Это командир и штурман посоветовали вывести собаку. Неизвестно, как бы овчарка-лайка реагировала на соседство дикого зверя, хотя Урман умный и послушный пес. Извечные враги, природа могла взять свое. Договорились так: Саня приносит медвежонка в комнату, где жили он, Владимир и Михаил, и медвежонок проводит здесь ночь, а о «находке» объявляют поутру.
На аэродроме Саня поднялся в сторожевую будку и сказал часовому, что забыл в «МИ-4» кирзовые сапоги, которые ему срочно понадобились. Врать он умел мастерски.
Медвежонок по-змеиному зашипел из-под дюралевого сиденья, увидев залезавшего в багажное отделение вертолета человека. Он кусал руки в меховых перчатках, которые поспешно заталкивали его в рюкзак.
Мимо сторожевой вышки Саня подошел, громко распевая модную песенку и размахивая рюкзаком,чтобы заглушить рявканье медвежонка и скрыть взбрыкивающее в рюкзаке живое существо. Часовой проводил бортмеханика удивленным взглядом.
И вот он в комнате. Запер дверь на ключ. Командир и штурман не ложились, ждали.
Медвежонка высвободили из рюкзака. Он испуганно огляделся, щурясь от яркого электрического света, затем свернулся в комочек и спрятал морду между задними лапами. Правой передней лапой он прикрыл голову, словно опасаясь, что по ней нанесут удар. Люди решили, что зверенок голоден. Вылили в миску банку сгущенки, совали ему хлеб, шоколад, холодные котлеты. Но малыш не притронулся к пище. Наконец оставили его в покое.
Командир и штурман разделись и легли. Саня в тренировочных рейтузах и майке, перекинув через плечо мохнатое полотенце, повернул ключ, намереваясь выйти в умывальник. Он приоткрыл дверь и оглянулся, беспокоясь, как бы медвежонок не выскочил следом.
У порога стоял Урман. Проникнув в общежитие мимо задремавшей старушки-дежурной, он терпеливо поджидал, когда откроется дверь хозяйской комнаты.
И она открылась. Урман, вздыбив шерсть на загривке, чуть не сбив хозяина с ног, с глухим рычанием бросился на медвежонка.
Это произошло так быстро и неожиданно, что никто не успел ничего предпринять.
Когда Саня наконец сообразил, что случилось, и оттащил пса от зверя, все было кончено. Медвежонок лежал в лужице крови с располосованной клыками глоткой.
… Через полчаса, засунув теплую тушку в рюкзак, бортмеханик вышел из общежития. Он сделал большой крюк, обогнул аэродром и у подножия сопки захоронил медвежонка. Вырыть яму без лома или кайла в каменной твердости вечной мерзлоты Саня, разумеется, не мог; пробив каблуком унта плотный, утрамбованный жестокими ветрами слой снега, он сделал неглубокую яму. В нее положил медвежонка и присыпал снегом.
Кто-то простонал совсем рядом. Саня вздрогнул и обернулся. Поблизости никого не было. Послышалось…
Когда стон повторился, Саня понял, что стонет не кто-нибудь, а он сам, и почувствовал, как по щекам его льются жгучие мальчишеские слезы.
VII
Медведица приближалась к поселку крадучись, иногда ложилась и ползла по-пластунски. Ее вовсе не интересовала вкусно пахнущая свалка. Ей нужен был другой запах – острый запах чада, и бензина. Так пахло то громадное гудящее существо, во чрево которого успел вспрыгнуть с медвежонком человек и которое с режущим свистом поднялось в воздух.
Аэродром находился с противоположной стороны поселка. Осторожная, пуганая Кривошейка, разумеется, не решилась пройти к нему через слободку и сделала большой крюк, углубившись в сушу. У подножия гигантской сопки она залегла, наблюдая за аэродромом. В сереньких сумерках белой ночи, освещенные яркими прожекторами, рядком выстроились покрытые сверху красной краской «Аннушки», по соседству отдыхали два вертолета: один совсем маленький, «МИ-2», другой побольше, «МИ-4». Возле сторожевой вышки прохаживался часовой, за плечом у него торчал короткий ствол карабина с примкнутым блестящим штыком.
Кривошейка поползла к аэродрому. Через полсотни метров терпкая, сильная струя очень знакомого ей запаха так и шибанула в нос. Почти одновременно широкая грудь коснулась твердого бугорка, скрытого под снегом. Кривошейка поспешно раскидала лапами смерзшиеся комья.
Она узнала своего детеныша сразу.
Зверь крупно задрожал всем телом, кряхтенье, стон, сдавленные рыки вырвались из распахнутой пасти. Со стороны могло показаться, что его скрутили жестокие приступы рвоты.
Длилось это, однако, недолго. С глухим грозным рычанием медведица запрыгала к аэродрому. В поселке раздался заливистый лай – очевидно, собаки почуяли зверя, – но Кривошейку это не остановило.
Она выскочила на взлетную полосу затем подбежала к «МИ-4» и страшным ударом левой лапы пробила дюралевую дверцу багажного отделения. Вертолет тяжело качнулся, вислые лопасти винта заколыхались. Подпрыгнув, медведица ухватилась за лопасть и погнула его тяжестью тела.
– Стой! Кто идет?! – раздалось за клубами туманов. И через несколько секунд:
– Стой! Стрелять буду! Воздух взорвал хлесткий выстрел.
Кривошейка выскочила на ярко освещенную площадку. Там с карабином навскидку стоял часовой. Человек на мгновение замер, потом поспешно выстрелил. Пуля ожгла маленькое медвежье ухо – прошила его насквозь. Зверь не остановился.
Человек закричал, швырнул карабин в сторону Кривошейки и бросился к сторожевой будке. С ловкостью и проворством обезьяны взлетел по жиденькой дощатой лестнице, наклонно подымавшейся к будке. Преследуя ненавистное ей двуногое существо, медведица с ходу залезла на лестницу. Когда до будки оставалось полтора-два метра, лестница с оглушительным треском рухнула. Кривошейка упала по-кошачьи – всеми лапами.
– Алло! Товарищ старший л-лейтенант! Б-быстрее! Медведь на аэродроме! Н-на меня напал! – заикаясь, закричал в телефонную трубку часовой. – Ай!… Вышку сейчас повалит!!
Зверь действительно пытался сокрушить вышку мощными ударами корпуса, лап. Толстые дощатые перекладины переламывались с легкостью спичек. Вышка скрипела и содрогалась.
От этого занятия Кривошейку оторвали собаки. На аэродром ворвалась стая из шести разнопородных псов. Зверь бросился наутек. Он обогнул аэродром и резко свернул в сторону пролива Лонга.
Но прежде чем нырнуть, медведица заманила собак на заснеженную, волнистую от валунов косу. Здесь она и дала им бой. Частые обледенелые валуны очень мешали собакам, лишили их маневренности.
Когда к побережью на предельной скорости подъехал вездеход «Новосибирец» и из крытого брезентом кузова повыскакивали вооруженные автоматами пограничники, Кривошейка была уже на той стороне полыньи, в паковых льдах.
Все собаки были мертвы. Растерзанные, с проломленными черепами, они распластались на заснеженной крупнокаменистой косе.
Старый Нноко очень стыдился, что так долго живет, что получает дармовые деньги, которые называют пенсией, что за ним, как за малым дитем, ухаживают пионеры и доктор Мария Кузьминична. Без вторых глаз – очков – эскимос уже почти ничего не видел; по утрам, когда он поднимался, кости трещали громко, как бревенчатая изба в сильный мороз. Жена давно умерла, умер и преклонных лет сын, который прожил на этом свете бобылем. Еще лет десять назад Нноко хотел поступить так, как когда-то поступали все старики его селения: незаметно уйти в тундру и там погибнуть от голода и холода, чтобы не быть обузой. Да помешал парторг колхоза Кмо. Словно узнав о намерениях старого эскимоса, пришел к нему и сказал, что если он сделает это, то оскорбит до глубины души и его, парторга, и председателя, и всех селян. Потому что он, Нноко, людям еще очень и очень нужен. Не сыскать на всем побережье Ледовитого океана такого опытного охотника на морского зверя, как Нноко. Нечестно уйти из жизни и не передать свой опыт молодежи. Ведь нет таких учебников, по которым можно научиться этому делу. Не по книгам же русских ученых людей о животных Арктики охотиться: там описаны такие вещи, про которые знает каждый мальчишка-эскимос. А что сказал Игорь Валерианович?
Что без него, Нноко, он как без рук. Потому что каждую свою книгу об арктических животных, прежде чем подарить ее людям, проверяет через Нноко. Сам Игорь Валерианович, который в Москве очень большой умилек – начальник!
Старому эскимосу трудно было выходить в море на байдаре из кожи моржа, чтобы учить молодежь добывать морского зверя. Слабые руки уже не держали карабина и гарпуна, да и на волнах его укачивало до тошноты. Поэтому после каждого выхода в море Кмо приводил зверобойные бригады в дом Нноко, люди подробно рассказывали об охоте, а старик внимательно слушал и указывал на допущенные ошибки добытчиков.
И пришлось Нноко расстаться с затеей уйти из жизни. Надо, однако, еще маленько пожить, раз люди просят, если нужен он им.
… Нноко проснулся очень рано, когда маленькое эскимосское селение еще спало крепким сном. Бессонница, что поделать. Старик нацепил на нос очки, обвел взглядом чисто прибранную горницу. До недавнего времени он жил в одной из немногих яранг, сохранившихся в поселке. Колхоз выстроил ему бревенчатый дом. Ох, как не хотел Нноко покидать привычное жилище! Перешел в избу, когда парторг Кмо пригрозил пристыдить старика на общем колхозном собрании. Видано ли, мол, чтобы в век космоса и Билибинской атомной электростанции продолжать ютиться в жалкой яранге!
Пуще огня боялся эскимос срама, потому что род Нноко, род знаменитых охотников на морского зверя, никто и ничем не посрамил. И только поэтому он согласился переехать в деревянную ярангу.
И ничего, понравилось. В яранге – как? Угас огонь – через час холодно. А большая русская печь тепло весь день держит.
Взгляд старика скользнул по многочисленным грамотам, прикрепленным к бревенчатым стенам, и остановился на бархатной подушечке сплошь увешанной орденами и медалями. Под подушечкой красивая надпись, сделанная пионерами на полоске ватмана: «Трудовые награды дедушки Нноко». Самый дорогой орден, конечно, первый. Первый орден Ленина, врученный первому эскимосу. Когда пионеры просили рассказать о том, как и кто вручал этот орден Нноко, эскимос начинал свой рассказ такими словами: «Давно это было, еще до Большой Беды. Русский умилек прилетел в поселок на самолете. Весь в кожаных ремнях, как наш колхозный жеребец…»
Когда глаза эскимоса остановились на цветном телевизоре, от воспоминаний ему стало так стыдно, что он простонал. Натерпелся Нноко сраму от этого ящика, ославился на весь поселок! Помнится, поработал телевизор два или три дня, потом пыхнул и погас. «Спортился». Нноко не знал, что его можно было очень легко починить, заменив перегоревший предохранитель. Выволок он «ящик» в сенцы. Деньжата у него водились. Сначала он их складывал в рогожный мешок, а когда мешок стал полным, Кмо посоветовал отнести деньги в сберкассу. Взял Нноко из сберкассы деньги, поставив вместо подписи крестик, зашел в сельмаг и купил новый телевизор. Первый телевизор ему продал заведующий, а второй – его жена, ничего не знавшая о недавней покупке эскимоса. И со вторым телевизором произошло то же самое: поработал два-три дня и «спортился». «Ящик» тоже пришлось выволочь в сенцы. Когда старик отправился в сельмаг, чтобы купить третий цветной телевизор, все прояснилось. Заведующий устранил замыкание в розетке и заменил перегоревший предохранитель.
Один из телевизоров он отнес обратно в сельмаг, а деньги вернул. Люди долго посмеивались над старым Нноко.
Теперь вот «спортился» транзисторный приемник «Океан»… Покричал, покричал недели три без передыху, потом замолчал. Но как купить новый? Вдруг опять на смех подымут… Не знал эскимос, что в батарейках кончилось питание.
Нноко с кряхтеньем поднялся, сполоснул под рукомойником руки, лицо, потом взял миску и вышел во двор за копальгином.
Копальгин – заквашенное моржовое мясо, национальное эскимосское блюдо, – хранился в яме возле крыльца, прикрытой от собак тяжелой дощатой крышкой, на которой лежал большой камень.
Старик встал на колени, с трудом оттащил камень, потом поднял и передвинул крышку.
Кто-то сзади положил на плечо Нноко тяжелую руку. Он оглянулся и поспешно отполз на четвереньках с миской в руке.
Позади стояла огромная белая медведица.
– Что пришла? Есть захотела? – спросил эскимос медведицу на родном языке. Он был убежден, что белые медведи понимают человеческий язык. – Иди, нанука, иди, сейчас не голодная зима, добыча легкая. Копальгин учуяла… Ты его за один присест съешь, а мне на полгода хватит. Экие у тебя сережки на ушах, как у настоящей бабы… Иди, иди подобру-поздорову.
Медведица вытянула кривую шею, обнажила клыки и громко прошипела. Медведи частенько наведывались в селение, попрошайничали, особенно зимой. Нноко знал, что нанука легко напугать резким жестом, громким звуком. И он вскинул руку с миской и ударил о металл костяшками пальцев.
Но медведица не испугалась. Напротив, этот жест, резкий металлический звук как бы послужили сигналом для атаки. Зверь прыгнул на человека, опрокинул противника навзничь и ударом левой лапы раскроил ему череп.
Поселок еще спал крепким сном, и никто не видел, как Кривошейка отделилась от избы на отшибе, в которой жил Нноко, и легко, как пустой мешок, потащила человека в тундру. Собаки не учуяли зверя – он подкрался к селению с подветренной стороны.
Нноко хватились через день. Обнаружили его далеко за поселком. Не самого Нноко, а то, что от него осталось… Вокруг было множество следов нанука.
Кривошейка впервые вкусила нежное человеческое мясо. Оно ей понравилось. И добыть человека оказалось несложным делом.
Но не только легкая добыча теперь интересовала медведицу.
Она мстила людям.
О Наталье Сергеевне, директоре школы-десятилетки в поселке, говорили по всей округе. Говорили, что ей всего двадцать четыре года и что она умна, даже талантлива и красива; что два года назад Наталья Сергеевна совершила почти подвиг, приехав после окончания университета в родном Ленинграде сюда, в тьму-таракань, и что именно она «вытянула» отстающую школу.
Жила она в маленьком домике с единственной горницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10