Даниэла Стил: «Все только хорошее»

Даниэла Стил
Все только хорошее




Оригинал: Danielle Steel,
“Fine Things”

Перевод: Ольга Воейкова, А. Чех
Аннотация Все складывается удачно в жизни преуспевающего бизнесмена Берни Фаина: стремительная карьера, счастливый брак, очаровательные дети. Но один поворот неумолимого колеса судьбы — и все бесповоротно меняется. Берни не сразу находит в себе силы вернуться в привычный жизненный круг, но все-таки он начинает новый раунд борьбы за счастье. Всего себя он отдает работе и воспитанию детей и оказывается вознагражденным: любовь возвращает Берни радость и полноту жизни. Даниэла СтилВсе только хорошее Глава 1 Добраться до перекрестка Лексингтон-авеню и Шестьдесят третьей улицы было непросто. Ветер выл, заметая снегом машины, стоявшие у обочин. Сдавшиеся автобусы, сошедшиеся замерзшими динозаврами в районе Двадцать третьей, время от времени отваживались покинуть стадо, неуклюже двигаясь по дорожкам, оставленным снегоочистителями, подбирая редких путников, что, размахивая руками, вырывались из теплых парадных, скользили по тротуарам, пробираясь через сугробы, и наконец забирались в автобус — глаза влажные, лица красные, а у Берни так и вовсе — вся борода в льдинках.О такси и речи быть не могло. Простояв на Семьдесят девятой улице минут пятнадцать, Берни направился в южном направлении. Он частенько ходил на работу пешком. Идти всего ничего — восемнадцать кварталов: Мэдисон-авеню, Парк-авеню, а потом по Лексингтон-авеню направо. Он прошел четыре квартала и решил, что на таком ветру гулять все-таки не стоит, тем более что какой-то сердобольный швейцар позволил ему дожидаться автобуса в вестибюле, что Берни и сделал. Таких смельчаков, как он, было немного, здравомыслящая публика почла за лучшее остаться дома, решив, что в такую погоду ни о какой работе речь идти не может. Берни нисколько не сомневался, что пусто будет и в магазине. Однако он был не из тех, кто любит сидеть дома, предаваясь безделью или тупо глядя в телевизор.Никто не заставлял его целыми днями пропадать на работе. Он проводил на ней шесть дней в неделю, появляясь там и тогда, когда от него этого не требовалось, как было, скажем, сегодня. Просто Берни любил магазин. Восемь этажей «Вольфа» делали его жизнь осмысленной. Этот год был очень важным. Они представляли семь новых серий, четыре из которых велись лучшими европейскими модельерами, — американские магазины готовой одежды ожидало очередное изменение моды. Именно об этом он думал, глядя из окна автобуса на занесенные снегом улицы. Он не видел ни сугробов, ни людей, бегущих к автобусу, ни того, во что они одеты. Его внутреннему взору представлялись весенние коллекции, виденные им в ноябре в Париже, Риме и Милане, ему вспоминались блистательные манекенщицы, выплывавшие на подиум дорогими куклами. Он лишний раз порадовался тому, что решил пойти на работу. Ему хотелось взглянуть на манекенщиц, подготовленных к большому показу, который должен был состояться на следующей неделе. Он принимал участие в обсуждении моделей, теперь же хотел увериться в том, что и манекенщицы подобраны правильно. Бернарду Фаину нравилась любая работа — от проведения калькуляций и покупки тканей до подбора моделей и утверждения формы пригласительных билетов, рассылавшихся почетным клиентам. Это были части единого целого. Здесь все имело значение. В каком-то смысле работа у «Вольфа» мало чем отличалась от работы в таких компаниях, как «Юнайтед Стейтс стил» или, скажем, «Кодак». Они торговали неким продуктом, точнее, неким набором продуктов, специфика которого определяла специфику работы.Скажи ему кто-нибудь пятнадцать лет назад, в ту пору, когда он играл в футбол за команду Мичиганского университета, что его будут волновать такие вещи, как нижнее белье манекенщиц и проблемы показа ночных рубашек, он бы долго смеялся или, скорее, дал бы обидчику по зубам. Теперь это казалось ему смешным; сидя на восьмом этаже в своем огромном офисе, Берни порой вспоминал о прошлом, и оно неизменно вызывало в нем улыбку. В течение первых двух лет, проведенных им в Мичигане, его интересовало буквально все, затем он избрал себе нишей русскую литературу. Достоевский был героем первого семестра его юниората, соперничать с ним мог только Толстой, которому, в свою очередь, почти не уступала Шила Борден. Шилу он встретил в первом русском классе, куда его привело стремление научиться читать русских классиков в подлиннике, ибо читать их в переводе означало не знать их. Он прошел интенсивный курс языка по Берлицу и теперь мог спросить по-русски — где находится почта или, скажем, уборная, как ему найти свой поезд и так далее, при этом акцент Берни крайне изумлял его учителя. И все же первый класс русского согрел ему душу. То же произошло и с Шилой Борден. Она сидела в первом ряду, прямые черные волосы романтично (так казалось Берни) ниспадали до пояса, тело ее было упруго и гибко. В русский класс ее привела любовь к балету. Она танцует с пяти лет, сказала она Берни во время первого их разговора, понять же балет, не поняв русских, — невозможно. Она была слабонервной, впечатлительной и наивной, но тело ее, эта поэма соразмерности и грации, очаровало Берни, когда на следующий день он увидел Шилу танцующей.Она родилась в Хартфорде, штат Коннектикут; отец ее работал на банк, что, по мнению Шилы, было уделом плебеев. Она мечтала о жизни, исполненной терзаний: мать в инвалидной коляске… больной туберкулезом отец, умерший вскоре после ее рождения… Познакомься они годом раньше, Берни смеялся бы над ней. Теперь, когда ему было двадцать, он относился к ней крайне серьезно, ведь она, помимо прочего, была потрясающей танцовщицей. Стоило ему приехать домой на каникулы, он тут же заявил об этом матери.— Она еврейка? — спросила мать, как только услышала имя Шилы. Это имя казалось ей скорее ирландским, фамилия же и вовсе звучала устрашающе — Борден. Конечно, Борден могло быть производным от Бордмане или Берковича, что было хоть и низко, но все же приемлемо. С подобными вопросами мать приставала к Берни едва ли не с детства и уж, во всяком случае, еще до того, как его стали интересовать девушки. Она интересовалась всеми его знакомыми. «Он еврей?.. А она? Ты не знаешь девичьей фамилии его матери? Бармицва он отмечал?.. Так чем, говоришь, занимается его отец? Но разве она не еврейка?» Казалось, евреями были все. По крайней мере, все знакомые Файнов. Родители хотели отправить его в Колумбийский или даже в Нью-йоркский университет. Нужно как-то переключиться, говорили они. Мать пыталась настоять на этом, но он сумел-таки отбить все ее атаки и поехал не куда-нибудь, а в Мичиганский университет. Он был спасен! Он оказался в Царстве Свободы, населенном сотнями голубоглазых блондинок, никогда не слышавших ни о фаршированной рыбе, ни о кнышах и понятия не имевших о том, когда именно бывает еврейская Пасха. Скарсдейлские девицы, по которым сходила с ума его мамаша, к тому времени успели изрядно поднадоесть ему, и поэтому переезду он был рад вдвойне. Он хотел чего-то нового, неизведанного, может быть, даже запретного. Олицетворением всего этого была Шила, поражавшая его своими черными как смоль косами и огромными черными глазами. Она приносила книги неведомых ему русских писателей, и они читали их вместе — в переводе, разумеется. Во время каникул Берни пытался обсуждать эти книги с родителями, но тема эта их ничуть не интересовала.— Твоя бабушка была русской. Если уж ты так хотел изучать русский, тебе нужно было учиться у нее.— Это разные вещи. К тому же она говорила только на идиш…Здесь Берни обычно замолкал. Что он ненавидел, так это спорить с ними. Мать могла спорить о чем угодно. Спор был основой ее жизни, ее величайшей радостью, ее любимым развлечением.— Нельзя говорить о покойных неуважительно!— Разве я говорю неуважительно? Просто я сказал, что она постоянно говорила на идиш…— Она умела говорить и на прекрасном русском! И вообще — зачем тебе это? Надо посещать научные классы… Сегодня в этой стране нужно изучать… экономику.Она хотела, чтобы Берни стал доктором, как отец, или, на худой конец, адвокатом. Его отец был хирургом-отоларингологом, одним из известнейших специалистов в своей области. Никогда, даже в детстве, Берни не хотелось последовать примеру отца, хотя он очень любил его.Врачом он становиться не хотел, что бы там ни говорила ему мать.— Русский? Кто, кроме коммунистов, говорит на русском? Разве что твоя Шила Борден…Берни в отчаянии посмотрел на мать. Она все еще выглядела интересной. Ему никогда не приходилось краснеть из-за того, что с ней или с отцом что-то было не так. Его отец, высокий, сухощавый седовласый человек, обычно казался рассеянным, взгляд его темных глаз был устремлен в никуда. Он любил свою работу и постоянно думал о своих пациентах. И все же Берни знал: отец готов помочь ему в любую минуту. От матери Берни унаследовал зеленые глаза. Мать вот уже много лет красила волосы в белый цвет, носивший название «осеннее солнце», который очень шел ей. Она следила за своей фигурой и носила внешне неприметные, но дорогие наряды. Синие костюмы и черные платья, которые она покупала в «Лорде», «Тейлоре» и «Саксе», влетали ей в копеечку.— А для чего русский этой девчушке? Где живут ее родители?— В Коннектикуте.— Коннектикут большой.Берни так и подмывало спросить мать о том, не собирается ли она к ним в гости. Однако он сдержался.— Хартфорд. Разве это имеет значение?— Не груби, Бернард.Мать держала себя подчеркнуто официально. Он сложил салфетку и отодвинулся вместе со стулом. Обед с матерью всегда оборачивался коликами в желудке.— Куда это ты? Тебя никто не отпускал.Словно ему пять лет. Порой он ненавидел свой дом и одновременно стыдился этого чувства и тогда ненавидел мать, повинную и в том, и в другом.— Мне нужно позаниматься.— Слава богу, ты больше не играешь в футбол. Так было всегда. Сказать напоследок что-нибудь эдакое, против чего нельзя протестовать. Тут же хочется повернуться к ней и сказать, что он, мол, вернулся в команду или… что он изучает балетные па вместе с Шилой… Так, чтобы позлить ее…— Решение еще не окончательное, мама.Руфь Фаин пронзила его взглядом.— Поговори об этом с отцом.Отец всегда знал, что ему следует делать. Мать наконец смогла поговорить с ним. «Если Берни снова захочет играть в футбол, ты предложишь ему новую машину…» Знай об этом Берни, он поднял бы дикий скандал и действительно тут же вернулся бы в команду. Противно, когда тебя пытаются подкупить. Противно смотреть на то, как она пытается помыкать тобой, считая тебя своей собственностью, пусть отец с ней и не согласен… Быть единственным ребенком очень непросто. Когда он вернулся в Энн-Арбор и увиделся с Шилой, она не стала спорить с ним. Каникулы оказались непростым временем и для нее. Встретиться им так и не удалось, хотя Хартфорд находился отнюдь не на краю света. Шила была поздним ребенком, и родители лелеяли ее как могли. Каждый раз, когда она покидала дом, они страшно волновались, боясь, что их дочь могут обидеть, ограбить или, того хуже, изнасиловать. Она могла оступиться, встретить не того человека, выбрать не тот факультет и так далее. Перспектива ее учебы в Мичиганском университете ужасала их, однако Шила смогла-таки настоять на своем. С родителями разговаривать она умела. Что ее донимало, так это их постоянное присутствие. Берни она понимала, как никто. После того как пасхальные каникулы закончились, Берни и Шила разработали хитроумный план. Они должны были встретиться в Европе и провести там по меньшей мере месяц. О том, что они путешествуют вдвоем, родители не должны были знать. Так оно у вышло.Они дарили друг другу Венецию, Париж и Рим, и это было прекрасно. Когда, нагие, лежали они на пустынном пляже Искьи, Берни, любуясь черными как смоль локонами Шилы, думал о том, что никогда не встречал девушки красивее ее. Он уже подумывал и о том, чтобы предложить ей руку и сердце, хотя считал, что с предложением спешить не стоит. Он мечтал обручиться с ней на Рождество, а жениться где-нибудь в июне… Тем временем они побывали в Англии и Ирландии и вернулись домой — теперь уже вместе — на самолете, летевшем из Лондона.Отец, как обычно, был на операции. Мать же встречала его, хотя он и просил ее не делать этого. В новом бежевом костюме от Бена Цукермана, с прической, которая, по ее мнению, приличествовала обстоятельствам, мать выглядела куда моложе своих лет. В душе Берни родилось нечто вроде сыновьей благодарности, но тут мать заметила его спутницу.— Это еще кто?!— Это Шила Борден, мама.Госпожа Фаин тут же впала в полуобморочное состояние.— Так вы, выходит, путешествовали вместе? — Денег они ему давали столько, чтобы он мог провести в Европе месяц-другой. Ему исполнился двадцать один. И деньги, и поездка были подарком ко дню рождения. — Вы… вы так бесстыдно путешествовали вместе?Берни был готов сгореть от стыда. Шила же вела себя так, словно ничего особенного не произошло — она все так же мило улыбалась.— Все в порядке, Берни… Не волнуйся… Мне ведь нужно на пригородный — до Хартфорда…Она улыбнулась еще раз, взяла в руки дорожную сумку и тут же исчезла, даже не успев попрощаться. Мать уже вытирала платочком глаза.— Мама, пожалуйста…— Как ты мог нас обмануть?!— Я вас не обманывал. Я тебе говорил по телефону — я встретил там друзей.Лицо его стало красным, он был готов провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть своей матери.— Это ты называешь друзьями?Ему вдруг вспомнились пляжи, парки, берега рек, комнаты крошечных отелей — все те места, где они были вместе… С этим мать уже ничего не могла сделать, что бы она ни говорила. Он сердито посмотрел на нее:— Она мой ближайший друг!Он схватил свою сумку и быстрым шагом вышел из здания аэропорта. Ему не нужно было оборачиваться, но он обернулся. Мать стояла на том же месте, теперь она плакала открыто. Берни вернулся и извинился перед ней, за что впоследствии не раз корил себя.
1 2 3 4 5 6 7 8