Ник Саган
Лабиринты рая


Лабиринты рая Ц 1



Ник Саган
Лабиринты рая

«Потрясающее произведение… Захватывающий сюжет… Книга, от которой невозможно оторваться…»
Нил Гэйман.


Посвящается Клиннетт


Не доверяйте слепо человеку,
Человек существо ненадежное.
Machines of Loving Grace. Альбом «Крылья бабочки».

Пролог


ДЕНЬ 1

«Я не умер».
Я осознал это еще не до конца, и все же открытие было очень важным, ведь удар был настолько сильным, что я просто должен был умереть. Электрический разряд или что-то подобное превратило меня в фейерверк, тело мое с головы до ног было объято пламенем, а в голове, словно мантра, крутились одни и те же слова: «Я не умер, не умер, не умер», – мне пришлось в это просто поверить. Сначала приоткрылся один глаз, потом второй, сознание, если только это можно было назвать сознанием, медленно возвращалось ко мне.
Холодно и темно. Оранжевый. Урожай. Влажный, затхлый запах, стрекочут сверчки, голова просто раскалывается. Я лежал на поле с тыквами, тело свела судорога. Я дышал с трудом, очень осторожно, будто новорожденный котенок.
Я все еще не очень осознавал происходящее, мысли в голове едва ворочались. Я попытался сосредоточиться, но от этого голова заболела сильнее. Почему? Что это было?
«Я помню удар и…»
… И больше ничего. Только удар. Я даже не успел испугаться.
Подниматься не хотелось, голова гудела, словно пчелиный рой. Я попытался обхватить голову руками. Все просто. Сначала поднять левую руку, потом правую… Но ничего не происходит! Почему?
«Я не могу пошевелить руками», – вдруг понял я.
Я попробовал пошевелить ногами, пальцами, бедрами, носом, ушами, шеей. Никакой реакции. Я парализован!
Сердце заколотилось. Я подумал: что будет, если я не смогу дышать? Ведь в этом нет ничего особенного? Мой мозг будет медленно умирать, как увядающий цветок, я буду скатываться все ниже и ниже, туда, откуда нет возврата, а мое сознание будет расти, заполняя собой весь мир. Я здорово испугался. На ходу придумывая какие-то призрачные божества, я начал отчаянно торговаться с ними.
«Прошу вас, – думал я, – не дайте мне умереть. Кем бы вы ни были, если только вы меня слышите, поднимите меня на ноги. Я сделаю для вас все. Я отдам вам все… я…»
Что "я"? Что я могу предложить?
«Ничего. Я ничего не знаю, а значит, у меня ничего нет. Я даже не помню своего имени. С другой стороны, всякая головоломка состоит из нескольких частей, ведь так? А значит, я смогу вспомнить!»
Мне пришло в голову: а вдруг у меня травма головы?
Два очень неприятных слова, с ними не поспоришь. Ведь паралич может случиться не только от травмы позвоночника, вдруг я просто забыл, что нужно делать, чтобы двигаться, как забыл все остальное.
«Давай не будем пороть горячку. Если ты что-то забыл, это можно вспомнить, просто понадобится время».
Вот это уже похоже на меня. Всегда готов верить в лучшее.
Я уцепился за эту мысль, за эту ущербную логику, ожидая, что еще немного – и я все вспомню. Ждал. Ждал еще. Из тайных глубин моего разбитого вдребезги сознания родились слова, еще одна мантра: «Совсем не больно. Держи себя в руках. Нет никакой боли, просто держи себя в руках». Но я, черт побери, был не в состоянии взять себя в руки, я не мог успокоиться, меня словно жгло огнем изнутри. Не знаю, сколько я пролежал так, беспомощный и жалкий, распростертый на земле. По натуре я не склонен сдерживать себя: если меня лишить чего-то, на мой взгляд, важного, я становлюсь буйным, по-настоящему схожу с ума. Я задумался. Схожу с ума? Да. По-настоящему? Да. Но бываю ли я при этом буйным? Бываю ли буйным?
Это называется «истерический паралич». Истерия – психоневротическое состояние, сопровождаемое тяжелыми эмоциональными и сенсорными расстройствами, пароксизмом моторных функций, связанных с заменой понятий и психики. Без сомнения, это была истерика, но вот смеяться мне не хотелось.
«Может, я сплю?» – пришло мне в голову. Наполовину сплю, то есть глаза открыты, а тело спит, словно оно в параличе, в гипногенном состоянии? Возможно, я узник собственного подсознания…
Треск надкрыльев – эти сверчки меня достали. Должна существовать формула сверчка, ведь у всего должна быть формула. В смысле не генетическая формула, а что-то вроде термометрической формулы. Когда становится холоднее, сверчки стрекочут меньше, следовательно, по скорости стрекотания сверчков можно определять температуру: (стрекотов в минуту / 4) + 40 = # градусов по Фаренгейту. Я подсчитал количество стрекотов в секунду, и у меня получилась довольно прохладная температура – 55 градусов.
Удивительно, я помню все это, но не помню, кто я такой. Не помню даже, что нужно делать, чтобы двигаться.
Странная штука мозг.
Сквозь раздражавшие меня любовные трели сверчков я различил еще какой-то звук – как будто кто-то выл или хныкал вдалеке, – сначала звук был слабым, неясным, затем все более и более отчетливым. И затем, как гром среди ясного неба, все изменилось.
Я услышал громкий щелчок – и я снова мог двигаться, словно где-то повернули выключатель, перевернув его с нуля на единицу. Я сразу же вскочил на ноги. Оцепенение прошло. Я больше не чувствовал такой боли. Вновь ожили нервные окончания. Покалывания в позвоночнике, руках и ногах еще беспокоили меня, но боль стихла.

Глава 1
ХЭЛЛОУИН

– Дохнут как мухи, – тягуче выговаривает служащий Гедехтниса – южанин из Западного Мемфиса. Он выглядит как настоящий джентльмен, но так и не смог избавиться от южного акцента. Справившись с бедностью своей молодости, с расизмом, присущим Америке двадцать первого века, он, словно с упрямым ослом, так и не сладил с гнусавым выговором. Подчеркивая красным фломастером число умерших, джентльмен старается отгонять мысли о своем собственном состоянии. Он находит, что ничем не сможет себе помочь, но, несмотря на это, вновь прикасается пальцами к шее – еще раз потрогать опухоль. Опухоль он не находит, но знает, что она есть. Врач сказал ему, что в течение года он умрет.
– Чего ты ждешь? Помилования в последнюю минуту? – эти слова произнесла женщина, тоже служащая Гедехтниса. Ее резкие интонации так же невыразительны, как и ее прическа. Вероятно, она предполагала стрижку под пажа, но парикмахер постриг ее плохо, и теперь ей приходится возиться, чтобы уложить волосы. Она служит в мюнхенском контингенте. Корпоративный штаб Гедехтниса находится в Мюнхене, и у нее неплохое положение в организации.
Южанин недолюбливает ее, и ни за что не стал бы работать вместе с ней, не будь их работа настолько важной. Ее светлые волосы и пронзительные голубые глаза делали ее похожей на ребенка с плаката арийской евгеники. Когда-то, наверное, эти голубые глаза разбивали мужские сердца, но теперь ее красота поблекла.
– Я готов к худшему. Но все равно надеюсь. Уповаю на чудо.
– Чудес не бывает. Во всяком случае, это не для тебя и, конечно, не для меня. Вообще не для нас.
– Да, не для нас, – повторил он вслед за ней, вспомнив свою жену и дочь. – Но, может быть, для всех остальных?

* * *

Я был в замешательстве. Я представил, как пузырь, какие бывают в комиксах, висит над моей головой, в нем – большой знак вопроса. На самом же деле надо мной завис мерцающий свет, всего в метре надо мной. Он попеременно мигал то красным, то зеленым. Красный-зеленый, красный-зеленый… Он был похож на раздражавших меня светляков. А может, это светляк? Крыльев не видно. Я отступил на шаг. Он двинулся за мной.
Я решил, что нахожусь под воздействием какого-то жуткого наркотика.
– Убирайся, – потребовал я. И не узнал своего голоса. Я откашлялся и повторил, отступая еще на шаг назад: – Убирайся!
Никак не ответив мне, мерцающий спрайт чуть двинулся вперед, сохраняя прежнюю дистанцию. Я снял куртку, скатал ее и швырнул в преследователя, она пролетела сквозь огонек, не нанеся ему никакого ущерба. Красный-зеленый, красный-зеленый, снова и снова, как оптическая сирена. Теперь рядом с ним возник еще один, этот мигал по-другому: желтый-синий, желтый-синий.
Я побежал.
Они тоже понеслись за мной.
Одновременно со всех сторон раздался глухой голос… то, что я услышал, понять было невозможно. Он то появлялся, то исчезал, то громче, то тише. Громче-тише, громче-тише… И говорил примерно следующее: «Экс… и… реи… анкт… ург… скриииии!»
Чепуха какая-то, подумал я.
Не знаю, как далеко я убежал. С полмили, наверное. Я старался не смотреть назад. А когда посмотрел, спрайта не было. Я остановился, пытаясь отдышаться.
– Все, хватит, – предупредил я сам не знаю кого, то ли провидение, то ли сверчков, то ли фантомов-божков, которые вернули мне власть над моим телом. Все равно никто не ответил. Плохо, что без спрайта сразу наступила темнота. Очень неприятная чернильная тьма, кажется, что вокруг враги. Луна полностью скрылась за тучами. Приближается гроза.
Чертыхаясь, я рылся в карманах. Обнаружил там зажигалку из нержавейки и полупустую пачку сигарет с гвоздикой. Запах показался мне очень знакомым, я достал одну и лизнул кончик. Сладкая. Ароматная. Хоть что-то реальное. Я зажег ее и несколько раз затянулся, пытаясь успокоиться.
«Мне нравится вкус гвоздики», – констатировал мой мозг. Ладно, теперь я хоть что-то знаю о себе, нечто реальное, и это нельзя у меня отнять. Еще несколько таких прозрений, и может появиться отправная точка.
Я немного успокоился и попытался собраться с мыслями, но воспоминания не возвращались. Итак, что я знаю? Я знаю, что я молод (1). Мне лет восемнадцать. Я студент (2) или что-то в этом роде. Значит, я должен знать немало вещей, важных вещей, причем наизусть. Что я здесь делал? Все в тумане, ничего не вспомнить.
Еще я знал, что Лазарь мертв (3).
Лазарь? Я почувствовал раздражение. Я смутно помнил, что Лазарь мне не нравился. Если честно, я просто его ненавидел. Тогда, может, и неплохо, что он умер?
Нет, плохо. И очень даже плохо.
Я погасил сигарету, вытер руки о штаны и отправился дальше. Я шел вдоль кукурузного поля, потом по пустынной дороге через лес. В качестве фонарика я использовал зажигалку. В конце концов пошел дождь, сначала мелкий, потом все сильнее и сильнее. Это напомнило мне крещение. Потом я услышал странные звуки, словно капли дождя били по кожаной одежде. Я повернулся, но не увидел ничего, кроме отблеска зажигалки.
– Кто там? – спросил я, вглядываясь в темноту. Никакого ответа. Никого здесь нет, одна параноидальная амнезия.
Я поспешил свернуть с этой дороги. Холодно, сыро, я иду, постоянно оборачиваясь, – жалкое зрелище. Я спустился с холма в узкую лощину. Сверкнула молния, и мне почему-то вспомнились католические соборы. Еще не раздался удар грома, когда я понял, что передо мной поместье из камня и витражей, прекрасное, устрашающее и… знакомое.
– Я знаю этот дом, не понимаю откуда, но знаю, – пришло мне в голову.
Ехидные горгульи взирали на меня сверху, будто я должен им деньги. Денег у меня не было вовсе, и поэтому я старался смотреть только на массивную деревянную дверь. Она была из цельного дуба с целым рядом замков с одной стороны. Над ними в мертвой точке – крошечный рельеф: Солнце и Луна в виде человеческих фигур, Гелиос, преследующий Селену. Просто украшение или этот рельеф можно как-то использовать? Замочная скважина отсутствовала, но я все равно заглянул под коврик.
– Дверь можно просто сжечь, – подумал я. Все-таки я был не в себе: попробуйте сжечь мокрую дверь зажигалкой.
Я слегка надавил на изображение луны. «Слегка» оказалось недостаточно, тогда я нажал чуть сильнее. Рельеф повернулся против часовой стрелки, описал полукруг, закрыв при этом солнце, и остановился. Получилось затмение. Раздалось девять щелчков, и дверь открылась.
Девять замков. Почему девять?
Я схватил ручку двери. Почти войдя в дом, я подумал, что, может быть, мне следовало постучать.
Стены из тесаного камня скрывали светлые удобные комнаты. Плюшевые диваны, гобелены, картины, кресло-качалка. Грозный фасад оказался просто ширмой. У меня заныли зубы. Я подумал о черепахах. Каймановые черепахи. Чтобы достать ее мясо, достаточно просто открыть панцирь, но черепахи не сдаются просто так: при малейшей опасности они легко могут откусить палец. Я представил, как я бегу по дому, безуспешно пытаясь открыть двери десятью окровавленными пальцами.
«Представил, как я бегу? Я же понятия не имею, как я выгляжу».
Мне нужно зеркало.
Я переходил из комнаты в комнату, щелкая выключателями, тщетно пытаясь зажечь свет. Электропроводка была на месте. Видимо, кто-то отключил предохранитель.
Зажигалка уже потрескивала, пришлось обходиться без нее. Непроглядная тьма. Я старался ни на что не натыкаться, ну хотя бы на острые углы. Кофейный столик… я схватился за колено и закусил губу. Споткнулся на кухне… не упал только потому, что успел схватиться за стол.
Я выпрямился и попытался сориентироваться. Обыскал ящики: не то, не то, не то. Вот! Нож. С зазубринами. Я крепко сжал его в руке. Помахал им в воздухе. Нож был удобным, но я по-прежнему не чувствовал себя в безопасности.
Я пошел вверх по винтовой лесенке, время от времени оглядываясь в холл. Так, поищем спальню хозяина.
Со лба прямо в глаз скатилась струйка пота. Свело живот. Если у меня не будет выбора, если это будет единственный способ спасти свою жизнь, смогу ли я убить?
– Постой, – подумал я, – убить кого? Ты крадешься по чужому дому с ножом. Ты что, совсем рехнулся?
В этот момент я понял.
Вопрос: почему умер Лазарь?
Ответ: потому что его убил я.
Откуда-то, из глубин моего сознания возник образ. Я увидел, как Лаз падает навзничь и затихает, потому что я продырявил его любимую артерию. Он потерял много крови и умер, а я не помог ему. Но я должен был так поступить. Или я, или он.
Но что произошло на самом деле?
Или мне хотелось, чтобы произошло именно так?
Я подошел к двери, слегка толкнул плечом…
Флуоресцентные лампы, горящие восковые свечи, лампы накаливания. Прищурившись от яркого света, я принялся искать хозяина. Здесь? Там? Никого не видно. Кровь все стучала в висках;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31