Ни дать ни взять маленькие солнца!
Не мудрено, что вся молодежь стала посылать Кецалькоатлю воздушные поцелуи, как прежде было в обычае посылать солнцу; а после того как он покинул страну, молодые люди и молодые девушки стали посылать воздушные поцелуи на все четыре стороны, – пусть летят к нему.
Сам старик жил своими воспоминаниями, которые обрекали его на вечное одиночество. Но под конец он почувствовал себя слишком одиноким: ведь чем дольше жил он среди этих кротких набожных людей, тем на большее количество ступеней возносили они его трон, все увеличивая и увеличивая расстояние между ним и собою, и вот он очутился один на самой вершине пирамиды.
Настало время, когда Северный гость затосковал по родине. Те, кого он лелеял в своем сердце и носил с собой по всему свету, умерли, и не скоро, видно, ему удастся разыскать страну, куда они ушли. А там, дома, в долинах севера, жил народ землеробов, родоначальником которых был он сам, и ему крепко захотелось снова погулять под родными рябинами, встречая на тропинках молодых суровых парней, почтительно приветствующих старого чужеземца и так похожих на ту, что когда-то, много веков тому назад была ему столь дорога…
Весь Теночтитлан был поражен, когда Кецалькоатль объявил, что ему надо уехать, и с глубокой скорбью провожали его почитатели до самого берега моря. Но они понимали, что он стосковался по своим светлым чертогам на востоке, по ту сторону океана. Вдобавок он обещал им вернуться снова.
Да, Кецалькоатль внушил им, что если не он сам, то другие из его рода придут к ним; пусть они не сомневаются в этом, даже если им придется ждать очень долго.
С этими словами Кецалькоатль сел в свой старый испытанный челн, чересчур бедный для бога, – но тем более удивительно, что он переплыл на нем океаны,
– простился со своими священнослужителями и с народом и окунул весло в волны. Народ глядел ему вслед, умиляясь тем, как осторожно он рассекал воду. «Ах, и к воде он милостив!» – думали они, и слезы застилали им глаза, которым никогда уже не суждено было больше лицезреть Кецалькоатля.
А Северный гость снова прошел на своем челне весь тот длинный путь, каким явился в Теночтитлан, только уже в обратном направлении. Жрецы его воздвигли ему каменные памятники, на которых изображен был он сам, со своим орлиным носом и бородою, с перьями на голове и окруженный всеми атрибутами подателя света.
Время шло, и он стал мифом. Почитание свирепого Вицлипуцли снова заслонило светлую память Кецалькоатля, но в сменявшихся поколениях все росла и крепла вера в возвращение белого бога.
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ
Таково было положение, когда Колумб открывал путь из Европы на Запад, где он предполагал найти Индию и где оказалась (он так этого и не узнал никогда!) совсем новая часть света, отделенная от Индии Великим океаном.
Целое столетие понадобилось на то, чтобы только разобраться в местонахождении огромного материка, который назвали Америкой, и несколько столетий на то, чтобы проникнуть в глубь этой новой части света, протянувшейся через все климатические пояса от одного полюса до другого. Острова, открытые Колумбом, стали называться Вест-Индией, а туземцы – индейцами в вечное напоминание о заблуждении, лежавшем в основе открытия Колумба. По следам его потянулась целая вереница исследователей, с большими шансами на удачу, чем были у него, а за ними по пятам – авантюристы и завоеватели конкистадоры. Европу словно прорвало, расширение владений европейцев в Новом Свете шло быстро, скачками.
Но для туземцев это нашествие с востока имело сперва одно только значение: они видели в этом второе пришествие белого бога.
Какая, однако, разница между первым пришествием Кецалькоатля и нынешним вторым! Насколько он сам и его племя изменчивых успели измениться за те века, что протекли со времени последней встречи.
Да и туземцы были уже не прежними дикарями; во многих отношениях они шагнули вперед, – по-разному в различных областях; но в общем они жили все еще как на заре времен, поклоняясь тем же стихийным силам в образе грозного Попокатепетля, олицетворявшего и огонь и рок. О их быте сохранились подробные сведения в исторических источниках, описывающих их встречу с белыми – главным образом, с точки зрения последних; описана и история гибели американских туземцев, как народности. Но более верный взгляд на эту встречу двух совершенно разных культур, хотя и произошедших от одного общего корня, можно усвоить себе, рассматривая события с точки зрения туземцев, на какой они стояли д о встречи.
Центр американской туземной культуры, с которой столкнулись и которую разрушили конкистадоры, находился в Мексике, древнем государстве ацтеков, находившемся почти посередине внутренней части материка, между двумя его половинами. Мир, открытый Колумбом, лежал вне материка, на островах, расположенных в океане у входа в Мексиканский залив, так далеко от столицы ацтеков Теночтитлана, что весть о прибытии Колумба достигла туда значительно позднее; зато древняя вера в Кецалькоатля давно распространилась оттуда до самых отдаленных островов, и потому Колумб был встречен как белый бог, уже при высадке его на Гуанахани; до Теночтитлана же эта великая весть дошла лишь вместе со слухами о приближении Кортеса. Описание обеих встреч, как ни были различны между собою эти два мужа, следует рассматривать под одним углом зрения.
Вулкан Попокатепетль как раз действовал в те годы, когда европейцы появились в Новом Свете, также как и Тенерифа в покинутом ими Старом; казалось, что обеим сторонам посылались грозные и роковые предзнаменования.
В Теночтитлане царила большая тревога: владыка Попокатепетль зевал, изрыгая пламя, и жутко было по ночам наблюдать над горою подымавшийся к звездам столб дыма и блуждающее зарево, то появлявшееся на зубчатых стенах пуэбло, то исчезавшее. Что такое случилось с дымокуром Попокатепетлем, который, сколько могли припомнить жрецы и другие здравомыслящие люди, всегда мирно покуривал в небо, за что и получил свое имя? Теперь он извергал днем черные клубы дыма, сверкал молниями и окутывался чадом, а по ночам пускал пузыри огненной лавы, так что даже сидевшие по своим углам жители Теночтитлана видели блики зарева у себя на дверях и на потолке и не могли уснуть. Попокатепетль словно давал представление: выпускал из своей круглой пасти чудовищные кольца дыма, и они затем медленно укладывались на его вершине – по ночам словно освещенные изнутри. Вулкан как будто венчал себя огненными венцами, которые держались у него на макушке, в то время как вокруг чела его обвивались змеями молнии. Или это он гневался на звезды? Какие огненные планы роились в его голове? Люди попроще подумывали, что Попокатепетль попросту поссорился со своею супругою Ицтаккикуатль – соседнею горою с белоснежной головой, оттого и бушевал, рычал и весь сотрясался, рождая громовые раскаты; обыватели стараются всегда и всему подыскать объяснения из узкого круга собственного опыта. Вдобавок, глядя на жрецов, люди не могли не заметить, что те бледны и потрясены, а нововведения в религиозных обрядах показали всем, что дела обстоят совсем неблагополучно.
Вначале жрецы усердно применяли старинное испытанное средство примирения с разгневанным божеством: раскуривали с горой трубку мира! Простая и неоспоримая логика диктовала священнодействие, граничившее с правовым актом: люди на земле курили вместе с божеством, и до тех пор, пока они на земле курили умеренно, должен был курить умеренно и великий дух в небесах; это был почти уговор, соглашение, и гора до самого последнего времени не нарушала его. Жрецы в полном составе, с первосвященником во главе, подымались на верхние террасы своих храмов и курили на виду у Попокатепетля; чем больше было народу, тем скорее можно было напомнить горе о договоре; они пускали дым кверху и махали каменными трубками: дескать, гляди, здесь дым мирный, здесь помнят свои обязательства! Но все было тщетно. И вот, когда и трубка мира не помогла, все поняли, что мир нарушен. И тогда не оставалось ничего другого, как прибегнуть к кровавым жертвоприношениям. Попокатепетль пылал красным огнем, и сотни алтарей у его подножия в Теночтитлане пылали красными огнями.
Сама природа была храмом ацтеков, а боги были символами их поклонения этой природе; все представления первобытного человека, как и ребенка, проистекают из священного уподобления. Мексиканец жил как бы на вершине гигантского храма, воздвигнутого самою природой – на плоскогорье, высоко над равниной; подножие этого храма упиралось в тропики, а террасы его, подымаясь ввысь, проходили постепенно все пояса растительности; над плоскогорьем, в разреженном воздухе, стихии кондора на родине алоэ и кактусов, высились многочисленные и мощные вулканы, горы на горе или сами боги, обитающие на высотах по представлению наивно мудрого дикаря, сливавшегося с могучей природой, поклонявшегося ей; так рождались в его уме образы, облекавшиеся в божественную форму; так создавался храм ацтеков.
Он представлял собой высокое сооружение без внутренних покоев, состоявшее из террас и площадок со ступенями, обнесенное стеной; прежде по этим ступеням поднимался весь народ, теперь одни жрецы. На платформе самой верхней пирамиды возвышались две башни, в которых находились изображения богов. Перед башнями пылали неугасимым огнем два алтаря; на всех террасах тоже были воздвигнуты алтари, и в общем более шестисот огней пылало денно и нощно над глиняными кровлями пуэбло в долине Теночтитлана, а между двумя главными алтарями стоял жертвенный камень. Весь храм в постройке своей являлся подражанием природе – строению плоскогорья; религиозные обряды совершались под открытым небом у всех на виду, как бы на самой горе, во всяком случае на ее подобии, и это подобие самого Попокатепетля Великого, хотя и сооруженное людьми, само по себе обладало могуществом, как всякое подобие божества.
И раз волновался Попокатепетль, волнение передавалось всему городу. Дурные предзнаменования предшествовали пробуждению горы: за несколько лет перед тем большое соленое озеро Теночтитлана без всяких видимых причин вышло из берегов, – не было ни бури, ни землетрясения, – и смыло большую часть пуэбло; наблюдалось появление комет, сгорела одна из башен главного храма от самовоспламенения, – во всем был виден перст божества! И наконец, совсем недавно, на востоке показалось небесное знамение, подобное огненной пирамиде, увенчанной звездами: несомненно с востока надвигались важные события или же близился конец мира. Необходимо было умилостивить богов и, если возможно, изменить их настроение соответствующими дарами.
До семидесяти тысяч жертв из военнопленных и прочих обреченных, которых сажали в клетки и откармливали для этой цели, было принесено в жертву богам; жертвенные процессии растягивались на целую версту в длину и медленно-медленно подвигались к храмам по мере того, как передние ряды его пожирались – десятками в день и тысячами за год; людей не жалели. Нож из обсидиана – вулканического стекла, добытого на склоне Попокатепетля и составлявшего часть его плоти, работал без отдыха; жрецы, в красных одеяниях или завернутые в кожу, содранную с свежезаколотых жертв, изнемогали и едва могли двигаться от облеплявшей их сверху донизу запекшейся крови, но на следующий день боги снова давали им силу двигать руками и совершать то немногое, что им полагалось в то время, как их помощники укладывали жертвы спиной на выпуклый жертвенный камень, отчего живот у них выпячивался, – жрецам оставалось только всадить в жертву нож, вырезать еще трепещущее сердце, показать его божеству и кинуть в жертвенный сосуд. Тело жертвы сбрасывалось по ступеням на нижнюю площадку, где происходило свежевание убойны, поджаривание ее на храмовых кострах и пожирание во славу божества – своего рода таинство причащения. Многие так усердствовали в этом служении божеству, что ходили словно в кровавом угаре и едва не валились с ног от приступов рвоты – миниатюрных извержений, наподобие вулканических! В жертву приносились даже дети…
Кровавый ужас! Творились дела и еще более отвратительные, о чем сохранилось достаточно печатных сообщений; но все это выходит гораздо безобразнее в рассказах посторонних людей; те же, кто это проделывал, были движимы наивной верой, и в сущности было даже нечто прекрасное в их безграничной преданности высшим силам, для выражения которой они ни перед чем не останавливались; природа была так необъятна и непонятна, а люди так простодушны. Прекрасно было преклонение дикаря перед огнедышащей горой и солнцем, этими великими чудесами природы, на которые цивилизованный человек глазеет равнодушно: природа еще владела его сердцем, а не была вне его. Правда, и зверь еще был силен в нем, но разве в современном цивилизованном человеке зверь окончательно умер?..
Несмотря, однако, на все старания и жертвы, дурные предзнаменования не ослабевали, и в действительности оправдались в еще большей мере, чем ожидалось.
И вот, на фоне всех этих зловещих явлений в природе и напряженной тревоги самих ацтеков, в них все больше укреплялась вера во второе пришествие Кецалькоатля.
К древним священным преданиям, передаваемым из рода в род и поддерживаемым жрецами Кецалькоатля, его храмами и изображениями, к преданиям великим, но далеким, понемногу присоединились новые, неизвестно откуда бравшиеся слухи. Они носились в воздухе, рождались словно сами собою, от дыхания уст людей, как это бывает среди примитивных народов, – расстояния велики, а память коротка! И слухи все росли и крепли: Кецалькоатля уже видели воочию!
Говорили, что он уже на берегу, где-то на дальних островах, и прибытие его на материк только вопрос времени. Да, да, пусть прибудет! Чем скорее, тем лучше! Вицлипуцли жесток; даже тот, что усерднее всех пекся о жертвоприношениях ему, сам Монтесума, верховный жрец и полководец, не мог не вздыхать, не тяготиться прожорливостью божества;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20