C доставкой сайт https://Wodolei.ru
унизанный бриллиантами портрет государыни в петлице, бриллиантовый вензель на шляпе, перстень с огромным солитером.
За Зубовым следовала свита: толстый граф Апраксин; казачьи генералы — бородатый слегка кривоногий Савельев и высокий смуглолицый красавец Платов; начальники регулярных войск — Булгаков, Беннигсен, Цицианов. У всех лица были сумрачны, и оживления почти не было заметно.
Затею главнокомандующего — штурмовать защитную башню, не пробив в ней предварительно бреши, — большинство считали нелепой. Ведь новый приступ должен был происходить при тех же условиях, что и первый, то есть без лестниц, и генералы были убеждены, что гренадеры и егеря посылаются Зубовым на верную смерть.
Из расположения шестипушечной батареи Ермолова все происходившее было видно как на ладони. Вот Римский-Корсаков, получив от командующего разрешение начать штурм, дал шпоры коню и помчался к колоннам, замершим в ожидании приказаний.
— Братцы! Товарищи! — воскликнул генерал, сняв треуголку. — Пришло время послужить матушке-государыне...
Взять эту башню нужно… Непременно… Так не посрамим своей былой славы!
Смутный гул пронесся по рядам!
— Веди, веди нас! — раздались отдельные голоса. — Умрем все до единого, а не отступим!
Генерал надел шляпу и сказал тише:
— Верю вам, ребята, — и взмахнул перчаткой: — Коли так — вперед!
Громоподобное «ура!» ответило Римскому-Корсакову.
Тот отъехал в сторону и пустил вперед штурмующие колонны. Путь воронежцев и егерей лежал как раз мимо холма, где расположился со своей свитой Зубов. Воронежские гренадеры шли, выдерживая равнение, как на параде.
Зубов размахивал треуголкой и, напрягая молодое лицо, кричал:
— Не посрамите, ребята, русской славы!
— Ты увидишь нас! — грянули в ответ гренадеры и кинулись, уже не держа фронта, к башне.
— Эх и встретят их сейчас! — сумрачно бросил толстый батареец и почти искательно спросил: — Господин фейерверкер, а что сегодняшний день обозначает?
Горский, который при приближении огневого дела сразу стал важным и всем своим видом показывал солдатам, что он хоть и небольшой, да командир, строго ответил:
— Седьмое мая — день праведного Иова Многострадального. Иова горошника, росника… Будут кидать свинцовый горох, и распустятся кровавые росы…
В этот момент и из бойниц башни, и со стен Дербента, сплошь унизанных его защитниками, загремели выстрелы.
С батареи было видно, как десятки фигурок закувыркались, сраженные пулями, в то время как остальные, не обращая на это никакого внимания, бежали к окутанной пороховым дымом башне. Эти, казалось, обреченные на смерть солдаты даже не кричали: они берегли свое грозное «ура!» для решительного момента.
Ермолов нетерпеливо переминался с ноги на ногу, вглядываясь в картину далекого боя. Как ему хотелось сейчас быть там, среди атакующих, или хотя бы помочь им отвлекающим противника пушечным огнем! Но не оставалось ничего другого, как беспомощно взирать на отчаянную попытку товарищей по оружию взять открытым штурмом передовую башню…
Наконец раздалось мощное «ура!» — это гренадеры, не обращая внимания на сыпавшийся град пуль, окружили башню.
— Боже праведный, да что это? — вскрикнул толстый бомбардир.
— Ишь ты! Ловко! Важно! — восхитился фейерверкер.
Поручик Чекрыжов взобрался на плечи гренадера и начал карабкаться по камням, подымаясь на руках все выше и выше. Миг — и его примеру последовали десятка два солдат. Они втыкали штыки в расщелины между камнями кладки и в несколько секунд очутились на крыше башни, Завязалось горячее дело.
Одни из удальцов работали штыками, другие ломали кровлю, чтобы проникнуть через пролом в средний этаж, В дело шло все, что попадалось под руку. Вдруг кровля рухнула, увлекая за собой и трупы павших, и продолжавших бой живых. Тела, камни, доски полетели на головы защитников башни, которые растерялись и были переколоты.
Пока гренадеры сражались внутри башни, подоспевшие егеря кинулись на прикрытие: из крепости спешила подмога. В отчаянном бою русские дрались штыками, дербентцы кидались на них со своими кривыми саблями. Бой длился беззвучно, слышались только стоны раненых, хрип умирающих да лязг оружия. Но вот вспыхнуло, как вспыхивает огонь, «ура!», а в ответ раздались отчаянные крики «алла».
Дербентцы не выдержали натиска и отступили к стенам города. Егеря преследовали их под огнем до самого Дербента.
Только вогнав неприятеля в ворота, они отошли к башне.
Полдень еще не наступил, а оплот Дербента был уже в руках русских. Теперь можно было без помех готовиться к штурму самой крепости.
6
Огромный шатер графа Валериана Александровича едва вмещал всех приглашенных.
Глядя вокруг, Ермолов невольно думал о временах светлейшего князя Потемкина, которые, казалось, снова воскресли. За две тысячи верст от Петербурга искусством архитекторов, живописцев, поваров, тафелъдекеров, музыкантов, дансоров юный капитан был перенесен, словно в сказке из «Тысячи и одной ночи», в обстановку столичного дворца, Боевые генералы и офицеры, в скромных мундирах, чувствовали себя неуютно, впрочем, как и изъявившие покорность российскому трону дагестанские вожди с газырями на груди и при великолепном оружии. Совсем по-иному вела себя многочисленная свита графа Валериана — гвардейские офицеры, носившие вне службы бархатные кафтаны, атласные камзолы, кружевные жабо и манжеты, во главе с бригадиром графом Апраксиным. Этот человек, назначенный на должность дежурного генерала при главнокомандующем и награжденный четырьмя орденами, не нюхал пороха и проявлял свои способности всего более во время празднеств, кутежей и амуров.
А женщины прекрасным ожерельем окружали Зубова и его свиту. Тут были и петербургские прелестницы, последовавшие на край света за братом любимца Екатерины II; и хорошенькие француженки — актрисы, танцовщицы, певицы; и пугливые девушки, присланные в дар Золотой Ноге султанами, кадиями и шамхалами; и крепкие, краснощекие казачки. Граф Валериан отличался женолюбием не менее светлейшего князя Потемкина. Недаром, когда восемнадцатилетний Зубов отправился на Турецкий театр военных действий, царица писала, что в городе все красавицы без него похудели.
Да он и сам был красавцем, превосходившим телесной приятностью брата: лицо необычайной белизны с нежным румянцем, точеные черты, большие светлые глаза. Екатерина II не скрывала своей симпатии к Валериану и в минуты нежности именовала юношу в письмах «резвуша моя», «любезный мальчик», отмечая его пылкий нрав, подвижность и жизнерадостность. Она и позволяла ему почти то же, что и своему избраннику Платону: граф Валериан, играя в фараон, ставил на карту по тридцать тысяч золотом.
Чрезвычайно высоко ценила престарелая императрица, уже растерявшая изрядную долю природной своей проницательности, и человеческие качества Валериана Зубова, большей частью мнимые. Окружавшая графа свита вспоминала, что в письмах на Кавказ, которые Зубов своим ближним зачитывал вслух, Екатерина II называла его «прекрасной и доброй душой», «героем во всей силе слова», «храбрым воином», «вежливым и благородным рыцарем».
Очень пухлый, несмотря на молодость, граф Апраксин, похожий на младенца-переростка, достаточно громко, чтобы слышал Зубов, занятый француженкой-дансоркой, говорил:
— Всемилостивейшая матушка-государыня наша изволила так отозваться о способностях и военных подвигах его сиятельства Валериана Александровича: «Блистательная младость таковая обещает Вам век благополучии и всего доброго, чего только человек желать может…»
Ермолов заметил, как с неудовольствием наморщил свое смуглое красивое лицо Матвей Иванович Платов, как с плохо скрытой неприязнью поглядывает на придворных трутней боевой артиллерист Богданов. Он слышал, что царица серьезно почитает Зубова чуть ли не лучшим полководцем Европы, забывая генералов Репнина, Гудовича, Каменского. «Как неуместно хвалить военные способности графа Валериана Александровича, если существует сам бог войны — великий Суворов!..» — подумал Ермолов, невольно разделяя общее ощущение воинов-кавказцев.
Очевидно, и Зубов почувствовал неловкость от возникшей невидимой стены между свитой и приглашенными армейскими начальниками.
— Господа! — крикнул он, отвлекаясь от быстрого и приятного французского разговора. — Прошу всех за столы, причем господ генералов приглашаю за стол ближний… — Он поискал в военной толпе Ермолова и добавил: — Алексей Петрович, ты сядешь со мною…
Первый тост был поднят за ее величество государыню-императрицу, «милости которой равномерно простираются на всех ее подданных». Ермолов слышал, что Екатерина II оказывала такое благоволение графу Валериану Александровичу, что даже фаворит одно время видел в брате опасного конкурента. Увлечение младшего Зубова прекрасной графиней Потоцкой положило конец их соперничеству.
С тех пор между братьями установились самые добрые отношения, причем в своих письмах Валериан именовал Платона «любимым другом, братом и отцом…».
Понемногу военные, разгоряченные вином, завладели разговором, переводя его на трудности предстоящего взятия Дербента. Корсаков, Беннигсен, Цицианов, Платов говорили о невозможности открытого штурма и настойчиво рекомендовали главнокомандующему употребить все усилия, чтобы пробить в крепостной стене брешь. Зубов рассеянно кивал головой, внимая им вполуха, но затем повернулся к Ермолову и тихо сказал:
— Десятого приступ… И ты, Алексей Петрович, будешь командовать центральной брешь-батареею…
7
Едва забрезжило утро 10 мая, как все имевшиеся в корпусе Зубова орудия начали обстрел Нарын-Кале. Батареи были расставлены веерообразно, с таким расчетом, чтобы удары ядер приходились по одному и тому же месту в стене замка.
В эти минуты фейерверкер Горский преобразился. Куда подевались его прибауточки и смешочки, суетливость и празднословие! Быстро и четко командовал он расчетом своего орудия — бронзовой, старинного литья, пушки, — сам подхватывая его за колеса после выстрела и вывинчивая для новой наводки винты.
Ермолов, перебегавший от одного орудия к другому, после каждого залпа выскакивал вперед и из-под руки глядел на стену Нарын-Кале, в которую с каменными брызгами ударялись ядра.
— Молодец, фейерверкер! — кричал он, видя, как точно в цель летят ядра.
— Рад стараться, ваше благородие! — весело отвечал фейерверкер и с преувеличенной строгостью бросался к прислуге: — Шевелись! Подноси картуз!
До двух часов пополудни гремели не переставая пушки.
Свистя и шипя, резали воздух ядра, но долго, очень долго стены Нарын-Кале по-прежнему стояли невредимыми. Канонада все усиливалась. Наконец камень не выдержал, и стена рухнула, обнажив брешь, через которую уже легко было проникнуть в замок.
Орудия смолкли, и на солнце сверкнула стальная щетина штыков: был назначен немедленный штурм НарынКале. В то же самое время от Зубова полетел в Петербург гонец. «Через образовавшийся пролом, — доносил граф Валериан Екатерине II, — блеснуло в очи неприятелю победоносное оружие Вашего Императорского Величества, приготовленными к штурмованию замка воинами».
Но вот из-за стен Дербента до слуха русских донеслись громкие крики, потом все смолкло, и ворота оплота Дагестана широко распахнулись.
На площади показалась процессия. Впереди, в разноцветных халатах и белых чалмах, шли старейшины Дербента. Двое юношей вели под руки едва передвигавшего от дряхлости ноги старца в белоснежной чалме. В некотором отдалении медленно двигались главы дагестанских племен, явившиеся для защиты своей твердыни. Последним следовал верхом Шейх-Али-хан, на шее которого в знак покорности висела его кривая сабля. Дербент сдавался на милость победителя…
Не доходя до русского главнокомандующего десяти шагов, вся процессия остановилась и опустилась на колени.
Лишь дряхлый старец, сопровождаемый юношами поводырями, продолжал приближаться. Тяжело дыша, он поравнялся с Зубовым и тоже встал на колени. Не приподымаясь, старик чуть слышно заговорил о чем-то на своем языке.
Зубов уловил только одно слово, показавшееся ему похожим на русское имя Петр.
В заключение своей речи старец протянул Зубову серебряные ключи.
— Что он говорит? — спросил граф Валериан переводчика. — Мне послышалось, что он упомянул имя Петра.
— Так точно, ваше сиятельство, — последовал ответ. — Он говорит, что ему уже сто двадцать лет и что семьдесят три года назад он поднес эти самые ключи от Дербента императору Петру Великому…
— Какая прекраснейшая фраза для донесения моего! — воскликнул Зубов. — Запишите: «Оруженосец Екатерины II те же ключи и от того же старца, что и Петр Великий, принял 10 мая 1796 года…»
Потом он соскочил с коня, поднял коленопреклоненного старца и обратился к толпе с уверением, что, раз они сдаются добровольно, им страшиться нечего: город разорен не будет и все их имущество останется нетронутым. А в это время к открытым воротам Дербента с распущенными знаменами и музыкой подходили кавказские егеря и московские мушкетеры из савельевского отряда.
После падения Дербента генерал Рахманов занял крепость Баку, а Булгаков вошел в пределы Кубинского ханства. Через две недели посланный Зубовым отряд драгун овладел Шемахой.
Приближалось время, когда Зубов должен был встретиться на поле брани с самим «ужасом Персии», «львом львов» — Ага-Мухаммед-шахом.
8
«Милостивый государь мой Алексей Петрович!
Отличное Ваше усердие и заслуги, оказанные Вами при осаде крепости Дербента, где Вы командовали батареею, которая действовала с успехом и к чувствительному вреду неприятеля, учиняют Вас достойным ордена св. Равноапостольного Князя Владимира на основании статутов оного.
Вследствие чего, по данной мне от Ея Императорского Величества Высочайшей власти, знаки сего ордена четвертой степени при сем к Вам препровождая, предлагаю оные на себя возложить и носить в петлице с бантом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9
За Зубовым следовала свита: толстый граф Апраксин; казачьи генералы — бородатый слегка кривоногий Савельев и высокий смуглолицый красавец Платов; начальники регулярных войск — Булгаков, Беннигсен, Цицианов. У всех лица были сумрачны, и оживления почти не было заметно.
Затею главнокомандующего — штурмовать защитную башню, не пробив в ней предварительно бреши, — большинство считали нелепой. Ведь новый приступ должен был происходить при тех же условиях, что и первый, то есть без лестниц, и генералы были убеждены, что гренадеры и егеря посылаются Зубовым на верную смерть.
Из расположения шестипушечной батареи Ермолова все происходившее было видно как на ладони. Вот Римский-Корсаков, получив от командующего разрешение начать штурм, дал шпоры коню и помчался к колоннам, замершим в ожидании приказаний.
— Братцы! Товарищи! — воскликнул генерал, сняв треуголку. — Пришло время послужить матушке-государыне...
Взять эту башню нужно… Непременно… Так не посрамим своей былой славы!
Смутный гул пронесся по рядам!
— Веди, веди нас! — раздались отдельные голоса. — Умрем все до единого, а не отступим!
Генерал надел шляпу и сказал тише:
— Верю вам, ребята, — и взмахнул перчаткой: — Коли так — вперед!
Громоподобное «ура!» ответило Римскому-Корсакову.
Тот отъехал в сторону и пустил вперед штурмующие колонны. Путь воронежцев и егерей лежал как раз мимо холма, где расположился со своей свитой Зубов. Воронежские гренадеры шли, выдерживая равнение, как на параде.
Зубов размахивал треуголкой и, напрягая молодое лицо, кричал:
— Не посрамите, ребята, русской славы!
— Ты увидишь нас! — грянули в ответ гренадеры и кинулись, уже не держа фронта, к башне.
— Эх и встретят их сейчас! — сумрачно бросил толстый батареец и почти искательно спросил: — Господин фейерверкер, а что сегодняшний день обозначает?
Горский, который при приближении огневого дела сразу стал важным и всем своим видом показывал солдатам, что он хоть и небольшой, да командир, строго ответил:
— Седьмое мая — день праведного Иова Многострадального. Иова горошника, росника… Будут кидать свинцовый горох, и распустятся кровавые росы…
В этот момент и из бойниц башни, и со стен Дербента, сплошь унизанных его защитниками, загремели выстрелы.
С батареи было видно, как десятки фигурок закувыркались, сраженные пулями, в то время как остальные, не обращая на это никакого внимания, бежали к окутанной пороховым дымом башне. Эти, казалось, обреченные на смерть солдаты даже не кричали: они берегли свое грозное «ура!» для решительного момента.
Ермолов нетерпеливо переминался с ноги на ногу, вглядываясь в картину далекого боя. Как ему хотелось сейчас быть там, среди атакующих, или хотя бы помочь им отвлекающим противника пушечным огнем! Но не оставалось ничего другого, как беспомощно взирать на отчаянную попытку товарищей по оружию взять открытым штурмом передовую башню…
Наконец раздалось мощное «ура!» — это гренадеры, не обращая внимания на сыпавшийся град пуль, окружили башню.
— Боже праведный, да что это? — вскрикнул толстый бомбардир.
— Ишь ты! Ловко! Важно! — восхитился фейерверкер.
Поручик Чекрыжов взобрался на плечи гренадера и начал карабкаться по камням, подымаясь на руках все выше и выше. Миг — и его примеру последовали десятка два солдат. Они втыкали штыки в расщелины между камнями кладки и в несколько секунд очутились на крыше башни, Завязалось горячее дело.
Одни из удальцов работали штыками, другие ломали кровлю, чтобы проникнуть через пролом в средний этаж, В дело шло все, что попадалось под руку. Вдруг кровля рухнула, увлекая за собой и трупы павших, и продолжавших бой живых. Тела, камни, доски полетели на головы защитников башни, которые растерялись и были переколоты.
Пока гренадеры сражались внутри башни, подоспевшие егеря кинулись на прикрытие: из крепости спешила подмога. В отчаянном бою русские дрались штыками, дербентцы кидались на них со своими кривыми саблями. Бой длился беззвучно, слышались только стоны раненых, хрип умирающих да лязг оружия. Но вот вспыхнуло, как вспыхивает огонь, «ура!», а в ответ раздались отчаянные крики «алла».
Дербентцы не выдержали натиска и отступили к стенам города. Егеря преследовали их под огнем до самого Дербента.
Только вогнав неприятеля в ворота, они отошли к башне.
Полдень еще не наступил, а оплот Дербента был уже в руках русских. Теперь можно было без помех готовиться к штурму самой крепости.
6
Огромный шатер графа Валериана Александровича едва вмещал всех приглашенных.
Глядя вокруг, Ермолов невольно думал о временах светлейшего князя Потемкина, которые, казалось, снова воскресли. За две тысячи верст от Петербурга искусством архитекторов, живописцев, поваров, тафелъдекеров, музыкантов, дансоров юный капитан был перенесен, словно в сказке из «Тысячи и одной ночи», в обстановку столичного дворца, Боевые генералы и офицеры, в скромных мундирах, чувствовали себя неуютно, впрочем, как и изъявившие покорность российскому трону дагестанские вожди с газырями на груди и при великолепном оружии. Совсем по-иному вела себя многочисленная свита графа Валериана — гвардейские офицеры, носившие вне службы бархатные кафтаны, атласные камзолы, кружевные жабо и манжеты, во главе с бригадиром графом Апраксиным. Этот человек, назначенный на должность дежурного генерала при главнокомандующем и награжденный четырьмя орденами, не нюхал пороха и проявлял свои способности всего более во время празднеств, кутежей и амуров.
А женщины прекрасным ожерельем окружали Зубова и его свиту. Тут были и петербургские прелестницы, последовавшие на край света за братом любимца Екатерины II; и хорошенькие француженки — актрисы, танцовщицы, певицы; и пугливые девушки, присланные в дар Золотой Ноге султанами, кадиями и шамхалами; и крепкие, краснощекие казачки. Граф Валериан отличался женолюбием не менее светлейшего князя Потемкина. Недаром, когда восемнадцатилетний Зубов отправился на Турецкий театр военных действий, царица писала, что в городе все красавицы без него похудели.
Да он и сам был красавцем, превосходившим телесной приятностью брата: лицо необычайной белизны с нежным румянцем, точеные черты, большие светлые глаза. Екатерина II не скрывала своей симпатии к Валериану и в минуты нежности именовала юношу в письмах «резвуша моя», «любезный мальчик», отмечая его пылкий нрав, подвижность и жизнерадостность. Она и позволяла ему почти то же, что и своему избраннику Платону: граф Валериан, играя в фараон, ставил на карту по тридцать тысяч золотом.
Чрезвычайно высоко ценила престарелая императрица, уже растерявшая изрядную долю природной своей проницательности, и человеческие качества Валериана Зубова, большей частью мнимые. Окружавшая графа свита вспоминала, что в письмах на Кавказ, которые Зубов своим ближним зачитывал вслух, Екатерина II называла его «прекрасной и доброй душой», «героем во всей силе слова», «храбрым воином», «вежливым и благородным рыцарем».
Очень пухлый, несмотря на молодость, граф Апраксин, похожий на младенца-переростка, достаточно громко, чтобы слышал Зубов, занятый француженкой-дансоркой, говорил:
— Всемилостивейшая матушка-государыня наша изволила так отозваться о способностях и военных подвигах его сиятельства Валериана Александровича: «Блистательная младость таковая обещает Вам век благополучии и всего доброго, чего только человек желать может…»
Ермолов заметил, как с неудовольствием наморщил свое смуглое красивое лицо Матвей Иванович Платов, как с плохо скрытой неприязнью поглядывает на придворных трутней боевой артиллерист Богданов. Он слышал, что царица серьезно почитает Зубова чуть ли не лучшим полководцем Европы, забывая генералов Репнина, Гудовича, Каменского. «Как неуместно хвалить военные способности графа Валериана Александровича, если существует сам бог войны — великий Суворов!..» — подумал Ермолов, невольно разделяя общее ощущение воинов-кавказцев.
Очевидно, и Зубов почувствовал неловкость от возникшей невидимой стены между свитой и приглашенными армейскими начальниками.
— Господа! — крикнул он, отвлекаясь от быстрого и приятного французского разговора. — Прошу всех за столы, причем господ генералов приглашаю за стол ближний… — Он поискал в военной толпе Ермолова и добавил: — Алексей Петрович, ты сядешь со мною…
Первый тост был поднят за ее величество государыню-императрицу, «милости которой равномерно простираются на всех ее подданных». Ермолов слышал, что Екатерина II оказывала такое благоволение графу Валериану Александровичу, что даже фаворит одно время видел в брате опасного конкурента. Увлечение младшего Зубова прекрасной графиней Потоцкой положило конец их соперничеству.
С тех пор между братьями установились самые добрые отношения, причем в своих письмах Валериан именовал Платона «любимым другом, братом и отцом…».
Понемногу военные, разгоряченные вином, завладели разговором, переводя его на трудности предстоящего взятия Дербента. Корсаков, Беннигсен, Цицианов, Платов говорили о невозможности открытого штурма и настойчиво рекомендовали главнокомандующему употребить все усилия, чтобы пробить в крепостной стене брешь. Зубов рассеянно кивал головой, внимая им вполуха, но затем повернулся к Ермолову и тихо сказал:
— Десятого приступ… И ты, Алексей Петрович, будешь командовать центральной брешь-батареею…
7
Едва забрезжило утро 10 мая, как все имевшиеся в корпусе Зубова орудия начали обстрел Нарын-Кале. Батареи были расставлены веерообразно, с таким расчетом, чтобы удары ядер приходились по одному и тому же месту в стене замка.
В эти минуты фейерверкер Горский преобразился. Куда подевались его прибауточки и смешочки, суетливость и празднословие! Быстро и четко командовал он расчетом своего орудия — бронзовой, старинного литья, пушки, — сам подхватывая его за колеса после выстрела и вывинчивая для новой наводки винты.
Ермолов, перебегавший от одного орудия к другому, после каждого залпа выскакивал вперед и из-под руки глядел на стену Нарын-Кале, в которую с каменными брызгами ударялись ядра.
— Молодец, фейерверкер! — кричал он, видя, как точно в цель летят ядра.
— Рад стараться, ваше благородие! — весело отвечал фейерверкер и с преувеличенной строгостью бросался к прислуге: — Шевелись! Подноси картуз!
До двух часов пополудни гремели не переставая пушки.
Свистя и шипя, резали воздух ядра, но долго, очень долго стены Нарын-Кале по-прежнему стояли невредимыми. Канонада все усиливалась. Наконец камень не выдержал, и стена рухнула, обнажив брешь, через которую уже легко было проникнуть в замок.
Орудия смолкли, и на солнце сверкнула стальная щетина штыков: был назначен немедленный штурм НарынКале. В то же самое время от Зубова полетел в Петербург гонец. «Через образовавшийся пролом, — доносил граф Валериан Екатерине II, — блеснуло в очи неприятелю победоносное оружие Вашего Императорского Величества, приготовленными к штурмованию замка воинами».
Но вот из-за стен Дербента до слуха русских донеслись громкие крики, потом все смолкло, и ворота оплота Дагестана широко распахнулись.
На площади показалась процессия. Впереди, в разноцветных халатах и белых чалмах, шли старейшины Дербента. Двое юношей вели под руки едва передвигавшего от дряхлости ноги старца в белоснежной чалме. В некотором отдалении медленно двигались главы дагестанских племен, явившиеся для защиты своей твердыни. Последним следовал верхом Шейх-Али-хан, на шее которого в знак покорности висела его кривая сабля. Дербент сдавался на милость победителя…
Не доходя до русского главнокомандующего десяти шагов, вся процессия остановилась и опустилась на колени.
Лишь дряхлый старец, сопровождаемый юношами поводырями, продолжал приближаться. Тяжело дыша, он поравнялся с Зубовым и тоже встал на колени. Не приподымаясь, старик чуть слышно заговорил о чем-то на своем языке.
Зубов уловил только одно слово, показавшееся ему похожим на русское имя Петр.
В заключение своей речи старец протянул Зубову серебряные ключи.
— Что он говорит? — спросил граф Валериан переводчика. — Мне послышалось, что он упомянул имя Петра.
— Так точно, ваше сиятельство, — последовал ответ. — Он говорит, что ему уже сто двадцать лет и что семьдесят три года назад он поднес эти самые ключи от Дербента императору Петру Великому…
— Какая прекраснейшая фраза для донесения моего! — воскликнул Зубов. — Запишите: «Оруженосец Екатерины II те же ключи и от того же старца, что и Петр Великий, принял 10 мая 1796 года…»
Потом он соскочил с коня, поднял коленопреклоненного старца и обратился к толпе с уверением, что, раз они сдаются добровольно, им страшиться нечего: город разорен не будет и все их имущество останется нетронутым. А в это время к открытым воротам Дербента с распущенными знаменами и музыкой подходили кавказские егеря и московские мушкетеры из савельевского отряда.
После падения Дербента генерал Рахманов занял крепость Баку, а Булгаков вошел в пределы Кубинского ханства. Через две недели посланный Зубовым отряд драгун овладел Шемахой.
Приближалось время, когда Зубов должен был встретиться на поле брани с самим «ужасом Персии», «львом львов» — Ага-Мухаммед-шахом.
8
«Милостивый государь мой Алексей Петрович!
Отличное Ваше усердие и заслуги, оказанные Вами при осаде крепости Дербента, где Вы командовали батареею, которая действовала с успехом и к чувствительному вреду неприятеля, учиняют Вас достойным ордена св. Равноапостольного Князя Владимира на основании статутов оного.
Вследствие чего, по данной мне от Ея Императорского Величества Высочайшей власти, знаки сего ордена четвертой степени при сем к Вам препровождая, предлагаю оные на себя возложить и носить в петлице с бантом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9