Достаточно было заглянуть в каморку (два метра на полтора), которую мы солидно называли библиотекой, чтобы увидеть, какое жалкое зрелище представляли собой набухшие от многократного употребления книжицы «Библиотеки военных приключений» и тома знакомой с детства классики. За книгой, пришедшей к нам по подписке, мгновенно устанавливалась длиннющая очередь, голова которой начиналась чаще всего в офицерском кубрике, а хвост терялся в матросском. Если же ты почему-нибудь не успел оказаться в голове, можешь быть уверен, что, когда книга дойдет до тебя, ее обязательно нужно будет взять двумя пальцами за уголок корешка, выйти на улицу и тщательно выбить густые облака бумажной пыли.
Кое-кто изредка ходил на охоту, до потери сознания резались в шахматы и домино, писали письма – писали помногу и часто. У кого были родственники – родственникам, а то знакомым, бывшим однокашникам, случайно знакомым девушкам, по вялым ответам которых можно было судить, что платоническая связь эта поддерживалась с обеих сторон лишь автоматически: достаточно будет одному кому-то не ответить – и она лопнет. Если учесть еще, что все мы были отличные трепачи (я не говорю уже о таких закостенелых, как Старший Лейтенант), то вот и весь полный комплект нашего активного досуга.
Существовал еще, однако, и пассивный: наша гордость и всеобщая любимица – радиола. Всю имеющуюся в нашем распоряжении сотню пластинок мы знали наизусть, каждую новую тут же заигрывали до полного изучения, и все же радиола от подъема до отбоя умолкала лишь на часы занятий…
Впрочем, как я убедился, она играла иногда и во время занятий. Я как-то случайно забежал в эти часы в жилой корпус и услышал музыку. Разумеется, удивился. Дежурным матросам запрещалось пользоваться радиолой в рабочее время. Заглянув в библиотечную каморку, я увидел Минера, который сидел, склонившись над проигрывателем и обхватив голову руками. При этом лицо его не было отсутствующим – оно было сосредоточенным до оцепенения. Меня он не заметил, поскольку ничего, видимо, не замечал в эти минуты. Я на цыпочках удалился. Удалился с благоговением, так как мне тоже было знакомо это – и сладостное, и тягостное очарование музыки. Случалось, среди болтовни мы умолкали разом и, уносясь мысленно каждый в свое, слушали…
Позже мы узнали и репертуар Минера. Он любил старые, довоенные песни: «Липа вековая», «На улице дождик» Руслановой, «Катюшу», «Каховку», но больше всего – вальсы: «Амурские волны», «Дунайские волны», «Осенний сон», «Березку»…
Так случайно обнаружилась маленькая слабость Минера: Минер тосковал иногда.
Но, может быть, виной тому было установившееся затишье на море. Циклон (или что там другое), видимо, покинул опасную зону, у нас тоже загостевала более или менее безветренная погода… И вот однажды на стол Майора лег рапорт для передачи его по инстанции: «Прошу считать мои обязанности на точке №… выполненными…»
Каково же было наше изумление, когда в ответ на эту бумагу радисты приняли приказ на имя Минера: «Немедленно прибыть в часть для получения отпускных документов…» И – Майору: «Временно откомандировать…»
Мы встретили эту весть бурей восторга, чего нельзя сказать о Минере. Если бы он не отвык от нормальной речи и внешнего проявления эмоций, он бы сейчас сказал растерянно: «Чего же это они там…»
Да не там, Минер, а здесь! Мы-то ведь знали нашего Майора и готовы были поклясться, что оба приказа изданы по его ходатайству.
Попутный катер радарщиков должен был идти сегодня.
Говорить Минер не умел, а вздыхать не научился, поэтому, достав чемодан, стал молча складывать вещи. Потом сходил к Майору, вернулся и, взяв чемодан, спросил:
– Что вам привезти, ребята?
Мы растерялись. Действительно, что же это нам надо бы?
– Может, книги новые?.. – неуверенно предложил кто-то.
– Во-во! – обрадовался Старший Лейтенант. – И пластиночек! А вообще – глядите сами, что понравится. Денег-то у вас хватит?
– Гм! – сказал Минер.
Мы всей толпой вышли вместе с ним к нашему допотопному причалу. Скоро подвалил катер, и не успели мы глазом моргнуть, как он уже скрылся за поворотом.
Странное дело, будто и недолго прожили вместе, будто и не получилось у нас настоящей дружбы, но когда мы вернулись в кубрик – он оказался страшно пустым и неуютным.
Можно представить себе, как ждали мы его – человека с Большой земли. Какие и где события произошли? В каких платьях девушки ходят? И действительно ли там все еще нет снега?
А он явился вечером, неожиданно прогремев четырьмя чемоданами в дверях (и как он один тащил их – до сих пор не пойму), вошел с тем же отсутствующим видом, словно бы удалялся на одну минуту, неопределенно поприветствовал всех и отправился докладывать Майору о прибытии.
– Товарищи офицеры!.. – торжественно начал Старший Лейтенант. – Клянусь вам, он добрался до Города, попросился на какой-нибудь корабль у причала и проторчал там положенные полтора месяца! Хотя ему положен, наверное, уже год.
Судя по характеру Минера, заявление это не лишено было оснований. Но мы ошиблись.
Ошиблись уже потому, что с возвращением Минера из чемоданов начали появляться такие необыкновенные вещи, что только ради них стоило добраться до Большой земли: десятка два пластинок, десяток книг, которые тут же исчезли в чьих-то тумбочках (по-моему, Старший Лейтенант стянул три – решаю позже проверить), лимоны, огромные, с детскую голову апельсины, яблоки, почти полчемодана чесноку (то-то пойдет аромат по кают-компании!) и три бутылки КВВ.
– Вез пятнадцать, – объяснил Минер, – две последние отняли летчики.
– Ну, мы им полетаем над нами, – пообещал Старший Лейтенант.
Минер спросил:
– Отнесем одну Майору к празднику?
– Минер! – упрекнул кто-то.
Минер молча взял несколько газет, положил туда несколько лимонов, апельсинов, чесноку, яблок и бутылку КВВ.
Через десять минут он вернулся без пакета.
Коньяк мы распили в тот же вечер и, надо сказать, очень скоро пожалели об этом.
Между нами и рыбаками с ближайшего рыбпункта (ближайшего, хотя мы смутно представляли, где он) существовал негласный и неписаный уговор. А скорее даже – традиция, неизвестно когда сложившаяся.
То ли из сочувствия к нам, то ли из дружеского расположения рыбаки считали своим долгом дней за семь – десять до каждого праздника снарядить катер и двумя-тремя бутылками «Столичной» обеспечить офицеров каждой из близлежащих к ним точек.
Кроме того, они привозили мороженую рыбу для собак Майора. За водку мы им деньги, конечно, возвращали, а с Майора за рыбу они отказывались брать.
На этот раз, в канун 7 ноября, примерно через три недели после возвращения Минера, рыбаки, как всегда, опять не подвели нас.
Сгрузив рыбу, мы получили заветный пакет и спрятали содержимое его в один из чемоданов.
Казалось бы, в этом отношении к празднику мы подготовились, беды ждать неоткуда.
Но именно тогда, когда ее не ждешь, она приходит. Пошлая истина. Однако что поделаешь!
В тот же день накануне отбоя от радарщиков пришла радиограмма: часа четыре уже, как от них вышел на лыжах к летчикам Черт (назовем его так, потому что он оказал нам дьявольскую услугу), но туда он не пришел, а назад не явился.
Это значило, что нам следует организовать в своих окрестностях поиск.
Додумаются же люди теряться за неделю до праздника.
Составили несколько парных групп, в одну из которых включили Минера, не захотевшего сидеть в кубрике, и вышли в метель на улицу.
А метель к этому времени разыгралась отменная – самое бы время сидеть в тепле, беседуя со Старшим Лейтенантом о пляжах Ниццы.
Но ничего не попишешь. Мы поглубже натянули капюшоны канадок, туго завязали шнурки на горле и двинулись вместе с ним по зимней тропе в сторону аэродрома. (Кстати, две книги из привезенных Минером я ночью реквизировал из тумбочки Старшего Лейтенанта.)
Мы были уверены, что такой здоровила, как Черт, а личность его была нам хорошо знакома, близко от дому не застрянет. Искать его следовало, очевидно, где-то в районе тезки его – Чертова перевала, или Чертова моста, как называли его у нас. Это было самое трудное место перехода.
Тропа, о которой я упомянул выше, – условность. Мы просто знали наиболее удобные проходы в скалах. Все дороги и тропы в это время были так заметены, что при всем желании найти их было невозможно.
Ветер, ледяной, секучий, хлестал то с одного боку, то с другого, то в лицо. Ветры Заполярья вообще имеют странность вертеться вокруг каждого человека.
Примерно через час мы одолели последний подъем перед Чертовым перевалом и, притормаживая, спустились вниз. При хорошем снаряжении этот спуск – наслаждение, а тут можно было и шею свернуть.
Наши предположения оказались верными. Приблизительно на шестом километре от точки мы разглядели черный силуэт, движущийся со стороны Чертова перевала.
Пять минут – и мы были возле него.
По колено в снегу он брел с закрытыми глазами и зачем-то еще тащил за собой лыжи.
Впоследствии я часто замечал, что, попадая в такие вот или подобные обстоятельства, человек нередко делает глупости.
Он открыл глаза и увидел нас, когда мы уже остановились возле него. Сказал:
– Нога, – и начал оседать на снег.
Мы подхватили его. На лице появились первые признаки обмораживания – это мы устранили быстро. А вот с окоченевшими ногами ничего нельзя было поделать.
Поблизости ни сосенки, чтобы развести костер. А класть его на снег и разувать при тридцати градусах…
Старший Лейтенант отшвырнул палки и взвалил его себе на плечи.
Впрочем, через полкилометра он переложил его на мои плечи, решив почему-то, что так нам обоим будет удобнее.
Не знаю, скоро ли добрались бы мы до точки, но километрах в трех от нее на нас налетели добрые молодцы Минера во главе с ним самим. Теперь они уже искали нас.
Через двадцать минут показалось наше хозяйство. Мы внесли пострадавшего и уложили в своем кубрике, так как наш фельдшерский пункт, занимавший каморку рядом с камбузом, состоял лишь из аптечки и одного стула. К серьезно больным фельдшер вызывал санитарный катер.
Мы быстренько раздели спасенного, и вот тут-то произошла история, из-за которой мы единодушно обозвали его Чертом.
Надо было растирать окоченевшие руки и ноги, поэтому мы извлекли из-под кровати наш драгоценный чемоданчик, быстренько откупорили бутылку «Столичной» и по-человечески побрызгали на злосчастного радарщика.
Но тут появился и стал в дверях, молчаливо взирая на наши процедуры, Майор.
Мы, не сговариваясь, схватили из распахнутого чемоданчика оставшиеся две бутылки и стали поливать пострадавшего в три руки, как будто это мы специально ради него сбегали за водкой в ближайший, километров за двести, магазин.
Об этих двухстах километрах мы вспомнили только потом, а тут единственной мыслью было, чтобы Майор не подумал, будто мы празднуем каждый день: от годовщины до годовщины. Разве станешь объяснять: «Товарищ Майор, к празднику…»
Больной наш быстро пришел в себя (еще бы – после такой ванны!), руки и ноги его оказались в порядке, вывих мы совместно с матросом-фельдшером ликвидировали, и дня три еще этот Черт отлеживался у нас, переходя с койки на койку: смотря по тому, кто находился на дежурстве. И, по-моему, он все три дня был пьян от одного запаха в нашем кубрике.
Наступил праздник, а вместе с ним и весьма знаменательный для всей нашей офицерской колонии вечер Седьмого ноября.
После небольшого торжества, когда Майор поздравил сначала матросов, а затем и нас – офицеров, Майор снова тактично отказался от участия в общем ужине, а мы очень и не настаивали, так как приглашать гостей было не к чему.
Майор лишь зашел в кают-компанию, чтобы еще раз пожелать нам всего хорошего (то же самое, разумеется, услышал в ответ и с нашей стороны), а потом отправился к матросам проверить, как накрыты столы и все ли сделано, чтобы сохранить горячий ужин для тех, кто на вахте.
Ели мы из общего котла с матросами. Единственное различие состояло в том, что какой-то чудак в интендантских верхах решил, будто в паек матросов должна входить треска в томате, а в паек офицеров – как чуточку более дорогая – треска в масле. Мы же, все до одного, любили треску в томате, и наш вестовой, отыскав среди матросов любителей масла, всегда поставлял нам томат.
Был отличный салат, был борщ и даже – сосиски. Все-таки дока наш старшина-хозяйственник. Сколько времени уже не завозили нам продукты, а у него где-то в морозильнике хранились сосиски. Были и все прочие праздничные мелочи, как-то: севрюга, десерт и т. д. Наш стол, кроме того, украшали еще тропические яства, привезенные с Большой земли Минером. Однако сидели мы довольно грустные.
Мы уже хотели чокнуться компотом, когда поднялся Старший Лейтенант.
– Товарищи офицеры… – трагическим голосом сказал он. – Я долго берег ее… Я хранил ее. Я хранил ее на черный день. И вот этот день наступил. Грустно только, что наш черный день совпал со светлым праздником.
С этими словами он извлек из кармана брюк нагретую его телом четвертинку.
Восторженное негодование сменилось новой грустью.
Мы поставили четвертинку на середину стола, и это было трагическое зрелище: шестеро здоровющих мужиков вокруг, а она – такая маленькая-маленькая и одинокая – посредине.
Кто-то начал выступление по доводу бережного отношения к сиротам.
Вдруг в коридоре загремели лыжи. Дверь распахнулась, и в проеме ее появился заснеженный, распухший от одежд Черт.
Нашим первым естественным желанием было схватить его, связать и оттащить на шестой километр домерзать.
Словно предугадав это, он быстренько распахнул канадку, и на стол наш бухнулась полновесная, обшитая брезентом фляжка со спиртом.
Мы не стали его вязать, мы только пообещали, что до девятого ноября не будем вытаскивать из сугробов.
Он сгреб у нас пару лимонов и заявил, что это в компенсацию за плохую кормежку, которой якобы мы его снабжали здесь.
Вот ведь негодяй. Ему еще носили прямо в кубрик…
Но от возмездия он бежал. Только лыжами прогремел в коридорчике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9