Человек, навсегда прикованный к стулу или кровати, может, если только пожелает, стать домашним тираном, и хотя я никогда не стремилась играть роль деспота, получилось так, что после смерти матери все всегда ждали от меня решений, по всякому поводу спрашивали мое мнение и, в конце концов, вокруг меня сама по себе сплелась легенда, будто вследствие телесного недуга во мне пробудилась необыкновенная мудрость.В глубине души я смеялась над таким отношением к своей особе, но внешне старалась этого не показывать, мне не хотелось лишать близких этой милой иллюзии. Молодежь любит меня, потому что до сих пор чувствует во мне бунтарский дух, думала я, и во время всех семейных неурядиц всегда становилась на ее сторону. Внешне насмешливая, внутри я была неисправимым романтиком, и, если требовалось передать записку, устроить встречу или поведать тайну, моя комната в Ланресте попеременно становилась то местом свидания, то исповедальней. Наиболее часто меня посещали юные Рэшли, и я оказалась вовлеченной во все их детские ссоры, охотно покрывала их веселые проделки, а затем стала и посредницей в любовных делах. Джонатан, мой зять, был достойным и справедливым человеком, но чересчур суровым; он серьезно относился к заключению брака и совершенно не считался с сердечными склонностями.Я понимала, что он прав, и все же в глубине души мне претили эти сделки между родителями, придирчиво считающими каждый фартинг. Помню, как его старшая дочь Элис сохла и томилась по шалопаю Питеру Кортни, пока родители в течение долгих месяцев решали, женить их или нет; я тогда пригласила обоих в Ланрест и посоветовала воспользоваться моментом и обрести счастье, о чем никто никогда не узнал.Через некоторое время они обвенчались, и хотя их брак закончился разрывом (я виню в этом войну), они все же успели насладиться счастьем, и это, безусловно, моя заслуга.Моя крестница Джоанна стала следующей жертвой «тетушки Онор». Если помните, она была дочерью моей сестры Осилии и всего на десять лет моложе меня. Когда Джон Рэшли, пасынок Мери, приехал из Оксфорда навестить нас, он застал Джоанну у моей постели, и вскорости я поняла, откуда дует ветер. Я уже решила было отослать их к яблоне, но присущая мне сентиментальность остановила меня, и вместо этого я отправила их в рощицу, где в то время цвели колокольчики. Меньше чем через неделю они обручились, а свадьбу мы сыграли еще до того, как колокольчики отцвели, и даже Джонатан Рэшли не смог ни к чему придраться в брачном контракте.Но тут грянула война, и у Джонатана, как и других помещиков нашего графства, включая моих братьев, стало много других, более важных забот.Конфликт назревал давно, и у нас в Корнуолле мнения также разделились: одни считали, что Его Величество имеет право издавать любые, какие душе угодно, законы (правда, на высокие налоги жаловались все как один), а другие утверждали, что прав парламент, противодействуя тем поступкам короля, которые отдают деспотизмом.Очень часто я слышала, как братья обсуждают эти вопросы с Джеком Трелони, Ранальдом Могуном, Диком Буллером и другими соседями – мои братья неизменно поддерживали короля, а Джо, к тому же, выступал и как представитель власти: в его задачи входило следить за обороной берега; но проходили месяцы, страсти накалялись, дружеские чувства остывали, и вокруг нас стал сгущаться дух взаимного недоверия.Уже в открытую поговаривали о гражданской войне, и все помещики графства принялись придирчиво осматривать свое оружие, подбирать слуг и лошадей, чтобы, когда настанет момент, было чем поддержать единомышленников; женщины также не сидели без дела, многие – как, например, Сесилия в Маддеркоуме – делали бинты из постельного белья, разрывая его на узкие длинные полосы, и набивали чуланы продуктами на случай осады. Взаимная неприязнь была тогда, как мне кажется, даже более сильной, чем впоследствии в годы войны. Друзья, с которыми ты только на прошлой неделе вместе ужинал, неожиданно попадали под подозрение, и тут же на божий свет вытаскивались давно забытые скандалы, связанные с ними, и все это по той простой причине, что ныне, эти люди придерживались отличных от твоих взглядов.Я тогда тяжело переживала происходящее; разжигание ненависти между соседями, которые не одно поколение жили в мире и согласии, казалось мне делом рук самого дьявола. И мне было больно слышать, как Робин, мой горячо любимый брат, так нежно относящийся к своим собакам и лошадям, вдруг начинает поносить Дика Буллера за поддержку парламента, уверяя, что тот берет взятки и обращает в шпионов собственных слуг, а ведь и полугода не прошло, как они с Диком ездили вместе на соколиную охоту. А в это время Роб Беннетт, еще один наш сосед и друг Буллера, принимается в ответ распространять гнусные сплетни о моем зяте Джонатане Рэшли: якобы его отец и старший брат, скоропостижно скончавшиеся один следом за другим во время эпидемии оспы, умерли вовсе не от болезни, а были отравлены. Эти бредни хорошо показывают, как мы из добрых соседей всего за несколько месяцев превратились в волков, готовых вцепиться друг другу в горло.Как только в 1642 году между Его Величеством и парламентом наметился открытый разрыв, мои братья Джо и Робин, а также большинство наших друзей – Джонатан Рэшли, его зять Питер Кортни, семьи Трелони и Арунделлов и, конечно же, Бевил Гренвиль – объявили о том, что они принимают сторону короля. Нашей уютной семейной жизни подошел конец: Робин отправился в Йорк, где присоединился к армии Его Величества, с ним поехал Питер Кортни, и вскоре каждый из них получил под свое начало роту солдат. За отвагу и мужество, проявленные им в первом же сражении, Питер прямо на поле брани был произведен в рыцари.Мой брат Джо и зять Джонатан ездили по графству, собирая деньги, людей и оружие для поддержки роялистов; добывать средства было нелегким делом – Корнуолл и в самые лучшие времена был небогатым краем, а в последние годы налоги совсем подкосили нас, но многие семьи, не имея наличных денег, предлагали взамен столовое серебро для переплавки. Это было, безусловно, щедрым поступком, и я долго сомневалась, прежде чем последовать их примеру, но, в конце концов, решилась на это, тем более, что сборщиком в нашем округе был Джонатан Рэшли. Сама я к войне относилась скептически и ничего великого в ней не находила; правда, живя в одиночестве в Ланресте, где меня окружали лишь Матти да несколько слуг, я была действительно далека от всех событий.В отличие от остальных членов моей семьи, успехи первого года войны не вскружили мне голову: я не верила, что парламент, поддерживаемый многими влиятельными лицами и располагающий большими средствами, – все богатые купцы Лондона были на его стороне – легко сдастся. Кроме того, я подозревала, хотя никому в этом не признавалась, что их армия была несравненно лучше королевской. Господь свидетель, нашим воинам смелости было не занимать, но опыта у них не хватало, экипировка была довольно скудной, а дисциплина среди солдат отсутствовала вовсе. К осени война подошла к нам совсем близко – армейские укрепления протянулись на восток и на запад по берегам реки Теймар. Безрадостным было в тот год Рождество, а недели через три после него случилось то, чего мы больше всего боялись: враги переправились через Теймар и высадились в Корнуолле. Я сидела за завтраком, когда мне принесли эту весть, и сделал это никто иной, как Питер Кортни; он чуть не загнал коня, спеша предупредить меня, что противник уже на подходе к Лискерду. Его полк под командованием сэра Ральфа Хоптона получил приказ остановить врага, а сам Хоптон в это время собрал военный совет в Боконноке, всего в нескольких милях от нас.– Если повезет, – заметил Питер, – Ланрест не пострадает. Думаю, основные бои пройдут между Лискердом и Лоствитилом. Если нам удастся разбить их и вытеснить из Корнуолла, то война, можно считать, нами выиграна.Его раскрасневшееся лицо в обрамлении темных кудрей выглядело взволнованным и очень красивым.– У меня нет времени съездить в Менабилли, – продолжал он. – Если я погибну, не могла бы ты передать Элис, что я очень ее люблю?Он стрелой умчался прочь, а мы с Матти, а также двое престарелых слуг и три паренька – это были все наши помощники – остались одни, безоружные и беззащитные. Нам не оставалось ничего другого, кроме как пригнать скотину с пастбищ и запереть в хлеву, а самим забаррикадироваться в доме. Затем все мы собрались у камина в моей комнате наверху и принялись ждать известий; когда мы изредка открывали окно, нам казалось, что сквозь прозрачный морозный январский воздух до нас доносятся редкие глухие удары пушечных выстрелов, а где-то около трех часов дня к дому подбежал один из рабочих с фермы и принялся колотить в дверь, крича:– Враги разгромлены, они бегут, как трусливые собаки вся дорога в Лискерд запружена ими. Ну и битва была ceгoдня в Бреддок Дауне!Отступавшие в беспорядке солдаты, пытавшиеся укрыться среди зеленых изгородей, подтвердили известие: армия короля выиграла сражение, солдаты бились, как львы, и взяли почти тысячу пленных.Я никогда не доверяла слухам, а потому попросила не открывать дверей, пока весть не подтвердится, но еще до захода солнца мы знали наверняка, что одержана победа: сам Робин – покрытый пылью и с окровавленной повязкой на руке – прискакал домой, чтобы сообщить нам об этом, с ним были братья Трелони и Ранальд Могун. Они радовались и ликовали: солдаты парламента разбиты и в беспорядке бежали с поля боя, и никогда больше, как уверял нас Джек Трелони, носа не посмеют сунуть на наш берег реки Теймар.– А вот этот парень, – сказал он, похлопав Робина по плечу, – бросился в битву с соколом в руке, которого он спустил на мушкетеров Рутина, и, Бог свидетель, птичка так их напугала, что они принялись палить куда попало, а потом удрали с поля боя, даже не израсходовав пороха.– Я заключил пари с Питером, – улыбнулся Робин, – что если проиграю, то уступлю ему свои шпоры и буду крестным его следующего ребенка.Они покатились от смеха, забыв и о пролитой крови, и об обезображенных телах, оставшихся на поле брани. Затем все уселись за стол, и, налив из громадных кувшинов эль, принялись распивать его, вытирая время от времени потные лбы и обсуждая подробности только что выигранной битвы, словно болельщики после петушиного боя.Героем дня оказался Бевил Гренвиль. Это было его первое сражение, и гости взахлеб описывали нам, как он вел корнуэльскую пехоту вперед, беря одну высоту за другой. Наступление было таким яростным, что враги не могли устоять.– Ты бы видела его, Онор, – сказал Робин, – когда он застыл в молитве перед боем с мечом в руке, его открытое, честное лицо поднято к небесам, а вокруг стоят его люди, все одетые в голубые с серебром мундиры, как на празднике; и потом, когда они неслись вниз по холму, крича: «Гренвиль, Гренвиль!», а Тони Пейн, его слуга, размахивал над головой штандартом с головой грифона. Боже мой, в этот момент я так гордился, что я корнуэлец.– Это у него в крови, – заметил Джек Трелони. – Хотя Бевил всю свою жизнь был обычным сельским помещиком, но вложи в его руку оружие, – и он превратится в тигра. В душе все Гренвили одинаковые.– Я молю небеса о том, – вступил в разговор Ранальд Могун, – чтобы наконец сюда вернулся Ричард Гренвиль. Хватит ему сражаться с дикарями в Ирландии, пора возвращаться и помогать брату.На минуту в комнате воцарилось неловкое молчание: они вспомнили о моем присутствии и о том, что со мной когда-то произошло. Затем Робин поднялся на ноги и заметил, что пора отправляться в Лискерд. Вот так в 1643 году на юго-востоке Корнуолла война коснулась нас на миг и откатилась назад;после этого многие из тех, кто и пороха не успел понюхать, увлеченно рассказывали обо всем, что им пришлось увидеть и услышать, а те, которые участвовали в сражении, как, например, Робин, самоуверенно заявляли, что к лету бунтовщики из парламента навсегда сложат оружие.Увы, глупо и недальновидно было надеяться на это. Действительно, в тот год мы одержали немало побед на западе страны вплоть до Бристоля, и наши мужчины покрыли себя славой, но в то первое военное лето мы потеряли цвет нашего войска.Сидней Годольфин, Джек Треваньон, Ник Слэннинг, Ник Кендалл – их лица одно за другим встают перед моими глазами, когда я думаю о прошлом, и помню, как всякий раз ныло у меня сердце, когда я смотрела на списки погибших, привезенные из Лискерда.Все они были благородными людьми, преисполненными достоинства и чести, их гибель стала ударом для страны и непоправимой потерей для армии. Но самой ужасной трагедией – или это только нам так казалось – была смерть Бевила Гренвиля в Лансдауне. Матти вбежала тогда ко мне вся в слезах:– Они убили сэра Бевила.Бевил, любезный и воспитанный, сострадательный и милый – он стоил всех наших предводителей вместе взятых. Я чувствовала такую боль, словно он мой родной брат, и была так потрясена, что даже не могла плакать.– Говорят, – продолжала Матти, – его зарубили алебардой, когда он со своими людьми уже почти одержал победу и обратил врагов в бегство. Силач Тони Пейн, его слуга, посадил Джека на лошадь отца, и тот повел их в бой, и люди, в отчаянии от того, что хозяин убит, сражались, как безумные.Да, я могла себе это представить. Удар алебардой – и Бевил мертв, его голова расколота каким-то гнусным бунтовщиком, а его сын Джек, которому едва минуло четырнадцать, залезает на белого отцовского жеребца, так хорошо мне знакомого, и, глотая слезы, размахивает мечом, который пока еще слишком велик для него, а воины в серебристо-голубых мундирах, пылая ненавистью к врагу, следуют за ним.О Боже, Гренвили… Было в их роду что-то загадочное, какой-то чистый неукротимый дух, пронизавший тело и смешавшийся с кровью, который помогал им стоять в ряду корнуэльских лидеров несравненно выше всех остальных. Так, внешне ликуя, а внутри обливаясь слезами, мы, роялисты, встречали новый 1644 год – роковой год для Корнуолла. Король все еще был хозяином здесь, на западе страны, но в других местах набирали силу многочисленные и по-прежнему непобежденные сторонники парламента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50