Елизавета Дворецкая
Червонная Русь



Елизавета Дворецкая
Червонная Русь

Пролог

Перемышль, 1112 год
– Расскажи про деда Боняка!
– Какое рассказывать, тебе давно спать пора! И так сколько внизу проболтался, не дозовешься тебя! Мал ты еще на пирах до свету сидеть!
– Дружина же сидит, а где дружина, там и князь! Отец так говорит.
– Вот пусть отец сам и сидит. А ты спать должен. Ты ведь еще меч не получил, значит, не князь.
– Я буду князем!
– Будешь, будешь. А теперь спи.
– Не буду спать, пока не расскажешь про Боняка!
Разговор пошел по кругу. Княгиня Иустина Боняковна вздохнула: восьмилетний сын был упрям, как бычок, и у нее не хватало сил с ним спорить. Уже сорок раз, кажется, она рассказывала Ростиславу про своего отца, а его деда – половецкого хана Боняка, но Ростислав был готов слушать о нем бесконечно. Внизу, в гриднице гридница – помещение для дружины, своеобразный приемный зал

, было шумно – там пировала дружина перемышльского князя Володаря Ростиславича, из гущи которой едва удалось извлечь не в меру удалого княжича.
– Смотри вон, и Володьша спит уже, и Ярша спит, они сил набираются, завтра будут воевать, – шепотом уговаривала княгиня сына, кивая на двух его старших братьев. – А ты завтра будешь как муха сонная.
– Не буду. Рассказывай! – требовал Ростислав, уверенный, что мать скоро уступит. И даже слегка подпрыгивал на лежанке, изображая, будто скачет во весь опор на боевом коне.
Было уже за полночь, у самой княгини Иустины слипались глаза, но она знала, что сын не отстанет, пока не добьется своего.
– Тогда была война, – принялась рассказывать она полушепотом, чтобы не разбудить двух старших княжичей. – Безбожный бунтарь князь Ярославец Святополчич пришел на нас с ратью и короля венгерского да князя ляшского привел с собою. Пришли они сюда, к Перемышлю, и обступили град…
– Чтобы ни мышь не пробежала, ни птица не пролетела? – подсказал Ростислав. Он уже все сам знал, но боялся, что мать что-то забудет и испортит весь рассказ.
– Чтобы ни мышь, ни птица, никто, – согласилась княгиня. – А князь Давид поехал в Поле Половецкое поискать там помощи. И встретил на Вагре-реке хана Боняка и войско его в восемь тысяч конных батуров батур – храбрец, герой

. Согласился хан Боняк помочь князьям перемышльским и пошел с князем Давидом. Вот стало войско на ночлег, и вышел хан Боняк один в поле в полночь. И начал он выть по-волчьи, и ответил ему сперва один волк, потом другой, а потом целая тысяча волков. Вернулся Боняк к князю Давиду и сказал, что победит он завтра множество врагов…
Ростислав слушал как завороженный: больше не перебивал, не шевелился, едва дышал. Мороз подирал по коже, когда он представлял все это: лес, ночь, река, блестящая серебром под луной, а между рекой и лесом – странный, непонятный человек наедине с луною, в шапке с волчьим хвостом, сам похожий на волка, такой же дикий, опасный, загадочный, как серые Хорсовы псы Хорс – один из богов Солнца. По некоторым поверьям, являлся покровителем волков

. Он воет, выпевает тягучую песню войны и крови, и волки отвечают ему из леса, признавая в нем собрата и вожака…
– Ты, волчий внук! – презрительно бросал ему старший брат Владимирко. – Дед твой – поганый поганый – язычник

нехристь, да еще и оборотень!
Владимирко и Ярослав, старшие сыновья перемышльского князя, родились от его первой жены, черниговской княжны. И в тот самый год, когда хан Боняк волчьим голосом заклинал победу, овдовевший к тому времени Володарь Ростиславич взял в жены дочь Боняка, надеясь покрепче привязать дикого, алчного и ненадежного союзника. Хатун Айбике была крещена под именем Иустины Боняковны. Ее единственный сын, на четверть венгр Матерью князя Володаря и бабкой Ростислава была дочь венгерского короля.

, наполовину половец, уродился смуглым, невысоким, с выступающими скулами и черными волосами. Красавцем его трудно было назвать, зато он рос здоровым, подвижным и сообразительным. Поначалу князь Володарь только забавлялся, глядя на выходки своего «половца», но постепенно привязался к нему и теперь любил сильнее двух старших. А Ростислав не спускал старшим братьям насмешек и отважно кидался на них с кулаками. И нередко выходил из этих схваток победителем, потому что был крепок, быстр и напорист.
– Князь растет! – с удовольствием приговаривал Володарь Ростиславич.
Сказание о князе Боняке было у Ростислава любимым. Десятилетним мальчиком он собирал себе в детинце детинец – крепость, укрепленная часть города

такую же малолетнюю дружину и играл в ту давнюю битву. Хана Боняка, конечно, представлял он сам: сначала выл, потом обещал войску победу. Потом один из мальчишек, изображавший батура Алтунопа, должен был выйти к вражескому войску, выпустить одну стрелу и вернуться. А потом сам «хан Боняк» начинал сражение. Поначалу он обманывал «венгерского короля» притворным отступлением, заманивал его в ловушку, а потом ударял в тыл, рассеивал вражеское войско и брал огромную добычу!
Так они воевали, пока однажды игру «в Боняка» не увидел настоятель Иоаннова собора отец Митрофан и не устроил Ростиславу разнос.
– Ведь хан, Боняк, поганец безбожный, не просто так выл; а волшбу бесовскую творил! – внушал он княжичу, меча громы праведного негодования над повинной черноволосой головой. – Злых духов он призывал, чтобы они сатанинской силой ему в битве помогали! Христианину и помыслить о том – грех, а не то что подражать! Кайся теперь, чадо, проси прощения у Господа, что по детскому неразумию в такой грех впал!
Ростислав каялся, но где-то в глубине жила мысль: ведь Боняк действительно одержал победу. А хотя бы и волхвованием! Мальчик с детства знал, что за обладание волостью волость – область, принадлежавшая определенному городу

придется постоянно воевать со своими и чужими. Бог в эту борьбу не вмешивается, а значит, надо справляться как получится.
Тем более что князь Володарь на него не сердился.
– Пусть воюет! Еще как потом пригодится! – говорил он, когда его младшенький являлся домой в рваной одежде, весь в пыли и в ссадинах. – Пусть знает, что можно силой воевать, а можно и хитростью.
Вместе с теми же мальчишками, подрастая, Ростислав проходил обучение – бегал, отжимался, боролся, учился владеть оружием. В двенадцать лет он тоже получил меч, а мальчишки, сыновья кметей кметь – профессиональный воин, член дружины. (Слова «дружинник» в значении «член дружины» в Древней Руси не существовало.)

, стали его собственной ближней дружиной.
– Да твой дед был предателем! – возмущался Владимирко. – Он ведь шел сюда не нам, а князю Святополку помогать, а князь Давид его уговорил переметнуться, потому что от венгров он надеялся больше добычи взять!
– Пусть бы твой дед столько взял где-нибудь! – отзывался Ростислав. – А за предателя сейчас получишь!
Дело кончалось криком, воплями, расквашенными носами, каплями крови на утоптанной земле. Этого Володарь Ростиславич уже не одобрял. У его сыновей было слишком много внешних врагов, чтобы они могли себе позволить драться между собой.
Со временем и Ростислав это понял, да и Владимирко перестал его дразнить. Хан Боняк, хоть и помог один раз Перемышлю, всю жизнь оставался опасным врагом Русской земли, принесшим ей много зла. Князю Володарю нелегко далось то решение – привлечь поганых половцев для войны со своими братьями-христианами. Но выбирать не приходилось: князь Святополк не успокоился бы, пока не отнял у братьев Ростиславичей, Володаря и Василька, все их города.
Теперь Ростиславу было уже двадцать лет, и детские забавы давно сменились нешуточными заботами, игра в войну – настоящей войной. О том, что он сам уже успел пережить, матери рассказывали детям перед сном. Но и теперь, засыпая где-нибудь в полевом стане и слыша далеко над лесом волчий вой, он снова видел все это – ночь, луну и узкоглазого человека в волчьей шапке, поющего песню войны и победы. И что-то отзывалось в его душе на эту песнь – какой-то темный бог его предков ходил рядом, смотрел в затылок, манил за собой…

Глава 1

Берестъе, 1124 год, весна
Был уже почти полдень, и колокола Успенского собора усердно созывали на обедню, но княжий терем не спешил откликнуться на их призыв. Берестейский князь Юрий еще не выходил из опочивальни, и отроки отроки – члены младшей дружины, слуги

в верхних сенях перед горницами горница – помещение верхнего этажа

, якобы охранявшие его покой, спали тоже, повалившись на охапки соломы и друг на друга. Князь Юрий любил погулять, и пиры у него затягивались обыкновенно до рассвета. Гридница была полна бесчувственных тел, обладатели которых вчера не сумели доползти до дружинных изб. Бояр и городских старост, которые, хотя и не слишком одобряли буйство своего князя, никогда не отказывались от его приглашений, развела по домам собственная челядь.
Таким образом, четверых гостей, отстоявших обедню в Успенском соборе в надежде, что Бог поможет их замыслам, встретили на княжьем дворе только тишина и сонная одурь.
– Поле битвы, истинный крест! – бормотал один из них, хорошо одетый, в желтой бархатной шапке, отороченной собольим мехом, по виду боярский сын. – Вот тогда под Владимиром я такое же видал…
Они стояли в сенях перед гридницей, а на пороге лежал какой-то длинноусый кметь с шишкой на лбу и таким страдальческим выражением лица, точно его пытают, а он держится из последних сил и вот-вот будет вынужден сдаться.
– А ты, Гостяйка, надеялся в храме с князем поздороваться! – поддел боярского сына один из спутников, светловолосый, с выпуклыми голубыми глазами. – Тутошних, как видно, и соборными колоколами не разбудишь.
– Разбудим! – весомо заметил третий, боярин средних лет, с сединой в рыжеватых волосах. – Как узнают, с чем прибыли, враз забегают. Ну, Коврига, чего стоишь? Пихни его как следует, а то помрет во сне без покаяния!
Последнее относилось к четвертому спутнику: тот живо нагнулся и стал трясти длинноусого, но тот только замычал во сне, причем так мучительно, словно просил добить его.
– Эй, есть тут жив человек? – во все горло заорал голубоглазый, которого звали Корило.
– Чего орешь? – Со двора в сени вошла женщина такого могучего телосложения, что гости невольно попятились. На поясе ее звенела большая связка ключей, указывая на должность. – Вы откуда, гости дорогие? – уже вежливее добавила она, разглядев хорошую одежду и уверенный вид незнакомцев. – Если к князю, то рановато еще. Обождать надо немного. Князюшка не вставал еще.
– Погуляли, видно, вчера? – Корило подмигнул ей на длинноусого.
– Погуляли! – Ключница вздохнула, поскольку гораздо больше, чем князь, задумывалась, во что обходятся постоянные гулянки.
– Разбудила бы, мать! – посоветовал Гостяйка. – Тут дело такое…
– Не война ли? – Женщина переменилась в лице и схватилась за железную фигурку уточки, висевшую в ожерелье.
– Напротив того, радость! – наставительно пояснил старший из приезжих. – Поди скажи, что приехали из Турова боярин Самовлад Плешкович, сын боярский Доброгость Даливоевич и иные лучшие мужи с ними!
Купца Корилу и своего слугу Ковригу он не посчитал нужным упоминать, но ключница и без того захлопотала.
– Проходите, гости, проходите! – Она протиснулась мимо них к порогу гридницы, заглянула туда, не зная, куда посадить среди такого развала. – Ратайка, Доволька, да где же вы, лешие, провалились! – закричала она во двор. – Полдень, обедня прошла, а тут конь не валялся!
– Даже не прибегал еще! – вставил Корило и подмигнул Гостяйке.
– Да уберите хоть это идолище! – Не дожидаясь помощи, ключница сама схватила длинноусого страдальца за плечи и спихнула с порога, освобождая гостям путь. – Проходите, люди добрые, проходи, боярин, сделай милость!
Влетев в гридницу впереди них, она споткнулась об упавший деревянный ковшик, пинком отшвырнула его с дороги, проворно вытерла передником край лавки и сложила руки, показывая, что эту лавку может предложить гостям с чистой совестью. Опасливо подбирая полы дорогого зеленого плаща, боярин Самовлад с важным видом уселся, а ключница тут же выскочила в сени. Со двора сразу же послышался ее громкий голос.
Кто-то с топотом пробежал по лестнице вверх; Корило потешался, прислушиваясь к происходящему в тереме, и подмигивал Гостяйке, который, напротив, старался сохранять важный и неприступный вид, как и подобает послу. А одна из горничных девок, проворная, хотя и некрасивая Жалейка, уже пролезла по телам храпящих отроков в горницу и теперь теребила там кого-то:
– Вставай, княже, вставай! К тебе из Турова приехали, от тестя, боярин такой важный! Да вставай же, обедню проспал, войну проспишь!
Всклокоченная русоволосая голова поднялась над подушкой и тут же упала опять.
– Поди ты к лешему, коза! – протянул другой голос, женский, и из-за пышной подушки поднялось юное и хорошенькое, хотя несколько помятое и утомленное личико. – Не видишь, спим! Что орешь, как на пожаре?
– Вставай, Ялька! Хорошо, сюда не полезли, в гриднице уселись!
– Да кто?
– Из Турова приехали, говорю вам, от тестя! От Вячеслава Владимировича! А если бы влезли сюда и тебя, дуру, в постели у князя нашли? Тогда война, вот вам! Допируетесь!
– Чего – война? – хрипло спросил наконец сам князь Юрий, с трудом разлепляя припухшие веки. – С кем?
– Матушка Пятница, да со всем светом! – Жалейка уронила руки и с укором посмотрела на него: – Вставай, батюшка! Приехали к тебе бояре из Турова, говорят, дело важнее некуда!
– Уж не помер ли князь Вячеслав? – оживился князь Юрий и сел в постели, оправляя сбившуюся рубашку и пытаясь пятерней расчесать спутанные русые кудри. – А оно бы… хорошо бы…
«Успеет помереть, пока ты встанешь!» – подумала Жалейка, но ничего не сказала.
– Ну, зови, что ли, этих, одеваться! – решил князь Юрий и спустил ноги с лежанки.
– Сама – не добудишься никого, – проворчала Жалейка и полезла в ларь за свежей рубашкой.
1 2 3 4 5 6 7 8