этакое невинное нагромождение камешков, по которым тихонько струится вода с непередаваемым звуком покоя. Ох, как я люблю фонтаны, почти так же, как деньги. Кстати, совет. Хотите разбогатеть? Ставьте перед своим домом фонтан. Только не забывайте периодически его чистить и устраивать разъяснительные беседы соседям, полагающим, что фонтан – это та же урна, только почему-то мокрая...
В общем, офис у меня получился – загляденье, одна комнатка краше другой, и все оформлены и обставлены согласно принципам фэн-шуй. Первыми на открытии офиса побывали мои многочисленные кузены и кузины и, разумеется, дочка. Я чувствовала себя виноватой перед моей Катей-Кэтрин – за то, что шесть лет безвыездно жила в глухой провинции, подчиняясь воле и науке мастера Ван То. Теперь же я старалась как можно чаще и назойливее попадаться своей повзрослевшей дочери на глаза. Она похорошела и изменилась. Еще бы! Когда я «поступила в ученицы», Катерине было почти шесть, она имела довольно плаксивый характер и побаивалась всех своих китайских гувернанток. Теперь моя почти двенадцатилетняя дочь напрочь лишилась плаксивости и сентиментальности, ежедневно выполняла гимнастический комплекс под названием «Восемь кусков парчи», читала старинную «Книгу гор и морей» и на мои неловкие просьбы о прощении ответила рассудительно: «Ты же искала совершенства, мама. А это важней всего».
– Катюша, как тебе мой офис? – заискивающим тоном спрашивала я.
– Хороший. Мне очень нравятся бамбуковые флейты, подвешенные под потолком.
– Это для...
– Мама, я знаю, для чего подвешивают под потолком бамбуковые флейты. – Моя сроднившаяся с Китаем дочь смотрела на меня серыми европейскими глазами. – И пожалуйста...
– Да, дорогая?
– Называй меня Кэтнян нян – «девица», «барышня», ласкательный суффикс, используемый в женских именах.

. Меня в Семье все так называют, я привыкла.
– Хорошо...
Упоминание о Семье немного царапнуло мне душу, но, в конце концов, Семья дала мне и дочке все, что только можно пожелать, и мне ли быть неблагодарной. Я обняла дочь:
– Да, милая моя Кэтнян. Ты иногда будешь навещать меня после занятий в школе?
Вопрос был глупый: дочь меня все-таки любила. И все-таки здорово по мне соскучилась. Впрочем, она тут же задала мне еще более глупый вопрос:
– А ты никогда не вернешься к... отцу?
– Амитофо! Ты хотела бы этого, Кэтнян?!
– Нет. Нет!
– Тогда и не беспокойся. Я ведь теперь мастер фэн-шуй, и что нам Америка с ее коварными и двуличными мужчинами!
...Итак, я начала работать. Не могу похвастаться тем, что ко мне с первого дня валом повалили клиенты, но и без дела я тоже не сидела. Выполнила несколько крупных заказов по расчету благоприятных мест для строительства загородных усадеб (есть у меня подозрение, что некоторых клиентов направили ко мне мои многозаботливые кузены). Потом были у меня две (или три?) клиентки, которым требовалась консультация по гармонизации внутреннего пространства их квартир. Кстати, все эти клиентки были явно американского происхождения и жили в Китае, подчиняясь то ли собственной блажи, то ли профессиональной деятельности своих мужей... Еще пришлось потрудиться над заказом, где требовалось нейтрализовать пагубные энергетические влияния на недавно выстроенный медицинский центр в пригороде Пекина. Центр выстроили, а проконсультироваться с геомантом забыли, вот и получилось, что, вместо того чтобы выздоравливать, пациенты центра лишь чувствовали себя хуже. С центром пришлось повозиться. Перед въездными воротами я поставила восьмиугольный экран с нанесенными на него триграммами багуа; дорожку, ведущую к главному входу, из прямой сделала изломанной, вьющейся, как лента (вы же помните, что духи могут двигаться только по прямой траектории!). А еще (поскольку мои работодатели не скупились на расходы) я заказала и поставила у входа в клинику двух каменных львов, грозно поднявших лапы и предупреждающих негативную энергию, что ей в этом месте не пробиться. После моей работы в клинике дела пошли благополучно, и мои работодатели сказали фразу, которую я даже хотела сделать девизом всей своей деятельности: «Нельзя экономить на фэн-шуй. Лучше всего найти хорошего мастера геоманта, выполнить то, что он велит, и хорошо ему заплатить». Приятно слышать из чужих уст подтверждение того, что ты не зря существуешь на этой земле!
...Близился китайский Новый год, от хлопушек, петард и цветных бумажных фонариков улицы Пекина превращались в какую-то веселую кашу... Мы с Кэтнян готовились к большой встрече с Семьей (кузен Жунь доверительно сообщил мне, что ради этого события будет на несколько дней снят лучший отель Пекина и лучший же ресторан). Я поначалу озаботилась проблемой парадного платья, а потом махнула на это дело рукой. У меня на все высокоторжественные случаи есть отличный наряд: шелковая широкая блуза навыпуск, вся в вышитых драконах и фениксах (а стоячий воротничок украшен перьями зимородка, намекая на мою женскую независимость), плюс шелковые же шаровары необъятного кроя. И еще матерчатые туфельки, сплошь затканные бисером – ручная работа цены неимоверной. Все это насыщенного лилового цвета – цвета фантазии и творчества. Куда там парижским нарядам от кутюр! А чтобы быть совсем неотразимой, уложу волосы в традиционную дамскую китайскую прическу, в руки возьму дорогой веер из коллекции вееров кузена Го, и...
– Мам, смотри, тебе опять целая пачка писем и открыток!
...Это у китайцев просто национальная эпидемия: в канун Нового года рассылать родственникам, друзьям, возлюбленным, знакомым и благодетелям очаровательные конвертики красно-золотой расцветки с содержащимися внутри многочисленными благими пожеланиями, а иногда и денежными купюрами. Получать такие письма приятно, но отвечать на них (ежедневно и по нескольку десятков раз) довольно-таки утомительно. Но что поделать! Я иногда часами прочитывала благопожелания от теток и дядьев, от кузенов и кузин, от довольных моей работой клиентов, от продавцов в лавочке, где я всегда покупала свежую рыбу и побеги бамбука... Потом принималась отвечать, иногда подключая к этому серьезному занятию Кэтнян. Она, впрочем, не отказывалась – ей, как и мне, нравились эти яркие, раззолоченные конверты, словно и впрямь содержащие целый ворох грядущего счастья...
– Мам, мам!
Кэтнян протянула мне ярко-алый конверт с золотым тиснением.
– Что такое?
– Я не могу его открыть! Смолой его заклеивали, что ли?!
– Странно... – Я взяла конверт в руки, повертела...
И он вспыхнул в моих руках!
Точнее, не вспыхнул. То есть, конечно, вспыхнул, но не так, чтоб руки обжечь... Ох, как несвязно объясняю! Но послушала бы я ваши объяснения, если б клочок бумаги в ваших руках вдруг засиял красным светом и превратился...
В рыбку.
Прозрачную, алеющую изнутри рыбку, повисшую в воздухе в миллиметре от моей ладони!
Кэтнян пискнула и отгрызла себе ноготь, хотя бросила эту дурную привычку еще в трехлетнем возрасте.
– Что еще за новости... – пробормотала я и качнула ладонью. Рыбка потянулась за ней как приклеенная.
– И что мне с тобой делать? – спросила я у рыбки, причем от волнения перешла на русский.
Но в загадочную рыбку, по всей вероятности, была встроена система синхронного перевода. Потому что рыбка мне ответила (вот оно, китайское волшебство, – еще и рыба говорящая). Ответила, правда, на китайском:
– Человек к тебе добр. Он послал меня предупредить. Бойся неожиданной встречи. Бойся старой дружбы. Несчастья идут с востока, а у тебя нет черепашьего панциря...
От волнения я тоже перешла на упрощенный китайский:
– Кто этот добрый человек? Какой старой дружбы я должна бояться? И, ради всех святых покровителей Китая, зачем мне черепаший панцирь?
Но рыбка принципиально смолкла. А затем осыпалась мне на ладонь крошечными алыми и серебристыми чешуйками.
– Ничего себе поздравленьице! – сказала моя дочь, приходя в себя.
– Это не поздравленьице, – пояснила я, тщательно вытирая салфеткой ладонь. – Это больше похоже на предупрежденьице. Предупрежденьице о том, что у твоей мамы, Кэтнян, начались слуховые и зрительные галлюцинации. Потому что таких волшебных рыбок даже в Китае не бывает!
– Мам, я в одной книжке читала, что галлюцинации не могут быть у двух людей одновременно, – заявила Кэтнян.
– Что за книжка?
– Фантастика.
– Они напишут... Но если это не галлюцинация, то что?
– Может, у тебя есть какой-то тайный враг, вот тебя об этом и предупреждают... Причем как волшебно предупреждают!
– Да уж, действительно волшебно. Интересно, каким образом можно добиться такого эффекта – не голограмма же это... Дочь, погоди, я не уловила главного. Враги. Кэтнян откуда возьмутся враги у человека моей мирной профессии?
– Враги есть у всех, даже у кролиководов, – глубокомысленно заявила моя знающая жизнь дочь. Но к чему она приплела кролиководов, не пойму...
Мы порассуждали на тему волшебной рыбки и ее предупреждений еще с полчаса, а потом позвонила кузина Синлинь и позвала нас к себе – отведать праздничных лепешек с кунжутом, которые у нее получались просто божественные.
У кузины Синлинь мы остались до позднего вечера. Она уговорила Кэт остаться и заночевать, а я, не терпевшая спать вне стен родного дома, вызвала такси и отправилась к себе. Предварительно взяв с кузины обещание, что утром она не позволит Кэт съесть более пяти лепешек (иначе несварение желудка моему чаду обеспечено) и самолично отвезет девочку домой.
О красоте ночного Пекина можно слагать оды, исполнять хоралы и сочинять симфонии. Впрочем, красота эта – на любителя, и мне повезло, что я как раз из числа таких вот любителей. А когда проезжаешь мимо площади Тяньаньмэнь – сияющей, всегда многолюдной, переливающейся огненными иероглифами, – тебя охватывает трепетное чувство гордости за эту удивительную страну.
Мы покинули центр Пекина, углубились в переплетение улиц, улочек и переулков, которых в этом городе имеется великое множество. С неба сыпался снег, серпантин и конфетти – везде ощущалось присутствие новогоднего настроения. Красота!
Я попросила шофера ехать помедленнее, а сама, приоткрыв окно, любовалась всполохами неона на небоскребах, сверкающими гирляндами фонарей над лавчонками и супермаркетами, шумом, суетой, велорикшами в ярко белевших шляпах-конусах...
Вот с одним из таких велорикш и столкнулось мое медленно едущее такси.
И как только их угораздило?!
Нет, ничего трагедийного, ни рек пролитой крови, ни хруста проломленных черепов. Вообще, в Пекине такие маленькие аварии не редкость и, как правило, даже не требуют вмешательства полиции, если дело обошлось без членовредительства. Велорикша свалился, его коляска опрокинулась и явила нашим взорам (шофера и моего) не очень представительную даму явно европейской наружности. Рикша немедленно принялся то кланяться своей пассажирке, то грозить кулаком нам – виновникам аварии. Шофер и рикша начали монотонно выяснять отношения, а я тем временем повнимательнее пригляделась к даме. А она – ко мне...
– Еще раз прошу прощения за этот неприятный инцидент, – сказала по-английски я, а в ответ услышала неожиданное и абсолютно русское:
– Ларина, ты, что ли?!
Я так и застыла соляным столпом. А незнакомка продолжала, теребя свой полотняный шарф, явно купленный в районе пекинских магазинов распродаж:
– Нилка Ларина, ну это надо же?! И где – в Пекине!!! Вот уж воистину мир тесен! Нилка, да хватит тебе притворяться, что ты меня не узнаешь. Сонька я, Сонька Вязова, теперь вспомнила?!
– Вспомнила, – медленно выговорила я. Нет, я вовсе не притворялась, что не узнала в этой негламурного вида даме свою бывшую однокурсницу. Ее действительно невозможно было узнать. В те благословенные годы, которые я проводила под крышей Московского универа, Сонечка Вязова была прелестна, как цветущий лотос, и легкомысленна, как стайка колибри. Студенческие одежды Сонечки Вязовой заставляли преподавателей-мужчин страдать от самых сладострастных мыслей, а нам, однокурсницам, предоставляли возможность молча изнывать от зависти. Сонечка Вязова блистала и искрилась, внося в серую атмосферу аудиторных занятий и семинаров этакий аромат солнечного зайчика, помещенного в хрустальный флакон с дорогими духами. Надо ли говорить, что все контрольные и курсовые работы ей засчитывали исключительно за шарм и голые коленки (потому что преподавательский состав у нас был сплошь мужским)... Но это все детали, которые мне услужливо подсовывала моя память, отравленная воспоминаниями о студенческих годах. А женщина, что стояла передо мной и называла себя Соней Вязовой, ну никак не отождествлялась в моем сознании с тем призрачным, мишурно-ярким образом, что всплыл из памяти, как медуза на гребень волны! Теперешняя Сонечка Вязова выглядела невнятно, блекло, уныло и как-то автоматически напрашивалась на жалость и соучастие. Если прежняя Сонечка могла бы стать звездой бразильского карнавала, то теперешняя явно пришлась бы ко двору какому-нибудь женскому монашескому ордену. С очень строгим уставом.
– Нила, – жалобно повторила она. – Неужели ты меня не узнала?
– Узнала-узнала, – успокаивающе сказала я и добавила ложь во спасение: – Ты совсем не изменилась, Сонечка.
– Правда? – просияла она и тут же одарила меня объятиями вперемешку с некоторой долей слез.
Когда с объятиями было покончено, она спросила:
– Как ты оказалась в Пекине?
– Тот же самый вопрос я только что хотела задать тебе, – усмехнувшись, сказала я. – Но у меня предложение. Ты не против посидеть где-нибудь и поболтать? Здесь неподалеку есть приличный ресторанчик...
– Там не очень дорого? – забеспокоилась Сонечка, и мне опять стало ее жалко. – А то я еще с рикшей не расплатилась.
– Рикшу я беру на себя, – снова улыбнулась я, ощущая, что в моей улыбке явно проступают черты забытого периода моей американской жизни.
...Рикша, как видно почувствовав во мне бывалого пекинского жителя, торговаться и набивать иену за ремонт своего помятого велосипеда не стал, утешившись сравнительно малой мздой.
1 2 3 4 5