Уже его первая попытка выступить в качестве профессионала окончилась нокаутом в первом же раунде, от которого он пришел в себя после комы лишь спустя месяц.
Вероятно, его сообразительность от этого уменьшилась, но если исходить из ее уровня до комы, это представляется едва ли возможным. Его попытка стать вышибалой в веселом доме провалилась из-за того, что он боялся отпора со стороны тех, кого должен был вышибать. Поэтому он никого и не вышибал. Не удалась и третья его попытка найти свое место в жизни. Правда, в течение года дела его шли неплохо, но потом у него переманили сразу трех шлюх. В течение двух недель. Полиция к нему прицепилась, и больше никто не захотел с ним работать. Тогда Ванценрид попробовал заняться мелким уголовным бизнесом, для чего сколотил группу приблатненных парней – настоящих профессионалов-уголовников привлечь в свою банду было ему не под силу.
Однако совершенные ими взломы банковских сейфов и разбойные нападения свалили на него, и, хотя доказать ничего не смогли, подозрение осталось.
Приблатненные парни зарабатывали у него меньше, чем получали в отделе социальной помощи, так что предпочли честную жизнь. Полиция насела на Ванценрида пуще прежнего. В Цюрихе земля горела у него под ногами.
Подавленный сидел он перед тремя адвокатами Рафаэлем, Рафаэлем и Рафаэлем в их конторе. Все трое были похожи друг на друга как однояйцовые близнецы. Лет тридцати с гаком. Слегка разжиревшие, покрытые горным загаром, с расстегнутыми воротничками и золотыми цепочками на шее. Приведенные ими доказательства того, что именно им совершены еще не расследованные до конца взломы банковских сейфов и разбойные нападения, были неоспоримы, хотя на самом деле он не был к ним причастен. Кто-то его заложил. Их долг – выдать его полиции, сказал первый Рафаэль. Двенадцать лет тюрьмы, заявил второй, и есть всего один выход – третий. Должность вполне солидная, уточнил первый.
Ночным портье – второй. В одном из пансионатов – третий. Ванценрид кивнул.
Все три Рафаэля закурили длинные толстые сигары. Впредь держать язык за зубами, сказал первый. Никому ни слова – второй и выдохнул колечко дыма. Не то, добавил третий и задул спичку. Ванценрид опять кивнул. И сразу согласился с тем, что до этого ему придется лечь в частную клинику в Тессине. Несмотря на кому. Его физиономия была слишком известна полиции.
Моисей Мелькер прилетел за океан самолетом авиакомпании «Свисс Эйр» по приглашению с неразборчивой подписью и чеком одного из нью-йоркских банков и выступил с докладом – вернее, проповедью – о горестной роскоши богачей и благостной нищете бедняков перед избранным обществом, состоявшим главным образом из вдов. Успех превзошел все ожидания. После доклада в его честь был дан роскошный обед, а сам он оживленно поболтал с дамами. После этого облетел вдоль и поперек весь континент, останавливаясь то в одном, то в другом городе, то в одном медвежьем углу, то в другом. Он все еще не знал, кто его пригласил. Окон в самолете не было. Стюарда тоже ни разу не видел, но, когда входил в самолет, бокал шампанского всегда стоял наготове. Он стоя выпивал его, усаживался, пристегивал ремни и засыпал. А когда просыпался, его встречала очередная провожатая, которая и доставляла прямо с аэродрома в зал, где он делал свой доклад, затем в отель и на следующее утро – к трапу самолета. Он перевидал множество этих провожатых. И никак не мог запомнить их лица. В каком-то отеле Санта-Моники (если этот город и впрямь назывался Санта-Моника) он, утомленный обедом, разулся, сидя на кровати. Когда поднял голову, на кожаном диване прямо перед ним сидел мужчина весь в белом, чьи черные как смоль волосы никак не вязались со старым лицом. Все в нем не вязалось с этим лицом – ни его молодые руки, ни его стройная фигура – ее стройная фигура, как вдруг понял Мелькер, ибо на диване сидела женщина. Да и лицо ее вовсе было не старое, а, скорее, красивое и как бы вне возраста: это была та самая провожатая, с которой он попрощался у дверей отеля, и роль всех предыдущих играла она же. Меня зовут Уриэль, сказала она и протянула Мелькеру карманные часы. От моего клиента, добавила она. Мелькер поглядел на часы. У них была одна стрелка и шестьдесят одна цифра. Стрелка стояла чуть выше пятидесяти восьми.
– Эти часы для тебя, Моисей, – сказала она.
Мелькер задумался.
– Мне как раз чуть больше пятидесяти восьми, – сказал он.
– Вот видишь, – засмеялась она. – Это твои часы.
Моисей заметил, что если уж он получает в подарок такие странные часы, то хотел бы знать, кто же такой этот ее клиент, который их ему дарит. У нее только один клиент, ответила она, – тот, которому принадлежит самолет.
Иногда он заказывает ей часы на сто часов, в каждом часе сто минут, а в минуте сто секунд, в другой раз – только на пятнадцать часов, причем в каждом часе триста минут, и каждая минута должна длиться сорок пять секунд, но и секунды неодинаковы, некоторые длятся три с четвертью секунды, другие – семь минут, а однажды она изготовила для него такие часы, у которых один день длился тысячу лет, и она не знает, есть ли у ее клиента нормальные часы, да это и неважно, клиент – он и есть клиент, он у нее один-единственный. И вновь Мелькеру показалось, будто перед ним сидит мужчина с молодым телом и старческим лицом. Когда рано утром провожатая заехала за ним, чтобы доставить его к самолету, он уже позабыл о случившемся вечером, равно как и о часах, тикавших где-то в его багаже. Ему лишь померещилось, что эту даму он уже где-то видел.
***
У Крэенбюля все дела покатились под гору. Даже «Гранд-отель» в Хабкерне обанкротился, но это был сущий пустяк по сравнению с крахом, который постиг его в Карибском море. Один соотечественник, занимавшийся в тех краях строительством, уговорил его взять в свои руки отель «Сто бунгало» на одном из необжитых островов, – мол, отелю дозарезу нужен директор. Причем Крэенбюль так и не узнал, кому именно понадобился директор, и согласился просто потому, что у него не было другого выхода. Однако «Санчо Панса» на Ямайке тоже обанкротился, не говоря уже об отеле «Генерал Саттер» в Сан-Франциско. Так Крэенбюль оказался заперт в Карибском море, как в мышеловке. Обещанные постояльцы из Америки не появились, да и кому захочется ехать на этот остров, где черные наглеют день ото дня. За время, прошедшее после визита последней группы туристов, больше никто такого желания не изъявлял. С директором банка из Майами произошел, вероятно, просто несчастный случай: когда он отдыхал под кокосовой пальмой возле плавательного бассейна, кокосовый орех свалился ему на голову. Парень, который влез на пальму, хоть и срубил орех своим мачете, вряд ли собирался попасть в голову директора банка. Тем не менее Крэенбюль приехал в Майами на похороны, но вдова покойного отказалась выслушать от него слова соболезнования в присутствии крупнейших банкиров Соединенных Штатов, и с тех пор бунгало стояли пустые, лишь огромные жабы, словно завороженные светом, собирались по ночам вокруг низеньких фонарей перед дверью бунгало, штук по десять вокруг каждого. Потом из Манхеттена пришло известие о приезде владельца отеля. Однако лишь при условии, что в одном из бунгало к его приезду будет встроен камин. Приехал он ночью в сопровождении свиты. Парни, приехавшие с ним, плескались в плавательном бассейне, побросав туда предварительно всех жаб. Наконец его допустили к хозяину. У потрескивающего камина сидел едва различимый сквозь клубы дыма, заполнившего бунгало, широкоскулый человек с раскосыми глазами, лицом, измазанным сажей, и черными как смоль прядями волос поперек лысины. Одет он был в выпачканный сажей некогда белый купальный халат, на котором его руки оставили черные отпечатки. Крэенбюлю дали прочесть какую-то бумагу. В ней тот парень, что залез на пальму, признался: убийство банкира он совершил по заказу Крэенбюля. «Трубочист» показал пальцем на стол у закопченного окна, на котором высилась куча белых холщовых мешочков, тоже покрытых сажей. Другие мешочки валялись на полу по всей комнате.
– Кокаин, – сказал «трубочист», – обнаружен в твоем бунгало.
Крэенбюль сказал, что он невиновен. «Трубочист», почти невидимый из-за дыма, заметил, что он это знает, но его невиновность невозможно доказать, тот парень сознается в чем угодно, а если откажется от своих показаний, то станет на голову короче. Не везет Крэенбюлю, вечно не везет. Всю жизнь.
«Трубочист» умолк. Крэенбюль понял, что выхода нет, и принял его предложение.
В конце марта Моисей Мелькер вернулся рейсом авиакомпании «Свисс Эйр» на четырехмоторном винтовом самолете. Летел он опять первым классом. Сидел у окна, дремал после обильного ужина и поглядывал в окно. Вдали виднелась Гренландия. Между айсбергами мелькало какое-то судно, казавшееся игрушечным.
И вдруг Мелькер заметил, что рядом с ним в кресле с откинутой назад спинкой скорее лежал, чем сидел, какой-то долговязый тощий субъект в костюме английского покроя, совершенно лысый, в очках с золотыми дужками, но без оправы и записывал что-то в блокнот справа налево.
– Ваше лицо бросилось мне в глаза, – сказал субъект. – В нем все так восхитительно несовместимо. Я просто очарован вашим лицом. На женщин вы наверняка производите колоссальное эротическое впечатление. Не поменяться ли нам лицами? В моей клинике на улице делла Коллина в Асконе. У меня же лицо самое заурядное. Из-за него ни одной женщине не придет в голову сбиться с пути, как при виде вашего, господин Мелькер.
– Вы меня знаете? – изумился Мелькер.
– А как же! – осклабился субъект. – Ваши доклады имели такой успех по всей Америке. Хотя ваш английский звучит весьма старомодно. Где вы ему обучались?
Моисей Мелькер гордо объявил, что знает наизусть «Паломничество» Баньена.
– Наизусть! Черт меня побери! – изумился субъект. – «Паломничество» Баньена?
Я бы порекомендовал вам почитать Хайсмит. А также Эмбле и Хэммита. Или же полистать научно-фантастические книжонки вашей Цецилии.
– Она читает только по-немецки, – заметил Мелькер, удивившись, что этот типчик знает имя его супруги.
– Ну так как насчет обмена? – спросил тот. – Предлагаю за ваше лицо сто тысяч долларов. Сама операция не будет ничего стоить. Я сделаю ее сам, чтобы все было в лучшем виде. И одновременно сделаю операцию и себе. Мы с вами сидели бы рядышком на двух операционных креслах. Я закажу кресла такой конструкции, чтобы мы сидели голова к голове, щека к щеке. А работаю я обеими руками одинаково. И могу оперировать одновременно обоих. Если вам будет угодно, можно покончить с этим делом прямо в Цюрихе. В университетской клинике. Чтобы и студенты чему-то научились.
– Нет, – возразил Моисей Мелькер, – я останусь со своим лицом.
– Но ваши сексуальные инстинкты вполне могут вновь взбунтоваться, господин Мелькер, – сказал субъект. – Как было недавно, в эпизоде с Лизи Блаттер.
Ведь именно так звали девицу, чье тело поплыло вниз по течению речки Грин? У нее был такой умиротворенный вид. И глаза широко открыты.
Мелькер посмотрел в окно.
– Я – Михаэль, – сказал субъект.
Теперь не видно было ни айсбергов, ни судов, ни Гренландии. Только небо.
Кресло рядом с Мелькером опустело, и когда он поздно ночью вернулся в Гринвиль, то еще в деревне увидел, что свет в его спальне горит. Цецилия Мелькер-Ройхлин горой жира лежала на супружеском ложе в прозрачной ночной сорочке, курила сигару, читала детективный роман и жевала шоколадные конфеты.
– Иди ко мне, мой шимпанзе, – сказала она, – лезь под одеяло и молись Великому Старцу, чтобы я не навалилась на тебя и не помогла тебе поскорее приобщиться к наслаждениям Его рая.
***
Бывший член Национального совета получил от некоего нотариуса в столице кантона извещение о том, что «Швейцарское общество морали» купило на весьма выгодных условиях пансионат и сдало его в аренду на летний сезон с 15 мая по 15 октября Моисею Мелькеру, а на зимний сезон барону фон Кюксену. Старик пенсионер, чья память на недавние события сильно ослабла, позабыл, что был избран председателем правления «Швейцарского общества морали», более того, уже и понятия не имел, что такое общество вообще существует. Он прочел письмо нотариуса, отложил его в сторону и забыл о нем, так что у конторы на Минерваштрассе 33/а оказалось достаточно времени все основательно подготовить. Крэенбюлю было приказано явиться в пансионат, он приехал и, сокрушенно покачивая головой, обошел всю его территорию. Против главного здания вдоль опушки леса на склоне Шпиц Бондера тянулся длинный флигель, в подвале которого находились прачечная и котельная, на первом этаже – кабинет врача и комнаты для массажа, грязелечебница и сауна, а на втором и третьем – комнаты для менее состоятельных гостей. Флигель соединялся с главным зданием подземным переходом. Перед входом в пансионат – площадка с музыкальным павильоном, где летом в послеобеденные часы играли некогда те три чеха, которых Великий Старец услышал в зале ресторана. Крэенбюль с помощью двух раздувшихся от пива толстяков, прибывших из Лихтенштейна, привел в порядок пансионат, но действовал так, чтобы в деревне никто ничего не заметил.
Ставни оставались закрытыми. Кожаные кресла, диваны, вольтеровские кресла и роскошные кровати вынесли по подземному переходу и спрятали на чердаке флигеля. Какое-то рекламное агентство в Базеле взялось вербовать постояльцев. На глянцевой бумаге. С иллюстрациями Эрни. «Приют нищеты». В начале мая Моисей Мелькер был письменно извещен о том, что его желание создать приют отдохновения для миллионеров осуществлено приверженцами его теологии, 15 мая состоится открытие пансионата, его присутствие обязательно.
Ему не нужно заниматься решением организационных проблем и следует сосредоточиться исключительно на задаче спасения душ, предоставив все остальное «Обществу». Если бы Моисей Мелькер не выкинул из головы свою встречу с Уриэль в Санта-Моника (если это и в самом деле была Санта-Моника) и его странный разговор с Михаэлем на обратном пути из Соединенных Штатов, он бы призадумался и, весьма возможно, догадался бы, что попался в сеть, сплетенную не по злобе, а потому, что Великий Старец (если это был он) по своей натуре склонен плести такие сети.
1 2 3 4 5 6 7 8