Откуда мне было знать? Это была ошибка. Я признаю, что ошибся. Я застрелил его по ошибке. Что же, по вашему, люди никогда не ошибаются? Ошибаются иногда. Ошибаются врачи, в дозировке лекарства, ампутируют здоровую ногу, протыкают кишечник и начинается кровотечение. И другие люди ошибаются, водитель автобуса может уснуть за рулем, прокуроры, судьи, бывают же судебные ошибки. Откуда мне было знать?
Ты не похож на убийцу, сказала Эло, я знаю одного убийцу, мне достаточно только посмотреть в лицо человеку, и я могу сказать, убийца он или нет. Убийцу выдают глаза. У них глаза, как у птиц, сказала она. Эло, ты можешь оказать мне услугу?
Шлюхи обожают оказывать услуги. Эло взяла для меня напрокат машину. Я ждал ее на углу. Она вышла из машины. Обожаю сидеть за рулем, сказала она, если хочешь, я отвезу тебя куда надо. Нет, сказал я. Я дал ей денег, много денег, держи рот на замке, детка. Может, заглянешь как-нибудь, сказала она, когда я уже отъезжал.
К концу дня я добрался до загородного дома Сантаны.
Я выломал заднюю калитку и вошел. Потом позвонил в комиссариат. Сукин сын, услышал я голос Сантаны, где тебя носит?

36

Ты выстрелил не в того, в кого было можно, сказал Сантана. И знаешь, что я тебе скажу? Считай, что ты прострелил собственную башку.
Когда умер Робинсон, вернее, когда мне сказали, что его убили, в голове у меня мелькнула абсурдная мысль, я понимал, что он умер, но я думал, что если бы кто-нибудь смог бы что-нибудь сделать, то Робинсон снова стал бы жить.
Прострелил башку, ладно, попробуем что-нибудь сделать. Это была ошибка, я признаю это, сказал я. Что ты признаешь? Что за бред ты несешь? кричал Сантана Ты совершил самоубийство, и если ты обязательно хочешь что-нибудь признать, то признайся лучше в самоубийстве.
Я не хотел больше ничего слушать и положил трубку. Я не сказал Сантане, где я. Он никогда не приезжал сюда, потому что его жена любила смотреть на море, а не на пастбище, как она выражалась. Я решил, что пересижу здесь какое-то время. Выбор был небольшой: либо я прячусь здесь, либо рискую тем, что меня схватят. Вернуться в город и сесть в тюрьму? Ни за что! Я никогда не думал, что угроза оказаться за решеткой может коснуться и меня. Люди готовы ко многому, даже к самому худшему, мы ждем того, что должно случиться и иногда случается, но ареста мы никак не ожидаем. Погибнуть от рака или в перестрелке, это возможно, мы внутренне готовы к этому, но к тюрьме – нет. Мы можем смириться с циррозом или с тем, что попадем под машину. Мы даже готовы получить удар ножом в спину, мы готовы стать жертвой чьей-либо мести, пасть от руки бандита, напавшего из-за угла, но мужественно встретить лицом к лицу собственное заключение в тюрьму мы не в состоянии. И мы никогда не сможем этого сделать. Все утрясется, думал я, но в тюрьму я не сяду.
На самом деле я был не так уж далек от той простой истины, что человек находится либо по эту сторону, либо по ту, и перейти с одной стороны на другую невозможно. В какой-то момент человеку может даже показаться, что он перешел на другую сторону, но ему эту мысль просто внушили, войди и закрой дверь, говорят ему, он входит, закрывает за собой дверь и считает, что он уже по эту сторону, но, в сущности, он остается там, где и был, просто кому-то из них понадобилось, чтобы ты вымыл им их мраморную ванную. Вот и все.
Как бы то ни было, но до конца я этого еще не понял, я был растерян, и мне казалось, что пока еще я нахожусь по ту сторону, но что-то толкало меня совершить этот переход и оказаться по эту сторону, это они меня подталкивают, но я понимал, что надо сопротивляться, надо как-то ужиться с этим, и я хотел только одного: вернуться домой и быть по одну сторону с ними, с теми, кто вытолкнул меня на обочину.
Я чувствовал что-то вроде ненависти к тем, кто теперь сам меня ненавидел и кто оттолкнул меня, вернее, это была даже не ненависть, я притворялся, что ненавижу их, в глубине души я по-прежнему восхищался их образом жизни и их миром, я хотел оставаться с ними, принимать участие в их делах, я завоевал их сердца, я врачевал их язвы, и, как однажды сказал доктор Карвалью, теперь твоя очередь волноваться за нас, а мы можем спать спокойно. Я готов был продолжать делать свое дело, волноваться за них.
Я выходил из дома только рано утром, чтобы купить газеты, читая их, я впадал в отчаяние. Я каждый день просматривал свежие газеты, там была моя фотография, всегда одна и та же, сделанная на празднике «Гражданин года», у входа в Клуб. Каждый считал своим долгом высказаться в мой адрес. Убийца. Поборник законопорядка. Фирма, зарабатывавшая на заказных убийствах, журналисты обожают писать такие вещи. Идиоты они, эти журналисты. Международная амнистия, Комиссия по правам человека, одни и те же люди говорят одно и то же. Продукт авторитаризма, писали они. Безнаказанности. Злоупотребления властью. По-настоящему разозлил меня только президент Клуба, нам и в голову не могло прийти, что он способен на такое, сказал он, вручение премии этому человеку было ошибкой. Козел. Я рассердился на него не на шутку. Зачем говорить, что это была ошибка? Мог бы и промолчать в конце концов.
А учительница? Вирджиния? Я думал о ней. Было видно, что я ей понравился, произвел на нее должное впечатление, да еще и медаль к тому же. Мы ведь договаривались, что я позвоню. Знакомство было заманчивым. Я решил набрать ее номер. Она даже не церемонилась, скажите, что меня нет дома, сказала она, стоя очень близко от телефона, так что я все слышал. Ее нет дома, повторила горничная. Вот и еще одна меня бросила. Скоро они все от меня отвернутся.
Дни проходили за днями, я надеялся, что что-то изменится к лучшему, но дела мои становились все хуже и хуже. Разговоры пошли уже о Сантане. В одной статейке было написано, что у меня есть друзья в полиции. Такое заявление сделал один из полицейских следователей. Он сказал, что я каждую неделю играл в футбол за сборную команду полиции. Это правда. Еще он сказал, что я пользовался полицейской машиной, когда выезжал на операции. Тоже правда. Что Сантана был акционером «Альфы». И это правда. Сам Сантана все отрицал. Я знаком с этим субъектом, но у нас никогда не было общих дел. Мне это не понравилось, что еще за новости? Это меня он назвал субъектом? На себя бы посмотрел лучше! Еще следователь сказал, что когда я разбил машину, то заставил оплатить ее ремонт бизнесменов и предпринимателей, живущих в нашем районе. А вот это вранье. Я не бил свою машину, я просто попросил покрасить ее, предприниматели взяли это на себя, с такой формулировкой я готов согласиться.
После всех этих обвинений я перестал читать газеты. Однако я по-прежнему покупал их, и в гостиной уже выросла целая гора. Я понял, что лучше уж ни о чем не знать.
Господи, дни тянулись так медленно, как будто кто-то привинтил солнце к небу. Я впал в самую настоящую депрессию, лучше бы я скрылся где-нибудь в другом месте, каждый раз, как я оказываюсь за городом, у меня возникает желание наложить на себя руки. Ни голубое небо, ни зелень, ни цветы не в состоянии были хоть немного отвлечь меня. Коровы, особенно их взгляд, навевает на меня смертельную тоску. Я мог бы спрятаться где-нибудь на берегу моря, пляж, волны, девушки, морской прибой – все-таки это лучше. Сельская жизнь – ханжеская жизнь. Ты смотришь сквозь открытое окно, как фермеры щедро угощают кукурузным хлебом прохожих, и не веришь, что они это делают с искренним чувством. Человек – гнусное существо. Некоторое облегчение приносила мне только выпивка. Или сон. Во сне я видел Эрику. И Саманту. Я разработал специальную технику, чтобы видеть их во сне. Я повторял их имена не менее трех часов подряд, не останавливаясь ни на секунду. Это срабатывало. Однажды мне приснилось, что у меня отпуск и мы плывем все трое на корабле, чтобы отдохнуть на Карибах. В другой раз мне приснилось, что Эрика позвонила, я хочу вернуться, сказала она, я люблю тебя. Возвращайся, ответил я. Проснулся я там же, где и уснул, в одиночестве.
Смотреть телевизор и мыться, сидя в ванной, – вот то немногое, что мне было доступно. Иногда я принимался ходить по дому, повторяя вслух Эрика, Эрика, Эрика.
Однажды я не выдержал и позвонил в «Альфу», от Эрики есть новости? спросил я. Телефон прослушивается, ответила Фатима. Я положил трубку. Молодец девчонка!
Не знаю точно, сколько я так просидел, должно быть, неделю.
Как-то ночью я услышал шум подъехавшей машины. Я похолодел. Мой пистолет лежал на шкафу, но я был не в силах даже протянуть руку, чтобы взять его. Я забрался под кровать, на большее меня не хватило.
Кто-то вошел в гостиную. Шаги на лестнице. Внезапно в комнате, где я прятался, включили свет. Ботинки, я узнал ботинки Сантаны. Майкел, сказал он, нам надо поговорить.
Я все еще лежал под кроватью.
Мне позвонил сосед, он сказал, что в моем доме кто-то есть. Твое счастье, что он не позвонил в полицию.
Я вылез из-под кровати. Мне было стыдно. Мужчины так не поступают, наверное. А мне пришлось. Моя футболка была все грязная от пыли. Я отряхнулся.
Положение твое, сказал Сантана, тяжелое. Даже очень тяжелое. На тебя ополчились защитники прав человека, епископы, кардиналы, вся эта компания. А компания эта, скажу я тебе, имеет вес, и шуметь они умеют по-крупному. Министр безопасности захлебывается собственной слюной от ярости. Могу представить, какую нахлобучку он получил от губернатора. Потому что губернатор, если бы смог, пристрелил бы тебя собственными руками. Раньше ты ему был j^o лампочки. Он, наверное, даже симпатизировал тебе, ты приносил пользу, так он, должно быть, рассуждал. Но теперь министр юстиции, пользуясь епископами, кардиналами и всем этим цирком, который развернулся в прессе, решил вставить пистон губернатору и пообещал подключить к этому делу сотрудников Федерального управления полиции. Так что дела твои, мягко говоря, хреновые. Ты оказался между молотом и наковальней. Губернатор чувствует, что его унизили, понимаешь? Он решил, что министр хочет обскакать его, ты ведь знаешь, эти ребята только и ждут повода, чтобы наколоть друг друга. Естественно, губернатор сказал, что он не нуждается ни в чьей помощи и что он достанет тебя даже в объятиях дьявола, он так и выразился, в объятиях дьявола, мне рассказал об этом Зе Педру, генеральный комиссар рассказал Алмиру, а они с Зе Педру приятели. Алмир зря трепаться не будет. Короче говоря, информация просочилась с самого верха. Они теперь во все суют свой нос, ты небось такого и не видел. Вокруг «Альфы» постоянно крутится с десяток агентов. У твоего дома тоже, короче, можешь представить, какая начнется заваруха, если ты там появишься. Речь уже не идет о том, что ты застрелил этого маменькиного сынка, они о нем уже и не вспоминают. Речь идет о твоей шкуре, они хотят стереть тебя в порошок. Губернатор намерен показать, что он не зря потратил миллионы на свою администрацию, на новые полицейские машины, на охрану школ. И вот теперь он собирается ткнуть всем этим министру в морду. Ему нужен ты. Вот в чем все дело.
А если я поговорю с ним? спросил я. С кем с ним? переспросил Сантана. Ну не знаю, с кем-нибудь из них, с губернатором, например.
Сантана расхохотался. Можете представить, насколько велико было мое отчаяние, что я тоже расхохотался, правда, по обязанности, только потому, что он смеялся.
А когда мы перестали смеяться, у нас сделались очень серьезные лица, причем Сантана выглядел куда серьезнее, чем я.
Давай заключим договор, сказал он. Дело стоящее. Для тебя это, по-моему, единственный возможный выход. Ты сдашься, мы разыграем спектакль по всем правилам, а потом я сделаю так, что ты сможешь выбраться оттуда. Я не преступник, сказал я. Конечно, нет, просто надо подождать, пока все успокоятся. Этим мы утихомирим губернатора, министра безопасности, министра юстиции, эти ребята быстро успокоятся, как только ты окажешься за решеткой, скандал утихнет сам собой. Они быстро найдут себе какого-нибудь другого кретина. Кретина в том смысле, сказал Сантана, что они смогут использовать его для собственной рекламы. Я хочу спасти твою задницу, неужели не понимаешь? Я все еще могу кое-что сделать для тебя. Тебя все равно арестуют. Но ты можешь сдаться мне, и мы договоримся, а можешь сдаться на милость какому-нибудь чокнутому комиссару, который захочет выслужиться и выследит тебя, и вот тогда мне тебя будет жаль по-настоящему. Ну так как? Что выбираешь?

37

Ты знаешь, сказала она, я поняла одну вещь. Если женщина начинает каждый день заниматься гимнастикой, то это значит, что она спит с каким-нибудь мужиком. Сто процентов. Спортклубы зарабатывают деньги на семейных изменах. Девчонка может заняться серфингом или начать гонять на велосипеде. Замужняя женщина, у которой появился любовник, пойдет в клуб. Тетки, которые говорят, что им нравится заниматься спортом, бессовестные лгуньи. Гимнастика – очень противная штука, Господи, одна только серия упражнений для брюшного пресса чего стоит. Так что, Майкел, если я перестану заниматься спортом, то, во-первых, это значит, что я больше не хочу ложиться с тобой в постель, а, во-вторых, если потом снова начну заниматься, можешь смело поколотить меня. Причем по-настоящему.
Положи сюда руку, сказала Эрика. Чувствуешь бедренные мышцы? С ними больше всего хлопот. Чувствуешь, какие они твердые? Я чувствовал. Моя рука поползла вверх, к трусикам. Я снял их. Под пальцами я ощутил хорошо знакомый мне пушок. Я приник к нему губами. У меня был друг, который любил повторять: самое сладкое – это щекотать женщину языком.
Эрика вернулась ко мне. Во сне, конечно. Моя техника сновидений значительно улучшилась, это были уже не сны, это была самостоятельная жизнь моего собственного воображения, я закрывал глаза и погружался в этот мир так сосредоточенно, с такой жаждой и таким рвением, погружался так глубоко, словно во сне. Я раздвоился. Во сне я по-прежнему жил рядом с Эрикой, а когда я просыпался, то просыпался в тюрьме.
Тюрьма. Тюремная жизнь – это дерьмо, если у вас есть деньги, и это – полное дерьмо, если у вас их нет. Вот и вся разница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25