Это ее ничуть не огорчило, и она устроилась рекламным агентом в фирму, которая собиралась выпустить в продажу новую модель пылесоса для чистки ковров. Дженифер должна была ходить по домам с набитой брошюрами сумкой, звонить в дверь и вовлекать людей в тоскливую беседу о достоинствах нового пылесоса, без которого не может обойтись ни одна хозяйка.
К несчастью, «беспыльный» пылесос не произвел впечатления в домах Англии, и Дженифер вновь оказалась без работы. Однако она скопила некоторую сумму и могла немного себя побаловать. Мать предложила ей купить такую полезную в обиходе вещь, как меховое манто, бабушка – собрание сочинений сэра Вальтера Скотта в кожаном переплете, но Дженифер не проявила особой склонности ни к тому, ни к другому. В порыве безумия она чуть было не купила модель корабля под всеми парусами, выставленную в витрине антикварной лавки, но, вовремя закрыв глаза и поспешив прочь, оказалась перед конторой с медной табличкой на двери: «Машинопись и стенография. Частные уроки».
Дженифер вошла в контору и записалась на полный курс, включавший, помимо прочего, бухгалтерский учет и делопроизводство. Таким образом, до Пасхи ей было чем заняться.
Однако радости она не испытывала. Все время чего-то не хватало. Дженифер казалось, что в жизни должно быть нечто большее, чем то, что она уже знает, нечто большее, чем неожиданный смех, мелкие огорчения, раздражение, проявления доброжелательности – скучные или забавные происшествия повседневного бытия. Они не приносили удовлетворения, истинного покоя.
Она впала в депрессию, у нее появилось чувство, будто она всюду чужая. Она не находила себе места в тяжелой атмосфере пансиона, не могла приспособиться к заведенному там образу жизни и строю мыслей.
Лондон так и остался для нее холодным городом, который она ненавидела с детства, пансион – унылой раковиной, лишенной домашнего тепла и привета.
После Рождества в доме номер семь по Мэпл-стрит появился новый постоялец. Это был мужчина лет шестидесяти, род занятий которого определялся крайне туманно и неопределенно: «кое-какие дела в Сити». Манеры его были слишком безупречны, речь чрезмерно цветиста и многословна, благодаря чему он почти сразу стал центральной и самой блестящей фигурой пансиона. Звали его Фрэнсис Хортон. Дженифер с первой же встречи почувствовала к нему отвращение, но вскоре решила, что он просто смешон, и, веселясь в душе, наблюдала за тем, какое одобрение вызывает его персона в штабе пансиона.
– Какой незаурядный человек, – сказала бабушка. – Настоящий comme il faut, дорогая Берта. Сразу видна старая школа.
Вскоре он был допущен в святая святых будуара. Не проходило и вечера, чтобы мистер Хортон не сидел между двумя женщинами, в то время как Дженифер устраивалась в кресле-качалке у книжного шкафа. Он держался с ними одновременно почтительно и фамильярно, нарочито выказывал безграничное уважение, при этом давая ощутить свое мужское превосходство.
– Ну, милые леди, – начинал он ровным бархатным голосом, – и как же вы провели день? Миссис Паркинс, позвольте мне поправить вам подушку. Нет-нет, никакого беспокойства, уверяю вас, удовольствие, положительно, удовольствие. Итак, мы снова вместе. Расскажите же мне, чем вы занимались.
– Ах! Тем же, чем и всегда, мистер Хортон. Видите ли, я изо всех сил стараюсь, чтобы в пансионе все шло как по часам.
– Я в этом не сомневаюсь, миссис Кумбе. Вы думаете обо всех, кроме себя. Какая прелестная работа. Вы позволите взглянуть на нее не искушенному в подобных тонкостях мужчине? – Он галантно склонился над вышивкой, которую она держала в руках, и провел по ней пальцем.
Берта отодвинула от него ткань и жеманно рассмеялась.
– Ох уж это мужское любопытство…
Отведя взгляд от книги, Дженифер заметила глупый жест матери и самоуверенное, почти дерзкое выражение в бледно-голубых глазах мистера Хортона.
Ей стало неловко, и она опустила голову, жалея, что видела эту сцену.
– Что такое? Что такое? Что сказал мистер Хортон? – Бабушка даже привстала с кресла.
– Я вижу, что миссис Кумбе прекрасная рукодельница, дорогая леди. Столь редкое в наше время достоинство. «Стежок, сделанный вовремя», хм? Вы ведь помните старую пословицу. А что мисс Дженифер? Чем занята наша молчунья в своем укромном уголке? Боюсь, миссис Кумбе, что ваша дочь настоящий книжный червь. – Он с наигранным осуждением покачал головой.
– Как ни старайся, общительности от Дженни не добьешься. Мы уже давно оставили всякую надежду, – вздохнула мать. – Молодое поколение хорошими манерами не отличается. Хоть ненадолго отложи книгу, Дженни, и веди себя пристойно.
– Да, мисс Дженифер, присоединяйтесь к нашему уютному кружку. «Все работа и нет игр», хм? Вы знаете продолжение? – Он неестественно рассмеялся, и его виски слегка покраснели.
Дженифер ему не нравилась. Он боялся, что она считает его старым дураком.
– Я все время опасаюсь, миссис Паркинс, что ваша внучка своей очаровательной ручкой занесет мои замечания на бумагу.
– Занесет ваши… своей рукой? Что такое, мистер Хортон? Что такое?
– Вы неправильно поняли мистера Хортона, мама. Он боится, что Дженифер запишет наш разговор, ведь она знает стенографию.
– Ах! Да, конечно, я поняла. Вся эта машинопись, стенография… Вздор какой.
Ошибка миссис Паркинс привела маленький кружок в легкое волнение. Глядя прямо перед собой, Дженифер закусила губу, чтобы не рассмеяться. Мистер Хортон, покручивая нелепые усы, снова наклонился к Берте.
– Как поразительно быстро летит время, поистине поразительно. Знаете, ведь сегодня уже пять недель, как я с вами.
– Что такое? Пять недель? Что он делает с тобой эти пять недель?
– Пять недель, как я ваш постоялец, миссис Паркинс, дорогая леди, не более чем ваш признательный постоялец. Именно это я только что и сказал миссис Кумбе. Восхитительно, просто восхитительно. A propos – прошу прощения за плохой французский, – я за то, чтобы это отметить. Предлагаю небольшую вечеринку, знаете, только для нас четверых и посещение театра.
– Театр? Вздор, вздор. Я в театр не пойду, мистер Хортон. Современные актеры говорят недостаточно четко. Пригласите Берту, мистер Хортон, пригласите Берту.
– Миссис Кумбе, вы окажете мне эту честь?
– О, великолепно. Дженифер, ты, конечно, тоже пойдешь?
– Премного благодарна, но, пожалуй, нет. Я… я, кажется, простудилась. Какая досада. – Дженифер опустила глаза.
– В таком случае идемте вдвоем, миссис Кумбе. Надеюсь, вы не возражаете?
Дженифер увидела, что мать краснеет. Ее стало подташнивать. Она оттолкнула кресло и подошла к книжному шкафу.
– Ах, мисс Дженифер, я вижу, вы не одобряете, – долетел до нее бархатный голос из противоположного конца комнаты. – Обещаю вам заботиться о вашей дорогой матушке. Она будет под надежной защитой, кроме того, небольшое развлечение пойдет ей только на пользу.
– Раз речь идет о развлечении, – весело проговорила Дженифер, – то меня это не касается.
Выходя из комнаты, она все еще слышала голос мистера Хортона:
– Что вы хотели бы посмотреть? Сам я люблю юмористические представления. Я всегда ценил чистый, здоровый юмор.
Со временем подобные торжественные выходы в свет превратились в еженедельный ритуал, но Дженифер больше не приглашали. День за днем она наблюдала, как отношения матери и мистера Хортона становятся все ближе. Она видела его старания быть галантным, видела благосклошгую реакцию матери. Замечала особое внимание, каким он ее окружает, и то, как меняется ее поведение, стоит ему войти в комнату. Видела, как крепнет в нем чувство собственника, отмечала про себя властные интонации, закрадывающиеся в его голос, и то, как мать спрашивает его мнение по тому или иному вопросу, во всем полагаясь на его советы.
Она была невольным свидетелем обмена взглядами и невольным слушателем их бесед. Находясь с ними в одной комнате, она испытывала невыносимую скуку и смущение. Ее мать просто дура, если испытывает привязанность к этому человеку.
К тому же она строит из себя мученицу. Как-то Дженифер подслушала их разговор.
– Моя жизнь была полна взлетов и падений, – сказала мать. – Мой бедный муж никогда не понимал, на какие жертвы я пошла ради него. Я отдала ему лучшие годы моей жизни. Он проиграл все наши сбережения, и я познала годы горьких лишений. Потом ему немного повезло, и он дал мне и сыновьям некое подобие семейного очага. Как вам известно, мы в течение двенадцати лет были заживо похоронены в корнуолльской глуши. Я никогда не жаловалась, поскольку верю, что из любого положения можно извлечь нечто хорошее. Люди были по-своему добры к нам, но, разумеется, они принадлежали к совсем другому кругу. Вы понимаете?
– Бедная вы моя, – сказал мистер Хортон, беря ее за руку.
– Все мое счастье заключалось в Кристофере и детях, заботы о них не оставляли мне времени думать о себе.
Дженифер поспешила прочь. Это было гадко, отвратительно. Она не могла этого переносить.
Как могла мать с таким безразличием говорить о папе, который как раб трудился ради нее. Отдала ему лучшие годы жизни! А что же папа? Очевидно, он вообще ничего ей не дал. Просто был рядом, не делая ни малейших попыток ее понять.
Бедный, милый папа – все, что она могла вспомнить, это светловолосая голова на подушке да фигура, которая машет ей с подножия холма…
Папа… Гарольд… Вилли…Все ушли, все забыты, будто их никогда и не было, а мать высокопарно беседует с этим чужим человеком с глупыми бараньими глазами.
Возможно, она надеется снова выйти замуж. Почему бы и нет? Никто не заставляет ее оставаться вдовой.
Видимо, так и случится. Она станет миссис Хортон, женой этого дурака. Ее мать, которой сейчас пятьдесят пять. Ужасная, отвратительная картина… Как вообще могут женщины, уже любившие одного мужчину, думать о другом, смотреть на другого? Даже если их мужья умерли много лет назад, они должны помнить. Это подло, низко. Она постаралась представить себе, как обернутся дела в будущем. Возможно, они переедут в другую часть Лондона. Мистер и миссис Фрэнсис Хортон, и она, Дженифер, его падчерица. Какая отвратительная фамильярность: «Дорогая, твоя мать и я решили…» Все трое сидят за столом и завтракают.
– Еще чаю, Фрэнсис?
– Благодарю, Берта, любовь моя, я уже напился.
Он – самоуверенный, с гнусной улыбкой владыки и обладателя; и она – трепещущая, дрожащая, старающаяся угодить.
И Дженифер, обреченная смотреть на них, сознающая всю ложность такого положения.
Шли дни, но никто ничего не говорил. Дженифер начала осматриваться в поисках новой работы.
Ей только что исполнилось девятнадцать. В Лондоне явно было слишком много девушек, желавших быть машинистками; Дженифер почти отчаялась найти работу. Она регулярно читала объявления в «Дейли телеграф», но ни одно не подходило. Жизнь представлялась ей унылой, однообразной чередой дней, и порой она задавалась вопросом – а стоит ли вообще так беспокоиться. У этого идиота Хортона была пренеприятная привычка первым в доме хватать «Дейли телеграф» и прочитывать ее от корки до корки. Дженифер твердо решила помешать ему в этом, просыпаться раньше и просматривать объявления, пока все ждут завтрака.
На третье утро, поднимаясь из холла по лестнице, она остановилась на полпути, в нескольких шагах от гостиной. Дверь была открыта, и она увидела Хортона, который обнимал ее мать. Он явно только что ее поцеловал, к тому же не первый раз. Мать поправляла волосы и строила глупые мины перед зеркалом.
– Фрэнсис, я думаю, нам следует им сказать, – говорила она, – а то пойдут сплетни.
– Если ты этого хочешь, моя Берта, то предлагаю сегодня утром за завтраком сделать официальное сообщение. Грядут свадебные колокола, хм? Это будет настоящей сенсацией.
– Думаю, мама этого ждет, но вот Дженни.
– Ах! – Хортон рассмеялся. – Дженифер предоставь мне. Уверяю тебя, с ней хлопот не будет. Просто требуется немного твердости. Вскоре мы станем друзьями. Отцовская воля, не так ли?
– Фрэнсис, ты удивительный человек. Дженифер не стала ждать продолжения. Она поднялась по лестнице и проскользнула в комнату матери. Из-за вазы на каминной доске она достала выцветшую, покрытую пылью фотографию Кристофера Кумбе. Затем бросила взгляд в окно на ряды печных труб, поднимающихся над Лондоном. Из казармы на другой стороне улицы донесся призыв горна.
– Послушай, папа, – сказала она, – что я, по-твоему, должна делать?
– Итак, мои дорогие друзья, все вместе и каждый в отдельности, я имею ни с чем не сравнимое удовольствие сообщить вам, что ваша возлюбленная и уважаемая хозяйка Берта Кумбе оказала мне честь, согласившись стать миссис Хортон.
Небольшая толпа собравшихся в столовой постояльцев разразилась криками удивления, удовольствия и вежливого одобрения.
– Как романтично, просто не передать словами… а мы и не знали… самые искренние поздравления… вы счастливейший из мужчин…
– Полагаю, вам не терпится услышать, когда состоится счастливое событие, – продолжал мистер Хортон. – Что ж, не скрою, это будет скоро, очень скоро. Естественно, я горю нетерпением и надеюсь, что моя будущая супруга разделяет мои чувства.
Берта кивнула и улыбнулась преемнику Кристофера.
– Я отнюдь не намерен надолго лишать вас ее общества. Медовый месяц – вернее всего три недели – в тихом уголке, и мы вновь станем жить здесь, как прежде.
– Что такое? Тихий утолок? Что он собирается делать в тихом уголке?
– Успокойтесь, мама. Он имеет в виду Вентнор. Хортон с головой погрузился в море красноречия.
– Она не только сделала меня самым счастливым человеком на земле, но и спасла от тоски и одиночества холостяцкой жизни, она не позволила мне бесцельно блуждать по жизненным тропам: кому на месте не сидится, тот… и так далее, иными словами, лучше износиться, чем заржаветь… – Он слегка смутился и замолк.
– Продолжай, дорогой, – пробормотала Берта, – это так прекрасно.
– Я имел в виду, дорогие друзья, что – верю – я принесу ей такое же утешение, как и она мне. – Он сел под громкие аплодисменты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49