»
XXVI
После шумного Казанского вокзала в залитом электричеством поезде Ирине показалось пусто. Помня приказание Бреккера, она села в полупустой последний вагон на скамейку у дверей и прижалась щекой к прихваченному морозом окну. «Как только поезд тронется, он войдет», – разглядывая пробегавших по перрону людей, решила она, зная его привычку, но состав мягко дернулся и, с места набирая скорость и постукивая на стыках, уже нырнул в темноту зимнего вечера, а его не было. «Опоздал!» – повеселев, подумала она. Последнее время ей было очень трудно, каждая встреча требовала огромного напряжения сил. Бреккер стал резче, грубей, и, отвечая на неожиданные вопросы, ей приходилось изворачиваться, чтобы не возбудить подозрений. Ирина подняла голову и осмотрелась. Делала она так и раньше, но в последнее время это вошло в привычку – осматриваться, запоминать, анализировать, «знакомиться с окружающим», как советовал Агапов.
"Не нервничайте, помните, что мы всегда с вами, рядом, « и в нужную минуту поддержим. Но и вы помогайте нам – будьте собраннее, наблюдательнее, следите не только за своими словами и поступками. Запоминайте лица тех, кто вас окружает!» – говорил он и каждый раз напоминал приметы двух человек. Ирина закрыла глаза и мысленно представила себе этих людей: «Один, „дядя Вася“, как называл его Агапов, – коренастый, плотный, лицо в мелких рябинках, с редкими, седеющими волосами и небольшой плешиной на макушке, лицо и шея полные, красные, руки пухлые с волосами, пальцы короткие, как рубленные. Глаза маленькие – щелки, а не глаза, ни на минуту не остающиеся спокойными. Густые полуседые брови нависли над ними. Одет – черная старая кепка, пальто черное, поношенное, из того дешевого материала, который в быту называют „холодным бобриком“, пиджак тоже черный, брюки в белую полоску, втиснутые в широкие голенища сапог… Городовой в штатском!..»
– Вы когда-нибудь видели живого городового? – с грустной улыбкой спросил как-то ее Агапов и, не ожидая ответа, сказал с укоризной: – Вот видите, даже не видели живого городового, а… – и замолк.
Первый раз Ирина не поняла и, идя домой, долго думала над этим.
Встретившись с Сергеем, она дословно передала ему разговор.
– Что он хотел сказать? – с тревогой спрашивала она, следя за глазами любимого человека.
Марков взял ее под руку.
– Он видел их, этих городовых. И не только видел, ведь мальчиком он был на каторге. Эти самые люди следили за ним, когда он был на нелегальном положении, это они крутили ему руки, били в камере, когда он молчал, не отвечал на вопросы… А ты не видела, – продолжал Сергей, – а служила их делу! – И, заметив, что она поникла и готова заплакать от охватившего ее отчаяния, успокаивал: – Не плачь, он не хотел тебя обидеть. Просто вспомнил свою молодость, сына, убитого в сорок третьем, все, что он отдал, чтобы нам жилось хорошо… – Сергей замялся. – А тут такое дело…
Хлопнула входная дверь и вместе с вошедшими людьми по вагону растеклось облако холодного морозного воздуха. Ирина мельком оглядела пассажиров, спрятала под платок свисавшую на лицо прядь волос, мысль ее вернулась к приметам второго: «Высокий, худощавый, немного сутулится, седой, лицо белое, большой нос, тонкие губы. Одет – коричневая кепка, короткая, до колен, куртка, кажется, серого цвета», – вспоминала она слова Агапова, не замечая, что шепчет эти слова, глядя на севшего напротив нее человека. Человек положил на колени наполненную чем-то авоську, прикрыл ее газетой, взглянул на Ирину, но тотчас же встал и, сутулясь, быстро, почти бегом, пошел по вагону к выходу. Поезд тронулся. Ирина еще несколько мгновений продолжала растерянно сидеть, потом вскочила и побежала вслед за человеком в коричневой кепке и короткой серой куртке… В тамбуре было пусто и холодно – в разбитое окно задувал ветер. За дверью мелькали сугробы снега (в Москве его не было), цепочка огней.
«Соскочил!» – подумала она, но на всякий случай прошла по соседнему вагону, всматриваясь в лица сидевших. Человека, только что сидевшего напротив нее, не было. «Спрыгнул!» – снова подумала она, вернулась в свой вагон и села на прежнее место. Она почувствовала, что ее трясет мелкая противная дрожь. Прошел милиционер, но теперь уже было поздно. «Спрыгнул!» – сказала она громко. Сидевшая рядом женщина удивленно взглянула на Ирину и опасливо отодвинулась на край скамейки.
«Как же это я, как же это я? – шептала Ирина, вспоминая приметы ушедшего. – Почему он побежал? – спросила она себя. – Как он попал в этот поезд?..»
– Какая станция? – машинально спросила она соседку. – А Малаховка скоро? – продолжала она, когда та ответила.
– Следующая, – сказала женщина.
Электровоз начал притормаживать. Ирина поднялась и направилась к выходу…
…Сошло не много. Конечно, «зимогоры», потому что шли с сумками и свертками, а один даже с портфелем, из которого торчали батоны белого хлеба. Ирина взглянула на часы – без четверти девять. На дорогу оставалось пятнадцать минут. Она спустилась с перрона, перешла железнодорожные пути и по протоптанной в снегу дорожке быстро пошла к темневшим невдалеке домикам. Вначале слышала впереди и сзади разговоры и шаги случайных попутчиков, но, перейдя шоссейную дорогу, увидела, что осталась одна, и сейчас же почувствовала, что мороз пробрался под пальто, захолодил ноги и руки. В дороге она не думала о предстоящем разговоре, но теперь надо было хоть еще раз мысленно подготовить себя к предстоящему разговору.
До дачи осталось около километра. Она бывала там раньше и сейчас уверенно шла по пустынной, полутемной улице вдоль редких фонарей. Не верилось, что еще тридцать минут назад она оставила огромный, никогда не затихающий, город с его огнями и шумом. Большая часть дач была заколочена, лишь изредка между деревьями тускло блестели желтые огоньки и слышался лай собак, и это как-то успокаивало. На развилке дорог она обернулась – в начале улицы, из темноты, вышел человек и быстро пошел за ней. Теперь оставалось перейти поляну, такую уютную летом и мрачную сейчас, увидеть на опушке леса цель ее пути. Ирина ускорила шаг и, проваливаясь в сугробах, почти бежала. На середине поляны обернулась – человек шел за ней. И хотя это бывало и раньше – ей стало страшно. Показавшаяся из-за туч луна помогла увидеть полузанесенный невысокий заборчик, за которым виднелась одноэтажная дачка с веселым мезонином. За дачкой стоял темный лес с выбежавшими вперед молодыми пушистыми елочками. Ирина с облегчением вздохнула, перешла на шаг и у калитки остановилась. Она была дома, если можно считать домом место, где ей пришлось быть два-три раза. В окнах темно, и только среднее, неплотно прикрытое портьерой, пропускало узкую полоску света.
На открытой веранде Ирина стряхнула с ног облепивший снег, поправила платок, растрепавшиеся волосы и, постучав, как ей сказал Бреккер, осмотрелась. Тропинка была пустой – шедший за ней человек точно растворился в занесенной сугробами полянке.
За дверьми послышался шорох, потом наступила тишина. Ирина постучала снова: раз – пауза, потом два раза. Дверь отворилась… перед ней стоял «дядя Вася». От неожиданности она отшатнулась, но сзади кто-то ее поддержал, мягко, но настойчиво втолкнул в переднюю и захлопнул дверь. Она обернулась – рядом с ней стоял ее попутчик по вагону, за которым она гналась в поезде…
– Проходите, барышня, проходите! – тем временем поторапливал ее «дядя Вася». – Сейчас шеф будет! – Он пытался взять ее за руку, но она увернулась, и тогда «дядя Вася» рукой показал на полуоткрытую дверь и улыбнулся, но улыбка получилась кривой.
В передней был полусвет, в печке весело, по-домашнему, потрескивали ярко горевшие дрова, узкая ковровая дорожка от дверей уходила в комнату, а Ирине захотелось одного – убежать назад, на холод, на снег, в сугробы, подальше от этих людей. «Почему я здесь? – мелькнула тревожная мысль. – Надо уйти сейчас же, под любым предлогом!» Но вспомнила о втором, высоком, стоявшем за ее спиной…
Комната была прежней. Ирина прошла к стоявшему в углу знакомому диванчику, «дядя Вася» сел напротив, второй остался у двери.
– Как дела? – спросил он.
– Какие дела? – внешне спокойно, стараясь сдержать охватившую ее дрожь, поинтересовалась она.
«Дядя Вася» усмехнулся:
– Да вы не сумлевайтесь (так и сказал – «не сумлевайтесь»), свои ведь – одному богу молимся, у одного хозяина служим.
– Я не понимаю…
– Гляди, какая непонятливая, – он опять усмехнулся и посмотрел на стоявшего у дверей. – Не понимает! – Он кивнул головой в ее сторону. Тот неопределенно хмыкнул и вплотную подошел к диванчику.
Теперь Ирина рассмотрела их обоих. «Они! Те самые, о которых последнее время часто говорил Агапов. Видно, крупные птицы, если он так хорошо помнил их приметы», – подумала она.
– Так как же все-таки живете? – «Дядя Вася» заговорщиски наклонился через стол, и она почувствовала запах винного перегара.
Ирина хотела встать, но столик прижал ее к дивану. Высокий неожиданно сел рядом.
– А ну, говори… – он площадно выругался. – Куда бегала, кому продавала, – и схватил Ирину за руку.
Тогда она поняла все, вырвала руку, вскочила, опрокинула столик на пытавшегося встать «дядю Васю». Падая, он успел схватить ее за ногу, но она ударила его в лицо и бросилась к окну. Ее нагнал и грубо обхватил Высокий. Она снова вырвалась и кулаком ударила по окну. Послышался звон разбитого стекла, но удар ослабила портьера. В это же время в дверь дробно застучали, она услышала голоса. Продолжая бить по стеклам, она закричала, не обращая внимания на порезанные стеклом руки. Ее оттаскивали от окна, душили, пытались повалить. Она кусалась, кто-то вскрикнул, и сейчас же она почувствовала удар по голове. Она ухватилась за тяжелую ткань, откинула, и на нее пахнуло свежим морозным воздухом. Из передней слышались крики и шум ломаемой двери. Почувствовав вокруг себя пустоту, Ирина оглянулась и увидела разбежавшихся по углам своих врагов – в вытянутой дрожащей руке «дяди Васи» чернел пистолет. Он смотрел на нее и наполненную грохотом переднюю. В глазах у него были ненависть и страх. Высокий вжался в угол, точно хотел слиться со стеной.
– Сюда, скорей, скорей, – услышала она, но не узнала своего голоса, и в эту же минуту «дядя Вася» начал стрелять. Что-то обожгло грудь, голову. Чтобы не упасть, она еще крепче ухватилась за портьеру, но резкая боль огненными молниями пронзила тело, залила лицо, закружила голову. Как сквозь сон она слышала выстрелы, крики, шум борьбы. В внезапно наступившей тишине услышала одинокий выстрел и тонкий, хватающий за душу крик. «Высокий!» – подумала она, успокаиваясь, и медленно, выпуская из рук портьеру, начала сползать на пол. Ткань оборвалась, накрыла ее. К ней подбежали, схватили…
– Ирина, Ирина! – кричал в лицо Марков, но она уже ничего не слышала…
…Широкая лента бинта плотно закрывала голову, оставив открытыми только глаза да затянутый сухой пленкой жара рот. В глазах было столько усталости и муки, что у вошедшего в палату Маркова тоскливо сжалось сердце.
– Это ты? – тяжело переводя дыхание, облизывая пересыхающие губы, медленно спросила Ирина, когда Марков подошел и присел на край кровати.
Операция окончилась часа три назад, но только сейчас его с трудом пустили к ней. В комнате было темно. Ночник слабо освещал кровать и маленький столик. Оконная впадина чернела радом без единого огонька.
Выпростанная из-под одеяла рука, располневшая от перевязок, чуть слышно коснулась рукава гимнастерки Сергея.
– Как хорошо, что ты пришел! Я уж думала, не увижу тебя… Знай, я поплатилась за свою неосторожность. Ведь я должна была обязательно позвонить.
Она болезненно сжала задрожавшие губы, и Сергей увидел, как в уголках ее глаз быстро накапливаются слезы. Не поворачивая головы, она смотрела вверх, в темный высокий потолок, и казалось, говорила сама с собой.
– Вот и конец! – медленно сказала она и, почувствовав, что он протестующе замотал головой, более твердо повторила: – Знаю, что конец! Я поняла это еще до операции… Только боялась, что ты не придешь, откажешься… А так хотелось увидеть…
– Тебе нельзя говорить, помолчи! – попросил Сергей, сдерживаясь, и осторожно погладил открытую, так быстро похудевшую кисть.
– Нет, можно, теперь… можно! Как хорошо, что ты пришел! – повторила она. – Не жалею, что так случилось. Лучше умереть чем знать, что ты проклинаешь, ненавидишь… А раз пришел, значит простил, любишь… Вижу, что жалко… Помнишь, как мы познакомились? Нет, нет, не в парке, а потом, позже! Уже когда мы шли с тобой, я была другой… Помнишь, ты взял меня под руку. Уже тогда я поняла, как трудно мне будет обманывать, – она застонала и заметалась по кровати. – Ты был настоящий, не такой, как другие!.. А наши встречи? Как я их ждала и так тяжело расплачивалась за них. Каждый раз он кричал, угрожал. Он видел, что со мной делалось. Как страшно было жить двойной жизнью… С тобой и с ними…
– Не надо, прошу тебя! Тебе нельзя… – снова тихо попросил Сергей.
– Милый ты мой, родной! Дай сказать все… Ты простил? – робко спросила она.
– Конечно! Ты должна, ты будешь жить! Мы будем счастливы, будем вместе.
Горькая гримаса прошла по ее губам.
– Нет, но мне хорошо, что ты так говоришь, – она скосила глаза на наклонившегося к ней Сергея и быстро заговорила: – Не хочу, чтобы ты забыл меня, не хочу, чтоб у тебя была другая женщина… Понимаешь? – Настойчиво повторила она. – Не хочу!
Она говорила то с ним, то с собой, торопливость сменялась медленным раздумьем, но все было подчинено одному.
– … Как мало я дала тебе для счастья… и как много причинила горя!.. Но все равно ты должен меня любить… Даже когда меня не будет… Будешь помнить?
Отвечать не было сил. Он кивнул головой, чувствуя, как непослушные слезы капают на руки.
– Как все это было давно!..
– Молчи… Я люблю тебя. Только тебя… – От горя у него разрывалось сердце…
– Я прошла через такие муки, такие страдания… думаю, заслужила прощение, да видно не… – внезапно она забилась, порываясь встать, закричала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20