иной до удара не только сходит с места, но весь отрывается от земли. Я, грешным делом, даже думал, не отменена ли эта строгость, не сделано ли хоть небольшое послабление. Ведь тяжело, ох как тяжело вратарю, которому бьют пенальти! Может быть это – подсознательное стремление судей к справедливости?
6
Судья, стоя в центре, берет свисток-сирену в рот и протяжно свистит – вызывает команды. И они выходят вновь – преображенные, подтянутые, готовые ко всему. Впереди капитан с красной повязкой выше локтя, за ним вратарь, а дальше в особом своем порядке, по росту или чаще всего в том счастливом для команды варианте, который, как было замечено, приносил удачу. Пожимание рук, разыгрывание ворот: монета вверх – орел или решка. А тем временем выбегают поклонники с цветами. Раньше – на «Динамо»: – их пропускали беспрепятственно, теперь выйти постороннему на поле почти невозможно. Вручают цветы выборочно, своим любимцам, и рвут через поле обратно на трибуну – это был обязательный ритуал, так же как и голуби, бросаемые в небо после каждого, особенно первого, гола своей команды. Ворота разыграны, цветы отдают вратарю, он кладет этот общий букет около штанги. И новый свисток – начали.
Я вот сейчас вспоминаю этих людей – не только самых знаменитых – и думаю об образе каждого из них. Было ощущение их прочности, основательности, незыблемости. Казалось, они будут играть вечно. Разумеется, то сопровождает только лучших, избранных. Действительно, почему Пеле, Беккенбауэр, Круифф, Чарльтон годами играли на своем уровне, а иные наши «звезды» на следующий год после взлета и признания уже неузнаваемы, не те? Главная сила профессионалов в спорте заключается в том, что они подходят к делу именно профессионально – в смысле класса и ответственности, не позволяя себе послаблений. Они профессионалы независимо от статута. Яркий пример – хоккеисты Канады. Не обязательно «профи» из НХЛ и ВХА, но и любители и юниоры борются в любых условиях и ситуациях до конца и порою забивают решающую шайбу за секунду до сирены. Эти качества очень были присущи и нашим!
Следом за командами или одновременно выходят тренеры, невидимые постороннему глазу. Садятся на своих скамейках, рядом с помощниками, запасными, врачом. Пытаются скрыть волнение, курят. Когда-то они приходили на игру, как на тренировку, в спортивном костюме. Теперь стиль изменился: белая сорочка, модный галстук. Телекамера время от времени «берет» их – поочередно, той и другой команды. Многих мы знаем давно, видели на поле. И хотя признано, что выдающийся игрок не обязательно тренер, мы не можем не вспомнить: Бесков, Николаев, Бобров, Симонян, Иванов…
Судьба тренера. Я не говорю здесь о разнообразных аспектах их жизни – об отношениях с руководством обществ, о непрочности положения, о непрерывно давящем прессе требований высокого места, о тяготах, мелочах подготовки, отсутствии баз и полей. Наконец, о сложности и напряжении самого тренировочного процесса, об умении быть понятым командой. Один драматург недавно сказал мне о режиссере, ставящем его пьесу: «Думающий режиссер!…» Власть штампа. Еще не хватало, чтобы режиссер был недумающий. То же и здесь – говорят: вдумчивый тренер!
Я опускаю это и многое другое и оставляю только одно – игру. Вы видели на телевизионном экране бледного Валентина Иванова, жадно и беспрерывно затягивающегося сигаретой? Передавали матч киевлян на европейский кубок, и операторы показали – за миг перед тем, как Колотов бьет одиннадцатиметровый, – Лобановского, прикрывшего ладонью глаза.
Или передача второго, дополнительного матча из Ташкента в 1970 году. ЦСКА – московское «Динамо». Накануне – 0:0. Дударенко открывает счет, но затем динамовцы проводят три мяча подряд. До конца игры девятнадцать минут. Бесков и Яшин в твидовых пальто, первый сдержанно-благодушно курит, второй в радостном нетерпении потирает руки: все! И вдруг Володя Федотов забивает гол. 3:2! И тут же, через несколько минут, его сносят в штрафной площади. Пенальти. Резко вскакивает со скамьи тренер армейцев – Николаев. Кто будет бить? Как всегда, Поликарпов. Но забьет ли? Страшный для обеих сторон момент. Поликарпов забивает. А за пять минут до конца мяч – после удара Федотова – непостижимым образом, от случайной неровности поля, перепрыгивает через упавшего Пильгуя. Вот вам двадцать минут в жизни тренера. И не одного – обоих. Думаю, что оба они потратили здесь куда больше нервной энергии, чем в не менее трагическом матче 1948 года, где оба они участвовали, как игроки, в матче с автоголом Кочеткова и решающим мячом Боброва перед самым концом. Шрам от той игры тоже остался в их памяти и душе навсегда, но от этой – глубже, острее. Да и старше стали на двадцать два года – это тоже надо учитывать.
Помнятся игры, помнится главное в них – голы. Но вот мне не раз приходилось встречаться с интереснейшим явлением: многие футболисты с годами забывают, кому и когда они забили тот или иной гол, зато как и при каких обстоятельствах – помнят твердо. Зритель зачастую знает формальную сторону дела лучше их самих. Однако я тоже не могу восстановить сейчас по памяти, в чьи ворота забил в конце сороковых свой знаменитый, классический, хрестоматийный гол Валентин Николаев, хотя при этом присутствовал. Гол головой, в смелом низовом прыжке «рыбкой». Да и какое, в сущности, это имеет значение. Гораздо важнее, что его запомнили, а в последние годы этот прием все чаще стали исполнять те, кого тогда еще не было на свете, – Блохин, Буряк, Колотов.
Многие голы остались все-таки в памяти навсегда, в подробностях. Мяч, забитый в падении, через себя, Пономаревым Хомичу. Непонятно было, как такой грузный, тяжелый центр-таран сумел так быстро и ловко развернуться во вратарской площади.
Или тоже «Торпедо» – «Динамо» (Москва), но гораздо позднее. Стрельцов подхватил мяч в середине поля и рванулся вперед. Он шел очень мощно и в то же время как бы зигзагами, перекладывая мяч то вправо, то влево. Крижевский бежал параллельно, чуть впереди и почти боком, не решаясь выбрать момент для атаки. Наконец он отважился и бросился в ноги Стрельцову, пытаясь поймать мяч руками (у него была хорошая прыгучесть, и в те времена, когда замена выбывшего вратаря в официальных международных матчах запрещалась, он на всякий случай готовился и на эту роль). Но Стрельцов мгновенно ушел в сторону. Выбежавший из ворот Яшин попытался отбить мяч ногой, Стрельцов обвел и его и спокойно вкатил мяч в сетку.
Гол Понедельника шведам в 1963 году, в официальной игре на первенство Европы. Шведы тогда были сильны, за них выступал один из лучших футболистов континента – К. Хамрин. В Стокгольме ничья – 1:1. Ответный матч в Лужниках. К этому моменту наши вели – 2:1, счет достаточно «скользкий». Понедельник пробил издали, с места левого инсайда. Получилось так, что я сидел точно в фарватере этого удара и сразу понял, что будет гол. Было видно, что мяч идет в ворота левей голкипера и, пробитый с подрезкой, все более отклоняется влево и вверх, в самый угол. Туда он и вонзился.
Чего только не бывает! Игра с венграми, опять же на первенство Европы. В Будапеште наши проигрывают 0:2, в Москве – никто не верил! – побеждают 3:0… Нарушение. Наши бьют слева, вблизи угла штрафной площади. Воронин ставит мяч, но потом оставляет, бежит вперед. Перед воротами чуть не полностью обе команды. Бьет Хурцилава. Он несильно навешивает мяч на ворота. Все стерегут друг друга, а мяч планирует в сетку. Вратарь в последний момент бросается, но уже поздно. Конечно, этот казус следует объяснить растерянностью венгров, не ожидавших от наших такой мощной игры в Москве.
А неоднократно повторенный по всем телеканалам мира показательный гол Блохина в ворота мюнхенской «Баварии», гол, поставивший точку в споре, кто же лучший футболист Европы-75. Блохин, пройдя по левому краю, несколькими движениями раскидал всю знаменитую защиту немцев и пробил в угол, мимо вратаря Майера.
Это всего лишь несколько из запомнившихся, украшающих футбол мячей. Каждый зритель со стажем хранит в памяти свою коллекцию лучших забитых голов. Разумеется, экспонаты этих собраний часто совпадают и повторяются.
На трибунах во время матча идет особая напряженная жизнь. Одни реагируют эмоционально, шумно выражая и проявляя свою причастность к той или иной стороне. Другие предпочитают отмалчиваться. Конечно, поведение их во многом зависит от хода игры, от счета. Случаются перепалки между приверженцами разных команд, порой не слишком уважительные, но часто с весьма остроумными репликами, и применением специфически стадионного жаргона. Вообще-то настоящие зрители ощущают не только игру, но и друг друга.
Спорт рождает удивительное по своей естественности чувство людского единения, близости. Совершенно незнакомые люди, возбужденно обсуждающие перипетии матча, понимающие друг друга вполне. В театре это невозможно. Единство зрительного зала распадается с последней репликой, с опущенным занавесом. А на стадионе людям жаль расставаться. Не говорю уже о комментариях по ходу действия. Когда-то сидящая впереди меня дама – иначе не назовешь – почему-то повернула ко мне голову и сказала: «А Парамонов сегодня не в дугу!…»
Бедный Парамонов!
Однако поведение спортсменов на поле и публики на трибунах было в наши годы сдержаннее, не напоказ, как и вообще, в быту, на улице, что не исключало истинной внутренней страсти.
И футболист, забивший гол,
В ту пору не имел понятия
О поздравленьях и объятиях,
А хладнокровно к центру шел.
Тогда было достаточно, если капитан пожмет руку отличившегося. Теперь после гола – высокие прыжки, с ударом кулаком в воздух, бег по дуге, команда, гоняющаяся за виновником восторга, догоняющая его, подминающая под себя. Почти то же самое при забитом одиннадцатиметровом.
Тогда больше ценились невозмутимость, достоинство.
Близость зрителей друг другу невольно порождает близость к игрокам. Одностороннюю? Скорее всего. Хотя ведь и спортсмен не может не испытывать родственных, пускай и более обобщенных, чувств к зрителю. У зрителя они резко выражены, конкретны. Вася Карцев, Саня Рагулин… Чувство причастности. Наивное амикошонство болельщика. Право на фамильярность. Он его заслужил. Он в любую погоду, под дождем и снегом, сидел, подняв воротник, надвинув кепочку на глаза, прикрыв спину газетой. Он бывал горько огорчен, разочарован, раздавлен. Он бывал счастлив, он вскакивал, размахивал руками, радостно выкрикивая футбольное прозвище своего любимца.
Да, существует в спорте и это, в особенности прежде существовало. Некоторые прозвища укоренялись на годы, будто из метрик взяты. Одни были элементарно просты, вытекали из фамилии: Пономарь, Бобер, Сало, Стрелец, Число. Другие происходили из особенностей манеры, силуэта, какого-либо неизвестного широкой публике качества: Слон, Гусь, Глухой. Этимологическая основа третьих за давностью лет затушевывалась: Чепец. Нечего говорить о том, что эти клички были общеизвестны.
Дважды я присутствовал при попытке навязывания прозвища новому футболисту. Совсем юного, только что появившегося в «Торпедо» Стрельцова один из посетителей многократно и громогласно называл – Ломовой. Не подхватили. Не было в нем этого, несмотря на тогдашнюю мощь и молодую пробойность.
И еще раз, при явлении на футбольный небосклон ростовского СКА, а в нем – блистающего Виктора Понедельника.
– Давай, Вторник! – сияя, вопил в течение всего матча здоровенный малый. Вероятно, это казалось ему очень остроумным.
– Ты бы еще сказал «Пятница», – заметил наконец кто-то, и читавшие «Робинзона» усмехнулись.
Ошибочное чувство личной близости к известному человеку свойственно многим. Лет двадцать назад или более зашли мы с Бернесом в ресторан поужинать. Хотя мы были голодны, Бернес, я заметил, шел без особой охоты. Очень скоро я понял причину этого. В ресторане гремел оркестр, танцевали. Танцующие пары, очень быстро заметив его, маневрировали таким образом, чтобы подольше находиться рядом с нашим столиком и без помех, в упор, рассматривать знаменитость. Они не собирались упускать свою удачу. Может быть, кто-нибудь и упивался бы этим. Бернес страдал. Наконец музыка замолчала, но подошел некто, нависший над нами, собрался с силами и произнес: «Товарищ Берне, спойте нам. Народ просит…»
Это издержки славы. Киноартисту, лицо которого знают все, деваться некуда.
Спортсмену проще. Футболист далеко – в лицо не всякого узнаешь. Телевидение той поры предпочитало общие планы.
Весной 1962 года тогдашний начальник сборной страны Андрей Старостин пригласил нас с Юрием Трифоновым в Серебряный бор, где находилась команда. Мы не сразу смогли найти их базу, но Трифонов, в детстве, живший летом в Серебряном бору, быстро догадался, где это. Мы подошли к дому, виднеющемуся меж стволов, в глубине участка. На крыльце стоял и, видно, ждал кого-то смазливый чернявый парень в тренировочном костюме.
– Андрей Петрович здесь? – спросили мы, чуть не хором.
– Нет, он еще не приехал.
– Как, откуда? – не поверили мы.
– Из города.
Мы, огорченные, не зная, что делать, медленно пошли к калитке.
– Кто это? – поинтересовался я, имея в виду нашего собеседника.
– По-моему, Воронин, – отвечал Трифонов не очень уверенно.
Навстречу нам от калитки уже спешил Старостин, крича издали:
– Валерий, что же ты гостей не принимаешь!
Вот так. Самого Воронина едва узнали. Не то что на поле.
Мы провели там несколько часов. Гуляли по поселку, обедали вместе с футболистами, сидели вечером а общей гостиной, слушая их разговоры. К Нетто приезжала жена – артистка, потом он, проводив ее, вернулся и сел играть в шахматы с Хусаиновым. Яшин и Иванов обсуждали, стоит ли брать у фирмы «Adidas» бутсы для команды. Фирма предлагала их бесплатно, но с условием, чтобы наши сыграли в них хотя бы один матч финала. Понедельника позвали делать массаж. Масленкин смотрел телевизор.
А сквозь весенний вечер маячила впереди узкая полоска далекой, спокойной еще страны, смутно доносился мощный накат Тихого океана.
1 2 3 4 5 6 7 8