— Чтобы умереть, никакого мужества не требуется, — засмеялся Нездешний. — А вот чтобы жить, нужна большая смелость.— Странный ты человек. Разве ты не боишься смерти?— Я боюсь всего на свете, священник, — всего, что ходит, ползает или летает. Но прибереги эти разговоры для вечернего костра. Мне надо подумать.Тронув коня каблуками, Нездешний въехал в небольшой лесок. Там, в укромной лощине у тихого ручья, он спешился и ослабил подпругу. Лошади хотелось пить, но Нездешний стал медленно вываживать ее, чтобы она остыла перед водопоем. Потом он расседлал ее и покормил овсом из торбы, притороченной к седлу. Привязав лошадей, он развел небольшой костер в кольце из камней и разостлал рядом одеяло. Закусив холодным мясом, от которого Дардалион отказался, и сушеными яблоками, Нездешний занялся своим оружием. Наточив все три ножа на бруске, он разобрал и почистил арбалет.— Занятная штука, — заметил Дардалион, — Да, мне его сделали в Венгрии. Очень полезное оружие: бьет двумя стрелами насмерть с двадцати шагов. — Значит, тебе приходится близко подходить к жертве.Нездешний впился своими мрачными глазами в Дардалиона.— Не вздумай судить меня, священник.— Я просто так сказал. Как случилось, что у тебя увели лошадь?— Я был с женщиной.— Понятно.— Боги, это же смешно, когда молодой парень напускает на себя такой вот чопорный вид. Ты что, никогда не спал с женщиной?— Нет. Я и мяса не ел последние пять лет, и вина не пробовал.— Скучная жизнь, зато счастливая.— Нет, не скучная. Жизнь состоит не только из утоления телесных аппетитов. — Я того же мнения. Но их порой тоже утолить не мешает.Дардалион промолчал. Что толку объяснять воину, как гармонична может быть жизнь, посвященная воспитанию духа? Как радостно парить невесомым и свободным под солнечными ветрами, и путешествовать к далеким мирам, и видеть рождение новых звезд. Как легко бродить по туманным коридорам времени.— О чем задумался? — спросил Нездешний.— О том, зачем ты сжег мою одежду, — сказал Дардалион и вдруг понял, что этот вопрос не давал ему покоя весь день.— Да так, взбрело в голову. Я долго был один — захотелось побыть в чьем-нибудь обществе.Дардалион, кивнув, подложил в огонь пару веток.— Больше ты ни о чем меня не спросишь?— А тебе хотелось бы?— Пожалуй. Сам не знаю почему.— Сказать тебе?— Не надо. Я люблю загадки. Какие у тебя планы на будущее?— Разыщу братьев из моего ордена и вернусь к своим обязанностям.— То есть умрешь.— Возможно.— Не вижу в этом никакого смысла — впрочем, жизнь вообще одна сплошная бессмыслица.— Но хоть когда-нибудь она имела для тебя смысл?— Да. Давным-давно, пока я не сделался коршуном.— Я не понимаю.— Вот и хорошо. — Воин лег, подложив под голову седло, и закрыл глаза.— Объясни, — попросил Дардалион.Нездешний повернулся на спину и открыл глаза, глядя на звезды.— Когда-то я любил жизнь и радовался солнцу. Но радость бывает недолговечной, священник, — и когда она умирает, человек начинает спрашивать себя: почему? Почему ненависть настолько сильнее любви? Почему зло всегда вознаграждается? Почему сила и проворство значат больше, чем праведность и доброта? Потом человек понимает, что ответов на эти вопросы нет — и что ему, если он хочет сохранить рассудок, надо изменить свои взгляды. Когда-то я был ягненком и играл на зеленом лугу. Потом пришли волки. Теперь я стал коршуном и летаю в иной вселенной.— И убиваешь ягнят, — прошептал Дардалион.— Ну нет, священник, — хмыкнул, поворачиваясь на бок, Нездешний. — За ягнят мне не платят. Глава 2 Наемники уехали, и у дороги остались лежать семнадцать тел: восемь мужчин, четыре женщины и пятеро детей. Мужчины и дети умерли быстрой смертью. Четыре тележки из тех, что тащили за собой беженцы, полыхали вовсю, а пятая потихоньку тлела. Когда убийцы перевалили за гряду южных холмов, из кустов близ дороги вылезла молодая рыжеволосая женщина с тремя детьми.— Тушите огонь, Кулас, — сказала она, подталкивая старшего мальчика к тлеющей повозке. Он смотрел на мертвых, в ужасе раскрыв голубые глаза. — Ну же, Кулас. Помогите мне.Но мальчик увидел тело Ширы и, шагнув к ней на трясущихся ногах, простонал:— Бабушка...Женщина обняла его и прижала его голову к своему плечу.— Она умерла и больше не чувствует боли. Пойдем потушим огонь. — Она вручила мальчику одеяло. Двое младших — семилетние девочки-двойняшки — стояли, взявшись за руки и повернувшись к мертвым спиной. — Ну-ка, девочки, помогите брату — и мы пойдем.— Куда, Даниаль? — спросила Крилла.— На север. Говорят, там стоит ган Эгель с большой армией. Мы пойдем туда.— Я не люблю солдат, — сказала Мириэль.— Ну-ка, быстро помогите брату!Даниаль отвернулась, пряча от детей слезы. Гнусный, гнусный мир! Три месяца назад, когда началась война, до их селения дошла весть, что Псы Хаоса идут на Дренан. Мужчины только посмеялись, уверенные в скорой победе.Но женщины сердцем чуяли, что от солдат, именующих себя Псами Хаоса, ничего хорошего ждать не приходится. Немногие, правда, предвидели, насколько плохо все окажется на самом деле. Даниаль еще поняла бы, как и всякая женщина, что сильному врагу нужно покориться. Но Псы не просто покоряли — они несли всем и каждому смерть, пытки, ужас и разрушение.Священников Истока преследовали и убивали — новые хозяева объявили их орден вне закона. Но ведь Исток всегда проповедовал непротивление, мир, гармонию и уважение ко всякой власти. Чем могли угрожать захватчикам его служители?Крестьянские общины подвергались огню и разрушению. Кто же будет осенью собирать урожай?Этот кровавый разгул ошеломлял Даниаль — она никогда не поверила бы, что такое возможно. Ее саму насиловали трижды — один раз вшестером. Ее не убили только потому, что она пускала в ход все свое актерское мастерство и притворялась, будто ей это приятно. Солдаты каждый раз оставляли ее избитую, поруганную, но с неизменной улыбкой на лице. Нынче чутье подсказало ей, что она так просто не отделается — завидев издали всадников, она собрала детей и спряталась с ними в кустах. Эти солдаты не насиловали — они только убивали и жгли.Двадцать вооруженных мужчин остановились, чтобы перебить кучку мирных жителей.— Мы потушили, Даниаль, — сказал Кулас. Взобравшись на повозку, она нашла там одеяла и провизию, которой захватчики пренебрегли. С помощью ремешков она соорудила из трех одеял заплечные мешки для детей и повесила себе через плечо кожаные фляги с водой.— Пошли, — сказала она, и они вчетвером зашагали на север.Они не успели отойти далеко, когда послышался стук лошадиных копыт. Даниаль запаниковала: место вокруг было открытое. Девчушки расплакались, но юный Кулас извлек из своего мешка длинный кинжал.— Отдай сейчас же! — вскричала Даниаль. Она отняла у мальчика клинок и зашвырнула подальше, приведя Куласа в ужас. — Это нам не поможет. Слушайте меня. Что бы со мной ни делали, ведите себя тихо. Понятно? Не кричите и не плачьте. Обещаете?Из-за поворота появились двое всадников. Первым ехал темноволосый воин той разновидности, которую Даниаль изучила слишком хорошо: с жестким лицом и еще более жесткими глазами. Второй ее удивил: худощавый аскет, хрупкий и не злой на вид. Даниаль откинула назад свои длинные рыжие волосы и расправила складки зеленого платья, выдавив из себя приветливую улыбку.— Вы шли с теми беженцами? — спросил воин.— Нет. Мы сами по себе.Молодой человек с добрым лицом осторожно слез с лошади, поморщившись, будто от боли.— Не надо лгать нам, сестра, — сказал он, протягивая к Даниаль руки, — мы не враги. Мне жаль, что тебе пришлось вынести столько.— Ты священник?— Да. — Он опустился на колени и раскрыл объятия детям. — Идите ко мне, детки, идите к Дардалиону. — Они, как ни странно, послушались, и девочки подошли первыми. Он обнял своими тонкими руками всех троих. — Сейчас вы вне опасности — большего я не могу обещать.— Они убили бабушку, — сказал мальчик.— Я знаю, Кулас. Зато ты, Крилла и Мириэль остались живы. Вы долго бежали — теперь мы вам поможем. Отвезем вас на север, к гану Эгелю.Он говорил мягко и убедительно, простыми, понятными словами. Даниаль поражалась благодетельной силе, исходящей от него. В нем она не сомневалась, но взор ее все время обращался к темноволосому воину, так и не сошедшему с коня.— Ты-то уж верно не священник, — сказала она.— Нет. Да и ты не шлюха.— Почем ты знаешь?— У меня на них глаз наметанный. — Он перекинул ногу через седло, спрыгнул наземь и подошел к ней. От него пахло застарелым потом и лошадью — вблизи он был не менее страшен, чем любой из тех солдат, с которыми она сталкивалась. Но страх перед ним был каким-то отстраненным — словно смотришь представление и знаешь, что злодей, какой бы ужас он ни наводил, со сцены не соскочит. В нем тоже чувствовалась власть, только угрозы в ней не было. — Ты правильно сделала, что спряталась, — сказал он.— Ты следил за нами?— Нет. Я прочел это по следам. Час назад мы сами прятались от того же отряда. Это наемники, они не настоящие Псы.— Не настоящие? Что же еще надо сотворить, чтобы заслужить почетное звание настоящих?— Эти простаки оставили вас в живых. От Псов вы так легко не ушли бы.— Как это случилось, что такой, как ты, путешествует вместе со священником Истока?— Такой, как я? Быстро же ты судишь, женщина. Вероятно, мне следовало бы побриться.Она отвернулась от него к Дардалиону.— Поищем место для лагеря, — сказал священник. — Детям нужно поспать.— Теперь всего три часа пополудни, — заметил Нездешний.— Им нужен особый сон, поверь мне. Давай сделаем привал.— Пойдем-ка со мной. — Нездешний отошел с ним футов на тридцать от дороги. — Что это тебе взбрело в голову? Мы не можем посадить их к себе на шею. У нас только две лошади, а Псы рыщут повсюду. Псы либо наемники.— Я не могу их бросить — но ты поезжай.— Что ты сделал со мной, священник? — взревел Нездешний.— Я? Ничего.— Околдовал ты меня, что ли? Отвечай.— Я не умею колдовать. Ты волен делать что хочешь, исполнять любые свои причуды.— Я не люблю детей. И женщин, которым не могу заплатить, тоже.— Нам нужно найти тихое место, где я мог бы облегчить их страдания. Сделаешь ты это для нас перед отъездом?— О каком отъезде ты толкуешь?— Я думал, ты хочешь уехать, избавиться от нас.— Как же, избавишься тут. Боги — будь я уверен, что ты меня околдовал, я убил бы тебя, клянусь!— Не делал я этого. И не стал бы, даже если бы умел.Бормоча вполголоса проклятия, Нездешний вернулся к Даниаль и детям. При виде его девчушки уцепились за юбку Даниаль, вытаращив глазенки от страха.Он подошел к своей лошади и дождался Дардалиона.— Ну, кто хочет проехаться со мной? — Не получив ответа, Нездешний хмыкнул. — Я так и знал. Пошли вон к тем деревьям — там и устроимся.Немного времени спустя Дардалион уже рассказывал детям старинные волшебные сказки, убаюкивая их своим мягким голосом, а Нездешний лежал у костра, глядя на женщину.— Хочешь меня? — внезапно спросила она.— Сколько это стоит?— С тебя я ничего не возьму.— Так я не хочу. Глазами ты лжешь не столь успешно, как ртом.— Что это значит?— Это значит, что я тебе противен. Я не обижаюсь — я не раз спал с женщинами, которым был противен.— Не сомневаюсь.— Вот это по крайней мере честно.— Я не хочу, чтобы с детьми приключилось что-то худое.— Ты думаешь, я способен причинить им зло?— Да, думаю.— Ты ошибаешься, женщина.— Не считай меня глупее, чем я есть. Разве ты не уговаривал священника бросить нас? Ну, что скажешь?— Это так, но...— Никаких “но”. Без помощи нам не выжить. По-твоему, бросить нас в беде не значит причинить зло?— Женщина, у тебя язык как бритва. Я ничего тебе не должен, а у тебя нет права придираться ко мне.— Я к тебе не придираюсь. Это означало бы, что я надеюсь тебя исправить. Я же презираю тебя и тебе подобных. Оставь меня в покое, проклятый!
Дардалион сидел с детьми, пока они не уснули, а после возложил руку на лоб каждому поочередно и произнес шепотом молитву Мира. Девочки лежали, обнявшись, под одним одеялом, а Кулас вытянулся рядом, положив голову на руки. Священник завершил молитву и откинулся назад, обессиленный. Одежда Нездешнего, которую он носил, почему-то мешала ему сосредоточиться. Неясные картины боли, вызываемые ею, теперь смягчились, но все-таки затрудняли ему путь к Истоку.Отдаленный крик вернул его к настоящему. Где-то там, во мраке, страдала еще чья-то душа.Священник содрогнулся и подошел к костру, где в одиночестве сидела Даниаль. Нездешний ушел.— Я оскорбила его, — сказала Даниаль. — Но он такой холодный, такой жестокий — как раз по нынешним временам.— Да, он таков, — согласился Дардалион, — зато он способен доставить нас в безопасное место.— Я знаю. Как ты думаешь, он вернется?— Думаю, что да. Ты сама-то откуда?— Трудно сказать, — пожала плечами она. — Родилась я в Дренане.— Славный город. Там много библиотек.— Да.— Расскажи, как играла на сцене.— Откуда ты... ах да, от Истока ведь ничего не скроешь.— Все намного проще, Даниаль. Мне об этом рассказали дети — ты говорила им, что представляла “Дух Цирцеи” перед королем Ниалладом.— Я играла шестую дочь, и моя роль состояла из трех строчек, — улыбнулась она. — Но впечатление у меня осталось незабываемое. Говорят, что король мертв — изменники убили его.— Я тоже слышал. Но не будем думать о печальном. Ночь ясна, звезды сияют, и дети видят сладкие сны. Смерть и отчаяние никуда не денутся до завтра.— Я не могу не думать об этом. Судьба так жестока. Того и гляди из-за деревьев появятся всадники, и весь этот ужас начнется снова. Знаешь ли ты, что до Дельнохских гор, где стоит с армией Эгель, двести миль пути?— Знаю.— Ты будешь драться за нас? Или отойдешь в сторону и дашь нас убить?— Я не воин, Даниаль, — но в сторону не уйду и останусь с вами.— Ну а твой друг будет драться?— Да. Это все, что он умеет.— Он убийца, — сказала Даниаль, кутаясь в одеяло. — Он ничем не отличается от наемников или вагрийцев. И все-таки я надеюсь, что он вернется, — странно, правда?— Попытайся уснуть — а я позабочусь о том, чтобы тебе не приснилось ничего дурного.— Хорошо бы — мне так хочется забвения и покоя.
1 2 3 4 5 6