- спросил заинтересованный генерал.
- Это просто предположения, - сказал я.
- Не лишенные смысла, - поддержал генерал.
- Дальше. Буквы на таких медальонах обычно вырезываются посреди, почему же здесь буквы «Г» и «Я» вырезаны сбоку?
- Потому что середина уже занята алмазами, - явно заинтересованный, сказал генерал.
- Именно! Поэтому-то, когда понадобилось пустить в дело сей медальон, на нем спешно были вырезаны нужные буквы «Г» и «Я».
Мы замолчали.
Я снова взял медальон и опять стал разглядывать его. Он действительно был до крайности прост и скромен. И наивная, сентиментальная форма «сердечком», и дешевенькие алмазики на нем. Я потрогал их, они были мутны и неровны. Я хотел протереть камни, как вдруг под нажимом пальцев они слегка подались внутрь, и крышка казавшегося глухим медальона щелкнула и приоткрылась. Я сильнее нажал на алмазы. Они целиком ушли в медальон. Крышка отошла, и перед нашими изумленными глазами показалось углубление, в котором было что-то выгравировано. Мы нагнулись над лупой. Сквозь стекло лупы крупно и выпукло выросли две вырезанные на золоте по-русски фамилии:
ГЕНЕРАЛ СТЕПАНОВ
ПОЛКОВНИК ДИГОРСКИЙ
Мы озадаченно посмотрели один на другого.
- Наши фамилии, - наконец произнес генерал, - это уж совсем странно.
- М-да! - протянул я, пораженный этим неожиданным открытием.
К немецкому письму с английской припиской, к католическому молитвеннику и медальону с латинскими буквами «Г» и «Я» прибавились еще наши фамилии.
Было чему удивляться.
Откинув шторы и выключив свет, мы сидели у открытого окна, слушая шумы ночного, затемненного города. Сквозь листву и кружево решеток угадывалась улица с аллеей тополей и каштанов. Возле ворот покашливал часовой, и молочная луна играла на стволе его автомата. Во дворе у машин, негромко переговариваясь, возились шоферы.
- Вы хорошо запомнили человека, посетившего вас? - спросил генерал.
- Я его узнал бы в толпе среди сотен людей. Со вчерашнего дня я то и дело восстанавливаю в памяти его лицо. Вспоминаю голос, тихие и жалкие интонации просителя, кроткие, несколько испуганные глаза, сразу же расположившие к себе…
- Хороший актер, - сказал генерал. - Однако вернемся к медальону. Мне кажется, что я начинаю понимать, зачем в нем выгравированы наши фамилии.
- Для того, чтобы Янковиц имела шпаргалку и случайно не забыла бы наши звания и фамилии?
- Именно! Ведь ей для уничтожения нас было предоставлено мало времени, всего несколько часов, и не зная нас, она могла бы оговориться или вообще допустить какой-нибудь промах, могущий провалить ее дело.
- Значит, Аркатов прав. Мы, я и вы, являемся для кого-то людьми, которых почему-то обязательно нужно убить, - сказал я.
Мы разошлись по комнатам, но уснул я не сразу.

На следующий день Аркатов уехал в расположение польской дивизии.
Занятый текущей работой, я почти забыл о деле «с привидениями».
- Товарищ полковник, к вам гражданин какой-то пришел! Уже минут двадцать дожидается, - услышал я голос ординарца.
- Кто такой? - спросил я, убирая со стола бумаги.
- Не знаю… первый раз вижу, - сказал ординарец.
- Пусть войдет, - приказал я.
Спустя минуту в комнату, осторожно ступая по ковру, вошел человек средних лет, одетый в потертое штатское платье и большие квадратные ботинки.
У самой двери он низко поклонился и, теребя в руках заношенную шляпу, робко воззрился на меня.
- Чем могу служить? - спросил я, указывая ему на стул.
Человек переступил с ноги на ногу, оглянулся и сдавленным голосом тревожно сказал:
- Не сочтите меня умалишенным, пане полковник, но то, что я скажу вам, есть истинная правда… - он остановился, словно набираясь решимости, проглотил слюну и вдруг сказал: - Привидения… черти одолели… сна нету… каждую ночь из стены появляются…
Я улыбнулся, продолжая разглядывать неизвестного человека.
- …И лезут, и лезут… Помогите, пане полковник, - опускаясь вдруг на колени, закончил он.
- Сейчас помогу, - сказал я, - излечение будет полное, только забавно, что хозяева ваши не нашли чего-нибудь другого… поновее чертей, - и, открыв двери, крикнул дежурному и ординарцу: - В подвал его, приставить часового.
Оба солдата, подняв все еще стоявшего на коленях человека, вывели его вон.
- Як бога, прошу, пане полковник, помогите… - бормотал арестованный, устремив на меня молящий взгляд.
- »Лыки да мочала, начинай сначала», - засмеялся генерал, когда я рассказал ему о дурацком приходе второго посетителя. - А вместе с тем, - медленно проговорил он, - как-то не вяжется повторение этого номера с весьма продуманными и решительными действиями людей, орудующих против нас. Вы когда будете опрашивать его?
- После обеда…
- Я приеду к вам. Мне хочется поглядеть и послушать этого человека.
- Как арестованный? - вернувшись домой, спросил я дежурного сержанта.
- Сидит в подвале. Тихий такой, смирный человек. Все бормочет что-то, я не понял его… на чертей, что ли, жалуется…
- А что именно говорит?
- На стенку показывал… в угол плевался и какие-то молитвы читал. Я думаю, он псих, товарищ полковник.
- Что нашли при обыске?
- Ничего, ни бумаг, ни табаку, ни денег.
- Кормили его?
- Так точно, только и ел он как ненормальный… ест, а сам в угол глядит и руками отмахивается.
Я взял трубку и, соединившись с санотделом, спросил:
- Кто у нас психиатр?
- Майор Ромашов, - сказал начсанчасти, - прекрасный психиатр с ученой степенью, кандидат медицинских наук. На «гражданке» был ассистентом профессора.
- Отлично! Пришлите его ко мне.
Я позвонил генералу и доложил, что в 20 часов хочу допросить задержанного человека.
- Буду к этому времени у вас, и очень хорошо, что вы пригласили доктора Ромашова. Я уверен, дорогой Александр Петрович, что на этот раз мы имеем дело с сумасшедшим… Вы понимаете, зачем перед нами появляется одержимый манией шизофреник?
- Конечно, догадываюсь, - сказал я. - Дешевый номер, хотя и не лишенный остроумия.
- А вы подумайте, для чего это сделано… а пока до вечера, - сказал генерал.
Я задумался. Из раздумья меня вывело появление майора Ромашова.
- Кто заболел, товарищ полковник? - встревоженно спросил он.
- Не беспокойтесь, я здоров, - засмеялся я, - и вовсе не думаю быть вашим пациентом. Вы нужны, доктор, для того, чтобы выяснить, с кем мы имеем дело, с больным или с симулянтом.
- О-о! Симулировать сумасшествие при современном развитии психиатрии почти невозможно. Вы разрешите мне по мере надобности вступать в беседу с интересующим вас человеком?
- Пожалуйста, - ответил я.
Стенные часы медленно и звонко пробили восемь. У ворот остановился автомобиль, и, как всегда точный, в комнату вошел генерал.
- Введите задержанного, - приказал я дежурному.
Спустя несколько минут солдаты ввели в комнату моего утреннего гостя.
Увидев меня, он низко поклонился и, отвесив учтиво поклон доктору и генералу, обратился ко мне:
- Пане полковник, нету мне покою… опять черти… одолели… так и лезут, и лезут… щиплют… смеются… прикажите им уйти.
Мы молча смотрели на него.
- …Вам легко… они вас послушают, а мне житья от них нет…
Человек медленно опустился на колени и стал бить поклоны, бормоча:
- Вы же можете… мне пани доктор сказала… это в вашей власти… Пани докторша пробовали сами, но они ее не слушают, они только вас боятся… - И он пополз, пытаясь поцеловать мои руки.
- Я вас избавлю от них, - подходя к нему и поднимая его с пола, сказал Ромашов. Он заглянул ему в лицо, приподнял веко глаза и тихо, но убедительно сказал: - Их здесь уже нет. Они не могут быть здесь, тут охрана.
Человек вздрогнул и с недоверием взглянул на Ромашова. Вдруг он тихо засмеялся и, покачав головой, убежденно сказал:
- Только пане полковник может прогнать их… они его слушаются, пани докторша мне это сказала, - потом он оглянулся и, озираясь по сторонам, шепотом произнес: - Всех убили, и Ядзю, и Стаха, и Борейшу, только Анелю оставили… а меня, - он жалко улыбнулся, и невыразимое страдание перекосило его лицо, - мучают. - Закрыв ладонями лицо, он прижался к стене и громко заплакал. Слезы текли по его небритому подбородку и грязным вздрагивающим пальцам.
Я посмотрел на Ромашова.
Доктор безнадежно махнул рукой и молча покачал головой.
- Успокойтесь, голубчик, здесь никто не посмеет обидеть вас, - ласково поглаживая голову плачущего, сказал он.
- Они мучают меня… их много… Они вот тут… вот в этом месте… - указывая на голову, сказал человек, переставая рыдать. - Одели меня в это платье, а я не хочу его, - сказал он и быстро побросал на пол свой потертый пиджак, под которым был жилет и бязевая рубашка, обыкновенная больничная рубашка с казенным клеймом на плече, - а Стаха убили… и Ядзю тоже, побросали голыми, - забормотал человек.
- Вне всяких сомнений, - поворачиваясь к генералу, сказал Ромашов.
- Не надо даже быть специалистом, - глядя с сочувственной жалостью на копавшегося в своей одежде человека, сказал генерал.
- Разрешите мне отвезти его в санчасть? Мы там с доктором Васильевой осмотрим и уже более точно доложим вам, - попросил Ромашов.
Ромашов и дежурный сержант вывели безучастно глядевшего на них человека.
- Ну, как, все понятно? - спросил генерал.
- Конечно! Это настоящий больной…
- …одержимый манией преследующих его чертей, - подсказал генерал.
- Ну да, то есть наиболее подходящий субъект для тех, кто хотел уничтожить нас с вами, заинтриговав этой, не лишенной оригинальности, историей с привидениями. Потерпев фиаско, они подослали к нам настоящего больного…
- Для чего? - улыбаясь спросил генерал. - Чтобы показать, что и первый посетитель был сумасшедшим и никакого отношения к взрыву не имел. Взрыв - это случайность, здесь после немцев осталось много заминированных домов.
- То есть убедить следствие, что тут разные вещи и безобидные сумасшедшие с чертями и привидениями никакого отношения к взрыву не имеют?
- И наивно, и одновременно умно, - кивая головой, сказал генерал.
- …Ибо после неудачного покушения ни один здравомыслящий не повторит прежнего трюка и не пошлет своего агента прямо в руки врага. А если это делается, значит тут одно не связано с другим, - закончил я.
- Хорошо! Пусть они думают, что мы обмануты. В дальнейшем официальном ведении дела версию о сумасшедших и привидениях надо будет исключить, - подумав, сказал генерал, - для себя же мы усилим ее. Кстати, прошу вас лично побеседовать с этим несчастным. Он верит, - генерал многозначительно подчеркнул, - в вашу особую силу над чертями, и кстати, выясните, что за «пани докторша» внушила ему это и почему на нем белье с казенными клеймами.
Он уехал, а я, записав свои впечатления, отправился в санчасть.
Увидев меня, больной опять забормотал о чертях, об убитой кем-то Ядзе, вспомнил Лодзь и понес такую чепуху, что трудно было даже проследить за скачками его безумной горячечной речи.
- Пани докторша… - два раза повторил он, но сейчас же перескочил на терзавших больной мозг чертей и уже не возвращался больше к «докторше», несмотря на мои неоднократные попытки завести о ней речь.
Его раздели. Он безучастно подчинился осмотру, продолжая шептать. «Голенькие… а кругом снег и кровь… и Ядзя, и Стах, и Борейша»… - с трудом разобрал я.
- Безнадежен. Типичная форма неизлечимой шизофрении, - сказал Ромашов. - Причины? - переспросил он и пожал плечами. - Гестапо, ужасы, война!
На белье в клейме было напечатано:
Б.Садки, фл. 2., пл. 4.
- Что это может означать? - спросил я Ромашова.
- Очень просто. Здесь, в пятнадцати километрах от города, есть местечко Большие Садки, там больница для умалишенных и, по-видимому, больной оттуда, - и он расшифровал клейма печати: - Большие Садки. Флигель два, палата четыре.
Я приказал Ромашову, взяв с собою больного, проехать в больницу и выяснить там личность неизвестного.
К ночи вернулся Аркатов.
Врача Янковиц у них никогда не было, но один из медицинских работников польской дивизии вспомнил, что с такой или очень похожей фамилией работала женщина в войсках генерала Андерса, которые после сформирования ушли в Иран.
- Точно я не помню, не то Яновиц, Яннивец, или Янковец, но что-то очень похожее на это, - сказал он.
На вопрос о внешности этой женщины он ответил также неточно:
- Она была связана со штабом самого Андерса. Обслуживала высшие, так сказать, сферы командования, и мы, рядовые работники, мало встречались с нею. Во всяком случае, точно одно, что она очень красивая женщина и знающий терапевт.
Когда Аркатов описал говорившему черты и внешний вид убитой женщины, рассказчик задумался и потом сказал:
- Похоже на нее, однако, по-моему, госпожа Янковиц была блондинкой, - потом, напрягая память, он воскликнул: - Очень хорошо помню ее маленькую, точно нарисованную родинку на щеке и холеные, красивые руки. Вот все, что осталось в памяти, - как бы извиняясь, закончил он.
- Что же? И этого не мало, - сказал я, - хотя у погибшей нет родинки, она шатенка, и руки ее похожи на руки женщины, знакомой с трудом.
- Шатенка могла перекраситься в блондинку или наоборот, родинку или мушку может поставить любая кокетливая женщина, а руки… руки могли погрубеть позже, когда настали лишения и физическая работа, - постукивая пальцем по портсигару, сказал генерал. - Гораздо интересней - это появление в нашем деле имени Андерса…
- Сейчас оно появится снова, - сказал Аркатов. - Среди шоферов, ведших автоколонну, двое оказались бывшими андерсовцами. Один служил под его началом еще в польско-германскую войну в 1939 году, а другой поступил в Куйбышеве, где формировался этот корпус. И оба одновременно отмежевались от него перед самым уходом Андерса в Иран.
- Интересно! - проговорил генерал.
- И оба вели свои машины рядом, - Аркатов сделал паузу и тихо сказал: - самыми последними в колонне.
- Их фамилии?
- Рядовой Ян Кружельник и младший капрал Тадеуш Юльский. Последний был в частях Андерса в 1939 году. За ними ведется наблюдение органами их дивизии, и новый материал, по мере поступления, будет направляться к нам. Вот копия их личных дел.
Мы стали разглядывать бумаги.
- Образованный человек этот Тадеуш Юльский, - знает русский, английский и немецкий языки.
1 2 3 4 5 6