Она не выпускала отцову руку из своей в те бесконечные часы, вместе не сводили они глаз с гроба, когда в печали снижались на посадку в Орли; Алехандра появилась в Париже отдельно, в сопровождении сестер, кузин, одного из братьев, нескольких близких подруг, так что ее сопровождали, опекали, как и в течение всей предшествующей жизни. И упрямо уговаривали после похорон возвратиться вместе с ними в Испанию, а она, в слезах, уступая, позволила им увезти себя назад. У Алехандры была внушительная армия опекунов, у Антуана же – никого, только четырнадцатилетнее дитя.
Однако в дальнейшем эта трагедия породила особые узы меж ним и Рафаэллой. Нечто не обсуждаемое, но неизменно присутствующее. Эта беда породила и особый контакт меж ее отцом и Джоном Генри, когда те выяснили, что их постигла одинаковая потеря – смерть единственного сына. У Джона Генри сын погиб в авиакатастрофе, двадцати одного года, пилотируя собственный самолет. Жена тоже умерла, пятью годами позже. Но для каждого из обоих мужчин невыносимым ударом было лишиться сына. Антуана могла утешить Рафаэлла, у Джона Генри других детей не было, и после смерти супруги он так и не женился.
В самом начале делового сотрудничества двух банкиров, когда бы ни появлялся в Париже Джон Генри, Рафаэлла оказывалась в Испании. Он поддразнивал Антуана – дочь, мол, у него воображаемая. Это превратилось в расхожую шутку, пока однажды швейцар не привел Джона Генри в кабинет Антуана, а там гость увидел не Антуана, а темные глаза ослепительно красивой юной девушки, с дрожью глядевшей на него, словно перепуганная серна. Появление незнакомца в комнате повергло ее чуть ли не в ужас. Она готовила уроки и должна была воспользоваться справочниками, которые лежали здесь у отца. Черные кудрявые волосы ниспадали шелковистыми потоками. На миг он застыл в молчании и благоговении. Затем взял себя в руки, послал ей теплый взгляд, убеждающий, дружественный. Но ведь за месяцы, что она ходила на занятия в Париже, виделась она со считанными людьми, а в Испании так ее берегли и охраняли, что совсем редко случалось ей оказаться наедине с незнакомым мужчиной. Она, кажется, не имела понятия, как поддерживать с ним разговор, но после его легких шуточек и подмигиваний, рассмеялась. Антуан присоединился к ним лишь через полчаса, с глубокими извинениями, что, мол, в банке задержался. Пока ехал в машине домой, он прикидывал, познакомился ли, наконец, Джон Генри с Рафаэллой, и потом сознался себе, что надеялся на это.
После прихода отца Рафаэлла почти сразу удалилась, ее щеки заметно порозовели.
– Господи, Антуан, она же красавица!
Джон Генри недоуменно смотрел на своего друга-француза, и Антуан улыбнулся.
– Значит, тебе понравилась моя воображаемая дочь? Не оробела ли она до невозможности? Мать убеждает ее, что любой мужчина, пытающийся заговорить с девушкой с глазу на глаз, уже замыслил убить ее или по меньшей мере изнасиловать. Порой я тревожусь, читая страх в ее взгляде.
– А чего ты ждал? Всю жизнь ее неотлучно опекают. Едва ли стоит удивляться, что она робеет.
– Ей скоро восемнадцать, и для нее это обратится в проблему, если сидеть безвылазно в Испании. В Париже надо уметь хотя бы перекинуться словом с мужчиной в отсутствии дюжины женщин, заполнивших помещение и состоящих в большинстве своем в родстве с тобой.
Антуан это сказал шутливо, но в глазах была полнейшая серьезность. Долго и упорно всматривался он в лицо Джона Генри, стараясь распознать, что притаилось во взгляде американца.
– Она мила, правда? Нескромно с моей стороны говорить так про собственную дочку, однако… – Он словно в покорности развел руками и улыбнулся.
На сей раз Джон Генри ответил широкой улыбкой.
– Мила – не совсем точное слово.
А затем, чуть ли не как юнец, задал вопрос, от которого стал улыбчивым взгляд Антуана:
– Она сегодня будет с нами ужинать?
– Если у тебя нет особых возражений. Думаю, мы отужинаем здесь, а потом заглянем в мой клуб. Матье де Буржон будет там сегодня вечером. Я ведь с давних пор обещал ему познакомить вас, как только ты приедешь.
– Вот и отлично.
Однако улыбнулся Джон Генри не оттого, что речь шла о Матье де Буржоне. Он успешно разговорил Рафаэллу тем вечером, а также на третий день, когда пришел к ним в дом к чаю. Пришел специально, чтобы увидеть ее, принес ей две книги, о которых упомянул за тем обедом. Она опять вспыхнула и погрузилась в молчание, но теперь он умело растормошил ее, вовлек в беседу, и к концу дня они почти уже стали приятелями. В последующие полгода она привыкла воспринимать его как человека уважаемого и почитаемого почти наравне с отцом, а когда поехала в Испанию, то описывала его матери, словно какого-нибудь дядюшку.
Именно в этот ее приезд Джон Генри появился в Санта-Эухении вместе с Антуаном. Пробыли они всего два дня, но и за этот срок американец успел очаровать Алехандру и прочих, собравшихся в Санта-Эухении в ту весну. Уже тогда Алехандра догадалась о намерениях Джона Генри в отличие от Рафаэллы, которая ни о чем не подозревала до лета. Тогда пошла первая неделя ее каникул, через несколько дней предстоял отлет в Мадрид. Пока же она с удовольствием проводила оставшийся срок в Париже, а когда приехал Джон Генри, позвала его прогуляться вдоль Сены. Беседовали о бродячих артистах, о детях, и она просияла, рассказав ему о своих двоюродных сестрах и братьях, живущих в Испании. Похоже, детей она обожала и становилась особенно красива, когда бросала на него взгляд своих огненных темных глаз.
– А сколько детей хотела бы ты, Рафаэлла, иметь, когда будешь взрослая? – Он всегда без запинки произносил ее имя, что было ей приятно. Ведь американцу трудно это имя выговорить.
– Я уже взрослая.
– Да ну? В восемнадцать-то лет?
Он весело взглянул на нее, но что-то непонятное ей просвечивало в его взоре. Некая усталость, старость, мудрость, печаль, словно он, к примеру, вспоминал сейчас о своем сыне. Он уже поведал ей о нем. Она же рассказала ему про своего брата.
– Да, я взрослая. И собираюсь поступить осенью в Сорбонну.
Они улыбнулись друг другу, и ему не без усилия удалось сдержать себя и не поцеловать ее незамедлительно.
Прогулка продолжалась, и он раздумывал, как бы сделать предложение и не сошел ли он с ума, раз решился на это.
– Рафаэлла, ты не подумывала о том, чтобы поступить в колледж в Штатах?
Они медленно шли вдоль Сены, обходя детей, она задумчиво обрывала лепестки с цветка. Но вот взглянула на спутника и покачала головой:
– Едва ли получится.
– А почему бы нет? Английским ты владеешь отлично.
Вновь она отрицательно повела головой, вновь взглянула на него, в глазах стояла печаль.
– Мама ни за что не отпустит меня. Там… там все слишком не похоже на привычный ей уклад. И это так далеко…
– А тебе по нраву этот уклад? Отец твой живет совсем иначе, чем она. Подойдет ли тебе существование в такой вот испанской манере?
– Сомневаюсь, – сказала она прямо. – Но боюсь, выбора мне не предоставлено. По-моему, папа всегда хотел привлечь Жюльена к делам своего банка, а это соответственно предполагало, что я буду в Испании вместе с мамой.
Провести всю оставшуюся жизнь в окружении дуэний… Мысль о такой перспективе для нее была ему невыносима. Даже на правах друга он желал ей большего. Хотелось видеть ее вольной, оживленной, смеющейся, независимой, а не погребенной в Санта-Эухении вместе с матерью. Не годится такое для этой девушки, чувствовал он душой.
– Тебе, по-моему, не стоит на это соглашаться, если у тебя самой нет такого желания.
Она ответила ему улыбкой, в которой читались послушание и девичья мудрость:
– В жизни существуют обязанности, мистер Филипс.
– Не в твоем же возрасте, малышка. Слишком рано. Ладно, кое-какие обязанности есть. Например, ходить в школу. И слушаться родителей в достаточной мере. Но ты не обязана перенимать чужой уклад, если тебе не нравится такая жизнь.
– А тогда какая? Ничего другого я не знаю.
– Это не довод. Тебе хорошо в Санта-Эухении?
– Иногда. А иногда нет. Порой я нахожу всех тамошних дам нудными. А маме они по сердцу. Она даже берет их с собой в путешествия. Разъезжают целым табором, едут себе в Рио, и в Буэнос-Айрес, и в Уругвай, и в Нью-Йорк; отправится мама в Париж, так и то в их сопровождении. Они постоянно напоминают мне девочек в пансионе, такие… они… – взгляд ее огромных глаз был извиняющимся, – такие они глупые. Правда ведь?
Отвечая на ее взгляд, он согласно кивнул:
– Пожалуй, отчасти так, Рафаэлла…
При этих его словах она замедлила шаги, остановилась и обратила свое лицо к нему, искренняя, совершенно не отдающая себе отчета в собственной красоте; ее стройная изящная фигура склонилась к нему, глаза смотрели в глаза столь доверчиво, что он побоялся сказать больше.
– Да?
Тут выдержка оставила его. Сил не было терпеть. Пришлось…
– Рафаэлла, дорогая, я люблю тебя…
Такие слова столько раз раздавались шепотом в тихом воздухе Парижа… Четко обрисованное, выразительное лицо Джона Генри приблизилось перед тем мгновением, когда он поцеловал ее.
Губы его были ласковы и нежны. Язык ощупывал ее рот, словно от бесконечного голода по ней, но и ее губы тесно прильнули, руки обхватили его шею, она прижалась к нему всем телом, так что вскоре он со всей предупредительностью отстранился, не желая дать ей понять, какое нестерпимое желание он испытывает.
– Рафаэлла… Как долго я желал поцеловать тебя.
Он поцеловал ее снова, и она улыбнулась от удовольствия, которого он прежде никогда не читал на ее лице.
– А я тебя.
Тут она опустила голову, как школьница.
– Влюбилась с первой встречи.
И смело улыбнулась ему.
– Ты такой красивый.
Теперь она его поцеловала. Взяла за руку, чтобы, казалось, повести дальше вдоль Сены, однако он покачал головой и задержал ее руку.
– Прежде нам надо кое о чем договориться. Ты не прочь присесть? – И направился к скамейке.
Она пристально взглянула, и что-то насторожило в выражении его глаз.
– Что-нибудь не так?
– Нет-нет, – усмехнулся он. – Но если ты, малышка, думаешь, будто я отправился с тобой просто миловаться, как говаривали в былые времена, ты ошибаешься. Мне нужно спросить у тебя нечто, и целый день я боюсь это сделать.
– А что именно? – И сердце ее застучало, а голос стал совсем тихим.
Он смотрел на нее какое-то время, показавшееся бесконечностью, крепко держа ее руку в своей.
– Выйдешь ли ты за меня замуж, Рафаэлла? – Расслышав ее короткий вздох, он закрыл глаза и вновь поцеловал ее, затем медленно поднял взгляд, увидел слезы на ее ресницах и улыбку, какой прежде не замечал у нее.
Улыбка делалась все шире, последовал кивок:
– Да… Я согласна…
Свадьба Рафаэллы де Морнэ-Малль-и-де Сантос-и-Квадраль и Джона Генри Филипса IV прошла с редчайшим размахом. Состоялась она в Париже. Был дан завтрак на двести персон в день гражданской церемонии, обед для полутораста родственников и «ближайших друзей» тем же вечером, а назавтра более шестисот человек явилось на венчание в собор Парижской Богоматери. По общему мнению, более роскошного празднества и приема нельзя было припомнить. Знаменательно, что удалось достичь соглашения с прессой, что в обмен на полчаса, в которые Рафаэлла и Джон Генри покажутся перед фоторепортерами и ответят на имеющиеся вопросы, их на все дальнейшее время оставят в покое.
Свои отчеты о свадьбе поместили «Вог», «Вименз вир дейли», а на следующей неделе и «Тайм». Во время бесед с журналистами Рафаэлла в полном отчаянии вцеплялась в руку Джона Генри, глаза ее казались еще больше и темнее на побелевшем как снег лице.
Именно тогда он дал обет оградить ее впредь от бесцеремонного надзора прессы, не желая кому-либо позволять входить с ней в контакт, если это ей мешает или досаждает. Он учитывал, что смолоду ее оберегали со всей заботливостью. Сложность составляло то, что Джон Генри был тем человеком, который постоянно вызывает неусыпное внимание прессы, а когда выяснилось, что новобрачная на сорок четыре года моложе, его жена тоже попала в центр внимания. О состоянии и могуществе Джона Генри почти не было известно, и в восемнадцатилетнюю дочь маркизы и виднейшего французского банкира не очень-то верилось. Уж больно походило это на волшебную сказку, а не бывает волшебной сказки без волшебной принцессы. Однако благодаря усилиям Джона Генри она пребывала в надежном укрытии. Дружно соблюдали они конспирацию столь долгий срок, что это могло показаться невероятным. Рафаэлла даже ухитрялась два года посещать занятия в Калифорнийском университете в Беркли, и это сошло незамеченным.
В течение этих двух лет никому и в голову не приходило, кто она. Рафаэлла отказалась от того, чтоб на занятия ее возил шофер, тогда Джон Генри купил ей малолитражку для поездок в Беркли.
Было увлекательно, находясь среди студентов, беречь свою тайну, иметь дорогого тебе человека. Она вправду любила Джона Генри, а он относился к ней с неизменной нежностью и обожанием. Полагал, что ему даровано нечто драгоценное, чего и коснуться боязно. Как же был он благодарен за новую жизнь, начавшуюся у него с приходом этой ослепительно красивой, неиспорченной юной женщины. Во многом она была ребенком, доверялась ему всем сердцем. Потому-то, наверное, глубоко расстроило его открытие, что острая почечная болезнь, случившаяся с ним десятью годами ранее, сделала его бесплодным. Зная, как горячо желает она иметь детей, он ощущал бремя вины за то, что отнял у нее надежду, что эти желания сбудутся. Она же, узнав об этом, твердила, что это не имеет значения, что у нее и так есть масса детей в Санта-Эухении, которых она может баловать, развлекать и любить. Ей нравилось рассказывать им сказки и покупать подарки. При ней были длинные списки их дней рождения, она непременно выезжала в город, чтобы отослать в Испанию какую-нибудь сногсшибательную игрушку.
И даже его провал по части отцовства не мог разъять узы, связавшие их за эти годы. В этом браке было так, что она преклонялась перед ним, а он боготворил ее, разница же в возрасте, вызывавшая комментарии на стороне, их обоих отнюдь не занимала.
1 2 3 4 5 6