Надежда Тэффи
Кулич
В конторе купца Рыликова работа кипела ключом.
Бухгалтер читал газету и изредка посматривал в дверь на мелких служащих.
Те тоже старались: Михельсон чистил резинкой свои манжеты. Рябунов вздыхал и грыз ногти; конторская Мессалина – переписчица Ольга Игнатьевна – деловито стучала машинкой, но оживленный румянец на пухло трясущихся щеках выдавал, что настукивает она приватное письмо, и к тому же любовного содержания.
Молодой Викентий Кулич, три недели тому назад поступивший к Рыликову, задумчиво чертил в счетной книге все одну и ту же фразу: «Сонечка, что же это?»
Потом украшал буквы завитушками и чертил снова.
Собственно говоря, если бы не порча деловой книги, то это занятие молодого Кулича нельзя бы было осудить, потому что Сонечка, о которой он думал, уже два месяца была его женой.
Но именно это-то обстоятельство и смущало его больше всего: он должен был, поступая на службу, выдать себя за холостого, потому что женатых Рыликов к себе не брал.
– Женатый норовит, как бы раньше срока домой подрать, с женой апельсинничать, – пояснял он. – Сверх срока он тебе и пером не скребнет. И чего толку жениться-то? Женятся, а через месяц полихамию разведут либо к брюкоразводному адвокату побегут. Нет! Женатых я не беру.
И Кулич, спрятав обручальное кольцо в жилетный карман, служил на холостом основании.
Жена его была молода, ревнива и подозрительна, и потому телефонировала ему на службу по пять раз в день, справляясь о его верности.
– Если уличу, – грозила она, – повешусь и перееду к тетке в Устюжну!
И весь день на службе томился Кулич, терзаемый телефоном, и писал с завитушками на всех деловых бумагах: «Сонечка, опять!», «Сонечка, что же это?»
– Опять вас вызывают! – говорил Рябунов таким тоном, точно его оторвали от спешной и интересной работы.
Он сидел к телефону ближе всех и благословлял судьбу, отвлекавшую его хоть этим развлечением от монотонной грызни ногтей.
– Опять вас, Кулич!
Кулич краснеет, спотыкаясь, идет к телефону и говорит вполголоса мимо трубки первое попавшееся имя: «А! Это вы, Дарья Сидоровна!» – Затем продолжает разговор во весь голос.
Мессалина свистит громким шепотом:
– Дарья Сидоровна? Это, верно, какая-нибудь прачка.
– Зачем ты звонишь, – блеет в трубку смущенный Кулич. – Что? Верен?… Боже мой, котик, да с кем же?… Ведь я здесь на службе… Что? Посмотри на комоде. И я тоже… безумно. Ровно в половине восьмого!
Он вешает трубку и идет на место, стараясь ни на кого не смотреть, и в ужасе ждет нового звонка.
– Опять вас! О Господи! – вздыхает Рябунов.
– А, Антонина Сидоровна! – грустно радуется Кулич мимо трубки.
– Сидоровна? – свистит Мессалина. – Видно, сестра той, хи-хи!
– Нет, пока еще не догадались, – говорит Кулич. – Но будь осторожна, котик, милый! Не звони так часто!… Одну тебя! Одну!
Через час звонит Амалия Богдановна.
– Наверное, акушерка, – догадывается Мессалина.
– Не звони ко мне больше! – умоляет через час Кулич какую-то Ольгу Карповну. – Бога ради! Ты знаешь, что одну тебя… но я занят… не звони, котик, умоляю! Ты выдаешь себя!
Анне Карловне, позвонившей часа через полтора, он коротко сказал:
– Люблю!
И повесил трубку.
И каждый день повторялась та же история, развлекавшая, занимавшая и возмущавшая всю контору.
– Какая-нибудь несчастная попадется ему в жены! – возмущалась Мессалина.
– Это уже не Дон-Жуан, а сатир, – кричал Рябунов, остро завидовавший куличовским успехам.
– Это язва на общественной совести, – вставлял любящий чистоту манжет Михельсон. – Это ждет себе возмездия. Ей-Богу! Я вам говорю.
– И кто откроет глаза несчастным жертвам! – ахала Мессалина.
– Этих глаз слишком много, чтобы можно было их открывать, не затрачивая времени! Я вам говорю! – усердствовал Михельсон.
Рыликов тоже сердился.
– Отчего к вам никогда не дозвонишься? – кричал он. – Какой у вас там черт на проволоке повис?
После одного исключительного по телефонным излияниям дня, когда Кулич обещал восьми женщинам, что поцелует их ровно в половине десятого, вся контора решила пожаловаться начальству.
– До Бога высоко, что там, – говорил Михельсон. – Рыликов все равно с нами рассуждать не станет. Пойдемте к Арнольду Иванычу.
Пошли к бухгалтеру, рассказали всю правду:
– Он нам мешает работать. Все звонки да звонки, никак не сосредоточишься, – говорил Рябунов, избранный депутатом. – Мы хотим работать, каждый человек любит работать, а они отрывают. Но мы бы не обижались, если бы тут серьезные дела. Нет! Но нас, главным образом, возмущает безнравственное поведение вышеизложенного субъекта.
Красноречие докладчика широкою волной захлестнуло слушателей.
Бухгалтер засопел носом, Михельсон молодцевато подбоченился («Я вам говорю!»), Мессалина разгорелась и подумала: «Рябунов, ты будешь моим!»
– Этот нижеподписавшийся человек, ниже которого, по-моему, и подписаться нельзя, – продолжал Рябунов, – меняет акушерку на прачку и двух прачек между собой. Мы не можем больше молчать и выслушивать его гнусные нежности, которые он сыплет в трубку, как горох. Мы не желаем играть роль какого-то общества покровительства животным страстям…
– Ей-Богу! – воскликнул Михельсон. – Я вам говорю!
– И он их всех зовет «котиками», – вспыхнула Мессалина.
– О? – удивился бухгалтер.
Он сопел, чесал в бороде карандашом и, наконец, сказал:
– О-о-о! Если, действительно, мешал акушерка с два прачка, то я завтра с ним поговорю. Пфуй! Я поговорю… котика!
Кулич весь задрожал, когда на другой день утром бухгалтер поманил его к себе и запер двери.
– Чего волноваться? – успокаивал он себя. – Верно, просто жалованья прибавит…
– Милостивый господин! – торжественно начал бухгалтер. – Я любопытен знать, с кем вы ежечасно говорите по телефон?
Кулич застыл.
– Ради Бога! Арнольд Иваныч! Не подумайте что-нибудь… как говорится… жена. Клянусь вам! Это все самые различные персонажи своей надобности!…
Бухгалтер посмотрел строго.
– Милостивый господин! Вы знаете, как называется ваше поведение? Оно называется: притон безнравственности. Вот как!
Он полюбовался смущением Кулича и продолжал:
– Вы мешаете акушерку с две прачки. Я, знаете, ничего подобного никогда не видел! Ни в людей, ни в животном царстве. Этого потерпеть нельзя! С сегодняшнего дня вы уже не служащий в конторе, а сатир без должности!
– Меня оклеветали! – стонал Кулич. – Я мог бы доказать… если бы судьба не заткнула мне рот!…
– Электричество лгать не может! – загремел бухгалтер. – Вся контора слышала! Пфуй! Вот ваше жалованье… Руки вам не подаю… Прощайте! Идите к тем, кого вы определяли котиками, господин развратный сатир!
Кулич бомбой вылетел на улицу, и едва захлопнулась за ним дверь, как в конторе зазвонил телефон.
– Вам Кулича? – ликовал Рябунов в трубку. – Кулича нет. Фью! Уволен за разврат. Виноват, сударыня, должен вам открыть глаза. Не сетуйте на меня. Каждый джентльмен, если только он порядочный человек, сделал бы на моем месте то же самое. Я чувствую, что говорю с одной из жертв развратного Кулича… Да, да! Целые дни он проводил в беседе с дамами прекрасного пола. Что? По телефону. Нежничал до бесстыдства… Называл котиками всех… и акушерку тоже… Вас, верно, тоже?… Да… Вы только не волнуйтесь… На глазах У всех… вернее, на ушах, потому что слышали… назначал свидания… Что?… Что-о?…
– Господа, – сказал он, обернувшись к товарищам. – Эта мегера, кажется, плюнула прямо в трубку… Ужасно неприятно в ухе…
– Наша миссия выполнена! – торжествовал Михельсон. – Ей-Богу! Теперь они уже разорвут его на части. Я вам говорю.

1