестановки разразился настоящий ураган физических автоматизмов. И совсем бедные симптомами «стерильные» истерии с небольшим расстройством походки, напр., начинают внезапно сильнейшим образом дрожать, кричать, потеть, бледнеть и корчиться в судорогах. Каждый раз это то же самое явление: как только мы первым командным криком энергично коснемся гипобулической воли, она тотчас же разжигает элементарный бунт в телесной сфере, которая по одному движению повинуется ей вплоть до самых темных глубин. Каждый терапевт сотни раз видел этот процесс, стереотипно повторяющийся в больших группах истерий, особенно на войне, так что может предъявить претензию на твердый эмпирический закон для этих случаев.
Каждый раз, когда касаются известных истерических телесных механизмов, воля перескакивает на гипобулику или, наоборот, при первом нажатии на гипобулическую судорогу воли начинает работать весь рефлекторный мотор. Это тесное сцепление гипобулики с рефлекторным аппаратом или с совокупностью низших сензомоторных и психических автоматизмов образует центральное место проблемы истерии с ее динамической стороны; ибо законы, которые мы только что разъяснили на двигательных примерах, можно наблюдать в соответственной форме и в области чувствительных и психических механизмов истерика. Разгибаем ли мы истерический сгибательный спазм, давим ли мы на яичниковую точку или на псевдоболезненное место сустава, – всегда наталкиваемся мы на те же гипобулические оборонительные аффекты. И, наоборот, для раздраженного гипобулического демона совершенно безразлично, забурлит ли он нам навстречу один раз пароксизмом дрожания и судорог или в другой раз низшим рефлекторным процессом, сумеречным состоянием или импульсивным взрывом аффекта.
Но обратим наши взоры еще раз на другую сторону дела. Тесному зубчатому соединению гипобулической воли с рефлекторным аппаратом соответствует у таких истериков часто резкое разобщение от целевой воли. Гипобулическая воля по своему отношению к целевой воле походит здесь на мрачного двойника, который толкает перед собой своего тщедушного и бледного брата. Во всех мелочах предоставляет он ему кажущимся образом первенство и полную свободу. Но при каждом решающем явлении он отталкивает его в сторону, как тонкую ширму и одним прыжком занимает его место. Как часто заставляла нас эта игра покачать головой. Это не всегда лицемерие, если тяжелый истерик заявляет: я хочу выздороветь. Но это производит впечатление лицемерия, так как воля эта так тонка и поверхностна и позади ее постоянно маячат очертания мрачного двойника, который перетянул к себе всю силу. И только что успели мы довериться этой целесообразной воле, потому что она смотрит на нас честными глазами, и начали ее уговаривать, убеждать и воспитывать, как вдруг вместо нее перед нами стоит уже двойник, который слеп и глух и импульсивно силен; и с гримасой сокрушает он все, что построили мы при содействии целевой воли. Нам, терапевтам, болезненно часто приходилось испытывать этот зигзаг, видеть, как истерик, который днями и неделями был рассудителен, доброжелателен и покорен, вдруг перескакивает на импульсивное сопротивление и на совершенно новую двигательную фазу. И если в первую секунду доминирует целевая воля, то, может быть, в следующую будет неограниченно властвовать гипобулика; причем в то время, как целесообразная воля отражается в лице, гипобулическая господствует над ногами. Они существуют одна рядом с другой, или они сменяют друг друга, но вместе они не встречаются. У одной не достает силы, у другой – цели, пока, наконец, в лечебном сеансе мы сильными раздражениями не заставим их вновь соединиться; причем соединение это сопровождается элементарным возмущением чувств и движений.
И здесь отсутствует высшее духовное посредничество; и здесь нет перехода, доступного психологическому вчувствованию. Напротив, еще в то время, пока мы тянем и давим и подталкиваем, совершенно не зная, сколько нам еще в поте лица предстоит продолжать, – вдруг наступает толчок, нечто почти физическое, и пациент желает, он желает и может желать, и каждая мышца повинуется его воле. Из двух воль произошла одна, единая воля, которая обладает и целью, и силой, и спокойное затихание вибрации дрожащих мышц напоминает последнее жужжание разогревшегося махового колеса, с которого сняли приводной ремень.
Надо это пережить и пережить неоднократно, чтобы испытать это чувство. Здесь в психофизическом аппарате пациента произошло нечто, совсем элементарное, нечто пассивное, динамическое переключение между главными элементами его выразительной сферы. Там, где гипобулика диссоциировалась от целевой воли и судорожно сцепилась с легко возбудимым рефлекторным аппаратом, там возникает истерическое состояние. А там, где после размыкания этого ложного контакта гипобулика снова соединяется с целевой функцией в единую общую волю, там истерия излечена.
Такой представляется нам сущность, если ее устанавливать строго эмпирическим образом. Мы отказались от всяких вспомогательных конструкций и ограничились выделением и описанием в главных контурах того, что наблюдалось нами ежедневно и закономерно на больших сериях нашего военного материала. Самое существенное заключается в том, что гипобулика признается качественно характерным волевым типом, который вмещается в пределах общей выразительной сферы между целевой волей и рефлекторным аппаратом как инстанция, способная при известных обстоятельствах к самостоятельному функционированию, и в своих связях смещающаяся то в одну, то в другую сторону.
Является ли гипобулика патологическим созданием истерии и вообще представляет ли она что-нибудь специфическое для одной истерии? Для решения этого вопроса придется нам расширить горизонты нашего исследования. Выражение «по-детски» издавна напрашивалось само собой на язык у врачей и не – врачей, когда они пытались описать волевую реакцию истерика. «Кто, исследуя истерика, не восклицал сотни раз, что передним большое дитя» – говорит Janet Janet. Der Geisteszustand der Hysterischen. F. Denticke, Leipzig und Wien. 1894.

. На войне при соответственных продукциях сильных взрослых мужчин часто являлось искушение сказать «нечто животное». Kehrer Kehrer. Zur Frage der Behandlung der Kriegsneurosen. Zeitschr. f. d. ges. Neur. und Psych. 36, 1, 1907.

, один из опытнейших терапевтов военной истерии, сравнивал сцену активного лечения с объезжанием лошади. Сравнение вполне уместно, – другого, лучшего не существует. Истерик перед исцелением похож на лошадь перед загородкой. Его не уговаривают, его нельзя и попросту принудить, но его «укрощают». То, что для лошадей называют «укрощением», вполне походит на обозначенное нами у истерика, как полутелесные, душевные элементарные раздражения, которые одни и доходят до его гипобулики: попеременное использование кнута и мелких двигательных уловок, зычного командного крика и смутных, тихих успокоительных звуков. И с другими отличительными признаками, характерными для истерического поведения под гнетом лечения, встречаемся мы при объезжании лошади: недоступная никакому предварительному учету антагонистика из слепого сопротивления и автоматического послушания, несоответствие между этой реакцией и раздражением и точечное сужение сознания на актуальном сценическом фрагменте. В нескольких словах: способ, которым мы воздействуем на волю тяжелых истериков, покрывается понятием «дрессировка». И те из волевых результатов, что достигаются у детей в первые годы жизни посредством болевых раздражений, жестов и слуховых сигналов, все это также дрессировка; – и лишь постепенно, когда на гипобулике начинает развиваться произвольная воля, эта дрессировка посредством чувственных сигналов переходит в управление волей посредством мотивов, которое мы называем воспитанием.
Стриндберг в своей биографии August Strindberg, Der Sohn einer Magd. Georg M ller. M nchen, 1912, S.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18