Аннотация
Беги! Беги что есть мочи!
Не думай, что если ты не лезешь в дела корпораций, то им нет до тебя дела. Энергия – это власть. Ее требуется все больше, источников не хватает, битва за них все яростней. Горе тому, кто попал в жернова монополий. Хочется взбунтоваться, что-то изменить, сломать, но сил нет. По твоему следу идут Охотники, каждый коп на тысячи миль вокруг получил твое фото. Миг – и к тебе тянутся жадные руки, техник разматывает кабель, палач включает рубильник. Им нужен не ты, а Девятая Скважина. А лучше, конечно, Девяносто Девятая. Готов ли ты бросить им вызов? Или, может, тебе лучше отдохнуть? Расслабиться, «поторчать» в дискотеке, поваляться на пляже?
Выбирай сам. Но только потом не жалуйся…
Дмитрий РЕЗАЕВ
СКВАЖИНА №9
Мир – соковыжималка.
А мы в ней – фрукты.
Вольный перевод Шекспира
– Ты хоть помнишь, кто ты, и что-нибудь вообще? – спросил Билл.
– Конечно. Конечно, помню. Все в порядке.
– Кто твои папа и мама?
– Герберт и Вера. Герберт и Вера Смит.
Стивен Кинг «Темная башня»
А на девятый день бродяга умер. Такие дела. Последними его словами были:
– Разве это плохо? Бывает куда как хуже…
Курт Воннегут «Бойня № 5 или Крестовый поход детей»
ГЛАВА 1
Медики давно изучили этот феномен и назвали его синдромом хронической усталости.
Все было непонятным с самого начала. Многое осталось непонятным до самого конца. Если окончательная разгадка и существует, то уж точно не в этой жизни. Что разбудило его в то утро? Странная мысль или…
Утробный, дребезжащий звук проникал даже сквозь звуконепроницаемые стеклопакеты. Звук заставлял вибрировать воздушное пространство в радиусе двух километров. Иногда он прерывался, чтобы наполнить воздух тревожным ожиданием его возобновления. Люди в желтых жилетах суетились возле истекающей маслом машины, которая вгрызалась в дорожное покрытие. Их лица хранили отсутствующее выражение. Они знали, что причиняют массу неприятностей всем жильцам окрестных домов, и как бы пытались оградиться за маской непроницаемости от неминуемых упреков.
Сколько он себя помнил, он всегда жил один. Отец канул в небытие, когда ему исполнилось пять. Проволока черной с седыми клочками бороды царапает щеку, дыхание, словно таежный воздух. Смейщиеся серо-коричневые глаза. Вот и все, что осталось. Мать вставала перед ним ослепительно красивой, в ситцевом платье с какими-то легкомысленными желтыми цветочками. Она исчезла, когда ему исполнилось семь. Просто исчезла, и все. Она вышла в соседнюю комнату (гостиную, кухню?) и не вернулась. Он даже не испугался. «Мама пошла в магазин», – подумал он тогда и заснул. А утром за ним приехали. С тех пор он жил один. От родителей не осталось даже фотографий. Он не смог бы найти и тот дом, в котором они жили. Единственное, что он помнил, – две уродливые фигурки странно-страшных существ над большим, торжественным, парадным входом. Они постоянно притягивали его взгляд. Он не боялся, но каждый раз, когда обращал на них внимание, почему-то волновался. Два каменных уродца. Только и всего. Он тщательно хранил все воспоминания о матери, об отце и о… них. Это не составляло труда, поскольку воспоминаний было немного.
Грохот то усиливался, то стихал, но по-прежнему не оставлял никаких шансов на то, что когда-нибудь прекратится.
Бесшумных строительных работ не бывает.
Люди в желтых жилетах прекратили суетиться и уселись на бордюр перекурить. Машина сама знала что делать.
Одиночество не угнетало его. Он был совершенно один в муниципальном приюте. Тусклые лица, серые передники воспитательниц, серая каша, серые влажные простыни. Он был совершенно один в школе для особо одаренных детей. Ярко-зеленая доска, ослепительно белый мел. Старичок в пенсне с золотой оправой, который называл его на «вы», при этом чуть кланяясь.
Он был один на выпускном экзамене в престижной школе (главной школе!). Его взяли туда со стипендией и даже сняли для него (пожизненно!) квартиру в престижном районе Бурга. Зачем-то он был им нужен.
Друзей у него не было. Подружки были, но немного. Некоторых девушек тянуло к нему. Одну из них он, кажется, любил. Как ее звали, не помнил.
Он привык к тому, что люди либо сторонятся его, либо видят в нем что-то странное, либо восхищаются им, как какой-нибудь диковинкой (сирота-вундеркинд!). Он привык.
Но сегодня утром….
Звук срывался на высокие, визгливые, почти истеричные ноты, когда бур натыкался на неожиданное сопротивление грунта. Он возмущенно, со злобой преодолевал его и снова начинал удовлетворенно урчать на низких тонах, словно кот, который позволял себя гладить хозяйке, зная, что скоро она даст ему не сухой корм, а настоящую сметану.
Сначала он был уверен, что его разбудил именно этот звук. Но потом…
…он проснулся оттого, что наконец понял причину своего одиночества.
Мысль вспыхнула в его голове, как двухсотваттная лампочка в крохотной кладовке. Он вскочил, свесив с кровати мускулистые икры. Сердце бешено колотилось. Реальность изменила свои очертания. Он словно впрыгнул в параллельный мир. С удивлением отметил, что подушка валяется на полу. На краю – темное пятно от слюны. В окно бил яркий солнечный свет.
Что-то изменилось. И причиной этого изменения была мысль-открытие. Самая старшая в иерархии человеческих мыслей. Возвышающаяся над мыслишками, догадками, обрывками воспоминаний и прочим мозговым шлаком, всплывающим пеной из глубин подсознания. Мысль была четкой и яркой.
Это не люди сторонились его. Это он сторонился людей.
И не просто сторонился. А прятался !
Семилетним он прятался за беспамятством. Потом надежным убежищем стали блестящие способности. Они позволяли ему скрывать лицо за толстой книгой или таиться в самом темном углу библиотеки, не посещать вечеринки и общественные места. Он «череп», он «ботаник», он зациклен на учебе.
Он пружинисто вскочил с кровати. Огляделся. Простыни были смяты так, будто их всю ночь жевал бультерьер.
Вместе с ним встал и вопрос: от кого он прячется?
Он прошел в ванну. Из зеркала на него глянул молодой человек весьма симпатичной наружности. Правильное лицо, сошедшее с рекламы нового лака для волос. В глазах – свежесть. Словно не было смятых простыней, не было ошеломляющего открытия, не было… чего-то еще. Чего-то, что вползло к нему в квартиру этой ночью, искорежив действительность, словно танк – малолитражный автомобиль.
Он начал чистить зубы электрической щеткой. Шум электромоторчика завизжал в унисон бурильной машине за окном. Он непроизвольно поморщился. По телу пробежала теплая волна (такое с ним бывало не раз, когда он испытывал чистые эмоции), и… бур захлебнулся. Он как будто чем-то подавился, когда очередной кусок гранита попал ему не в то горло. Наступила тишина. Он удивленно посмотрел на свою щетку. Она тоже перестала дрожать. Он потряс ее. Никакого эффекта. Видимо, подсели батареи. Он заменил их и снова принялся за утреннюю гигиену. Бур за окном молчал. Сломался наконец.
Покончив с утренним туалетом, он поплелся на кухню, с удовольствием шлепая босыми ногами по паркету. Он снова и снова возвращался к мучившему его вопросу. Но теперь уже более спокойно. Черт его знает, что ему приснилось. Вполне возможно, именно неизвестный ночной кошмар и стал причиной его тревоги.
Яйца легли на сковородку ровными желтыми кругами. Вокруг также аккуратно ежился на раскаленном масле белок.
Сегодня.
Что сегодня?! Он прекратил кулинарные манипуляции. Что сегодня!?
Сегодня.
Они нашли его. Те, от кого он прятался. Он напрягся. Никто не хочет оказаться сумасшедшим. Никто. А он особенно. Он не хотел попасть в закрытую лечебницу, где так трудно спрятаться от тех, кто…
Кто!?
Он в отчаянии швырнул вилку на пол. Нужно взять себя в руки, поесть, а затем просмотреть отчет. К обеду он должен его сдать. Он несколько раз глубоко вздохнул. Затем залез в аптечку и достал успокоительные таблетки. Желтая наклейка на пузырьке придала уверенности. Он вспомнил, что таблетки лучше принимать на полный желудок и сел за стол преисполненный решимости довести завтрак до логического конца. Он ел яичницу со старательностью школьника, желающего, во что бы ни стало, угодить любимому учителю. Но, доев, невольно вздохнул с облегчением. Стало понятно, что помощи таблеток не избежать. Желтый пузырек вновь завертелся в его ладони.
Он подошел к окну. Бур был похож на слона, которому прищемили хобот. Что-то неестественное вкралось в эту утреннюю картину. И он мгновенно понял, что именно. Рабочие в желтых жилетах не обращали никакого внимания на поломанный агрегат. Они снимали амуницию. Каски уже лежали на асфальте. Рядом падали желтые крылья жилетов. Рабочие торопливо бросали окурки и бежали в сторону подъезда. Его подъезда!
Паника, которую он сдерживал все утро, вырвалась наружу, едва не прихватив с собой яичницу. Он не успел сообразить, как ему удалось так быстро одеться. Через несколько секунд он уже покинул квартиру.
Они нашли его! Нашли. Они искали его столько лет. И наконец нашли. Все. Точка.
Рабочие сосредоточенной кучкой стояли у лифта на первом этаже. Один – самый угрюмый – с длинноствольным пистолетом в руке перекрывал пожарный выход. Еще один заблокировал парадную дверь, чтобы никто не вошел.
Консьерж сидел за конторкой с удивленно-возмущенным лицом. Мертвым лицом. Лица только что умерших людей сохраняют странную застывшую живость, свойственную скульптурам подлинных мастеров. Между бровей затаилось черное пятнышко. Как у индийских женщин, вышедших замуж. Невеселая свадьба. Свадьба со смертью под гудение лифта и зловещее перешептывание мыслей «рабочих».
Он видел все это столь же отчетливо, как и люк, ведущий на чердак. Видимо, стресс обострил его восприятие. Если это не так, то тогда: «Добро пожаловать, старая добрая паранойя». Он положил руку на прут железной лестницы и с тихим проворством стал карабкаться вверх.
Двери лифта распахнулись. Рабочие гибко просочились внутрь. Кнопка вспыхнула, двери плавно закрылись, и их потащило наверх.
– Надейсь, мы застанем его спящим, – предположил один из «рабочих».
Еще один хмуро мотнул головой:
– С таким прикрытием, как эта гигантская бормашина, мы не смогли бы застать спящим даже покойника. Так что готовьтесь.
– Говорят, он не знает.
– Они все не знают, а потом…
– Хоть из какой он категории, известно?
– В том-то и дело, что нет.
Последнее сообщение добавило лицам «рабочих» суровости.
Люк на чердак открылся легко. У многих жильцов, любителей позагорать на крыше, имелись электронные ключи. Он выбрался на чердак и аккуратно закрыл люк.
Одновременно с этим движением разъехались в стороны створки лифта. «Рабочие» очутились перед дверью его квартиры. Теперь он их видел в тонкую щель. Старший «рабочий» достал пластиковую отмычку и осторожно отпер дверь. Хозяин удовлетворенно кивнул сам себе. Его охватила радость. Путешествие в психушку откладывалось. Дальше он смотреть не стал, а пошел вглубь чердака мягким кошачьим шагом.
Старший пропустил группу вперед, а сам остался на площадке. Он втянул носом воздух. Что-то его настораживало. Запах кожаных сандалий? Зубной пасты? На площадке кто-то только что был. Присутствие еще не исчезло окончательно. Старший осмотрел лестницу, ведущую на чердак. Он увидел, то, что и ожидал увидеть – еле различимые следы. Кто-то только что взбирался по лестнице. Гармония крашеного металла была нарушена. Те места, где ступала нога человека, были темнее. Старший заглянул в комнату:
– Он ушел чердаком. Они все-таки предупредили его.
«Рабочие» выскочили на площадку и заскользили вверх по лестнице на чердак. Двое остались «прибраться».
Он ланью пронесся по чердаку до выхода на крышу. Взлетел по лесенке и выбрался на свежий воздух, где его мощным ударом встретило летнее солнце. Он перескочил через взвизгнувшую девицу, которая обнаженной лежала в шезлонге, и побежал к антенной площадке. Там он надеялся затеряться среди спутниковых тарелок и чашек контроля. Мелькнула мысль вызвать «Черный эскадрон». Но ее тут же захлестнула волна страха. А если они и есть «Черный эскадрон»?
Голова Старшего показалась из люка и внимательно осмотрела окрестности. Старший не видел Адама Смита, но знал, что он здесь. Женщина в шезлонге. Это плохо – лишний свидетель. Антенное поле – это хорошо. Больше ему прятаться негде. Никто еще не уходил от Охотника. Даже перед профессионалом у него фора.
Невозможно скрыться незаметно. Даже растворившись в воздухе, вы все равно оставите след, как корабль оставляет след в океане. Вода чуть меняет цвет, и опытный глаз всегда разглядит дорожку, по которой прошло судно. Иногда даже через два дня, особенно если корабль большой.
Старший осторожно вылез на крышу. Оружия у него нет. Но, черт его знает, из какой он категории. От предположений захватило дух, и засосало под ложечкой. Этого Старший не любил. Бояться нельзя. Стоит один раз отпустить вожжи, и страх сожмет тебе шей коленями и погонит к пропасти. Спокойно. К какой бы категории ни относился Адам Смит, пуля всегда сильнее. Главное не потерять контроль.
Следом за Старшим на крышу выбрались остальные. Они стали рассредоточиваться по периметру, стараясь расположиться так, чтобы в поле их зрения попали все укромные местечки.
Никакого удовольствия от загорания больше получить не удавалось. Этот полоумный тип, который перепрыгнул через нее самым бесцеремонным образом (по-моему, симпатичный?) испортил все настроение. Она открыла недовольные глаза и увидела мужское лицо, смотревшее на нее с досадой. Фигура стояла, загораживая солнце, и представляла собой практически черный силуэт. Она хотела выругаться, но у самого ее лица возник баллончик с газом, затем брызнула струя (приятный запах!). А потом ей стало хорошо.
Они медленно сжимали кольцо вокруг антенного поля. Смит видел их. Не так отчетливо, как ему хотелось, – только быстрые, мелькающие тени, – но все же видел. Сколько их? Десять, двадцать? Не стоит давать волю фантазии, которую питает страх.
1 2 3 4 5 6 7