Роальд Даль
Вильям и Мэри


Даль Роальд
Вильям и Мэри

РОАЛД ДАЛ
Вильям и Мэри
Перевод Егоровой Е.
"Шедевры английского готического рассказа"
Москва, издательство "Слово", 1994
После смерти Вильям Перл не оставил много денег, и завещание его было несложное. За исключением нескольких скромных посмертных даров родственникам, все имущество отходило его жене.
Адвокат и миссис Перл вместе прошли по нему пункт за пунктом в конторе адвоката, и когда закончили, она собралась уходить. Тут адвокат взял запечатанный конверт из папки на столе и протянул его вдове.
-Мне поручено передать вам вот это. - сказал он. - Ваш муж прислал его незадолго до своей кончины.
Адвокат был бледен, полон важности и из уважения к вдове, обращаясь к ней, держал голову набок и опустил глаза.
-Здесь, по всей видимости, что-то личное, миссис Перл. Вам, безусловно, захочется взять его домой и прочитать, когда вы будете одна.
Миссис Перл взяла конверт и вышла на улицу. Остановилась на тротуаре и ощупала конверт. Прощальное письмо от Вильяма? Да, возможно. Письмо официальное. Оно могло быть только официальным - жестким и официальным. Этот человек был не способен поступить по-другому. За всю свою жизнь он никогда не сделал ничего без соблюдения формальностей.
"Моя дорогая Мэри, я надеюсь, ты не позволишь себе слишком расстраиваться из-за моего ухода в мир иной, а будешь продолжать следовать тем правилам, которые служили тебе хорошим ориентиром в годы нашего супружества. Будь прилежной и достойной во всех делах. Будь бережливой. Сделай все, чтобы не... и т.д. и т.п.".
Типичное для Вильяма письмо.
А может быть, он в последний момент не выдержал и написал ей что-нибудь прекрасное? Возможно, это прекрасное нежное послание, что-то вроде любовного письма, чудесная теплая записка с благодарностью за то, что она отдала ему тридцать лет своей жизни и выгладила миллион сорочек, сварила миллион обедов, постелила миллион постелей, нечто такое, что она могла бы читать снова и снова, по крайней мере раз в день, и всегда хранила бы в шкатулке на туалетном столике вместе со своими украшениями.
Разве можно предугадать, что человек сделает перед самой своей смертью, подумала миссис Перл, сунула конверт под мышку и поспешила домой.
Она зашла с парадного входа, сразу направилась в гостиную и села на диван, не сняв шляпу и пальто. Потом она распечатала конверт и вынула письмо. Оно представляло собой пятнадцать-двадцать страниц линованной белой бумаги, сложенной пополам и скрепленной в левом верхнем углу скрепкой. Каждый лист был испещрен мелким аккуратным, с наклоном вправо, почерком, так хорошо ей знакомым. Но когда она обратила внимание на большое количество страниц и на то, несколько аккуратно и по-деловому это было написано и что на первой странице не было даже того приятного обращения, с которого должно начинаться письмо, она заподозрила недоброе.
Она отвела глаза от письма. Зажгла сигарету. Сделала одну затяжку и положила сигарету в пепельницу.
Если здесь то, о чем я начинаю догадываться, подумала она, тогда я не хочу его читать.
Но можно ли отказаться и не читать послание от покойника?
Да.
Но...
Она взглянула на пустое кресло Вильяма по другую сторону от камина. Это было большое коричневое кожаное кресло, и на сиденье была вмятина, которую оставили его ягодицы за многие годы совместной жизни. Выше, на спинке, там, где всегда покоилась его голова, осталось темное овальное пятно. В этом кресле он обычно читал, а она сидела напротив на диване, пришивая пуговицы, штопая носки или накладывая заплатку на локоть одного из его пиджаков, и время от времени он отрывал глаза от книги, и взгляд его застывал на ней, пристальный, но удивительно невидящий, будто он что-то вычислял. Она никогда не любила эти глаза. Они были голубые, как лед, холодные, маленькие, близко посаженные, а разделяли их две глубокие вертикальные морщины, выражавшие осуждение. Всю жизнь они следили за ней. И даже сейчас, после недели, проведенной дома в одиночестве, у нее иногда возникало тревожное чувство, что они все еще здесь, повсюду следят за ней, пристально смотрят из дверей, пустых кресел, по ночам в окно.
Она медленно опустила руку в сумку, вынула очки и надела их. Затем, держа страницы высоко перед собой так, что из окна за спиной на них падал свет уходящего дня, приступила к чтению.
"Эта записка, дорогая Мэри, предназначена тебе одной и будет вручена вскоре после моей смерти.
Пусть тебя не пугает, что здесь так много написано. Это всего лишь попытка с моей стороны объяснить тебе точно, что Лэнди собирается со мной сделать и почему я пошел на это и каковы его теории и надежды. Ты моя жена и вправе знать об этом. В сущности, ты обязана это знать. Вот уже несколько дней я упорно пытаюсь поговорить с тобой о Лэнди, но ты наотрез отказываешься выслушать меня. Это, как я тебе уже говорил, очень неразумно с твоей стороны, а также - с моей точки зрения - не совсем лишено эгоизма. Твое отношение вызвано в основном незнанием фактов, и я абсолютно убежден. что если бы они стали известны, ты бы немедленно изменила свою позицию. Поэтому я надеюсь, что, когда меня больше не будет рядом с тобой и твои мысли не будут ничем отвлечены, ты согласишься выслушать меня более внимательно, читая эти страницы. Клянусь тебе, когда ты прочитаешь мой рассказ, отвращение у тебя исчезнет, на смену ему придет восторг. Я даже смею надеяться, что ты будешь немного гордиться тем, что я сделал.
Читая, ты должна простить мне, если можешь, холодность стиля, но я не знаю другого способа четко сформулировать свои соображения. Видишь ли, близится мой час, и меня, естественно, начинают переполнять всякого рода эмоции. С каждым днем я все сильнее поддаюсь бесконтрольной тоске, особенно по вечерам. И если я с собой не справлюсь, мои сантименты выльются на эти страницы.
Я хотел бы, например, написать что-нибудь о тебе, какой неплохой женой ты мне была все эти годы. И я обещаю самому себе, что, если будет время и у меня еще останутся силы, это следующее, что я сделаю.
Я также испытываю сильное желание поговорить о моем Оксфорде, где я живу и преподаю последние семнадцать лет, рассказать о его великолепии и объяснить, если удастся, хотя бы немного, что это значит, когда тебе дозволено работать в этой среде. Все вещи и места, которые я так любил, плотно окружают меня сейчас в этой мрачной спальне. Они, как и прежде, яркие и красивые, но сегодня почему-то я вижу их более отчетливо, чем раньше. Тропинка вокруг озера в садах Ворстерского колледжа, где когда-то гулял Ловелас. Ворота в Пембруке. Вид на город к западу с башни Магдалины. Конференц-зал в Карйстчерче. Маленький сад с декоративными каменными горками в Сент-Джоне, где я насчитал более десятка видов колокольчиков. Вот видишь, что получается! Не успел я начать, как уже попал в ловушку. Так что позволь я теперь приступлю к делу, а ты читай медленно, моя дорогая, и без всякого чувства сожаления или осуждения, иначе это затруднит твое восприятие. Пообещай мне теперь, что будешь читать медленно и, прежде чем начать, наберешься терпения и придешь в спокойное расположение духа.
Подробности болезни, которая столь неожиданно свалила меня с ног в середине жизненного пути, тебе известны. Мне нет нужды напрасно тратить на них время, разве что надо сразу признать, насколько было глупо с моей стороны не показаться врачу раньше. Рак - одно из немногих оставшихся заболеваний, не поддающихся лечению всеми этими современными лекарствами. Хирург может прооперировать рак, если он не слишком сильно распространился; я же не только запустил его, но он к тому же имел наглость поразить поджелудочную железу, что в равной степени исключает и хирургическое вмешательство, и благополучный исход.
Итак, жить мне оставалось от месяца до шести, и я с каждым часом все больше впадал в уныние - и тут вдруг входит Лэнди.
Это было шесть недель назад, во вторник утром, очень рано, задолго до твоего прихода, и как только он появился, я понял: тут что-то неладно. Он не крался на цыпочках, робко и смущенно, не зная, что сказать, как все другие посетители. Он вошел решительно, с улыбкой, шагнул к кровати и встал, глядя на меня сверху вниз с безумным блеском в глазах. Он сказал:
-Вильям, старина, это чудесно. Ты-то мне и нужен!
Здесь, пожалуй, надо тебе пояснить, что, хотя Джон Лэнди никогда не бывал у нас дома и ты редко встречалась с ним, я же поддерживал с ним дружеские отношения по крайней мере лет девять. Я, безусловно, прежде всего преподаватель философии, но, как тебе известно, последнее время я также довольно сильно увлекался психологией. Интересы Лэнди и мои, таким образом, частично совпадали. Он великолепный нейрохирург, один из лучших, а недавно он любезно позволил мне изучить результаты некоторых своих работ, главным образом различное воздействие префронтальных лоботомий на разные типы психопатов. Так что ты понимаешь, когда он вдруг ворвался ко мне во вторник утром, мы уже были далеко не посторонними людьми.
-Слушай! - сказал он, подвигая стул к постели. - Через несколько недель ты будешь мертв. Так?
Поскольку вопрос исходил от Лэнди, он не показался мне слишком жестоким.
В каком-то смысле для меня было приятным разнообразием видеть посетителя, достаточно смелого, чтобы затронуть запретную тему.
-Ты испустишь дух прямо здесь, в этой комнате, и потом тебя вынесут и кремируют.
-Похоронят, - сказал я.
-Это еще хуже. А что потом? Ты веришь, что попадешь в рай?
-Сомневаюсь, - сказал я. - Хотя мысль об этом была бы утешительной.
-А может, в ад?
-Не очень-то представляю себе, за что меня туда должны отправить.
-Кто знает, мой дорогой Вильям!
-Ты, собственно, зачем пришел? - спросил я.
-Понимаешь, - сказал он, и я увидел, что он внимательно следит за мной, - лично я не верю, что после того, как ты умрешь, ты еще когда-нибудь услышишь о себе, разве что... - здесь он замолчал, улыбнулся и наклонился ко мне поближе, - разве что ты поступишь разумно и отдашь себя в мои руки. У тебя нет желания обдумать это предложение?
По тому, как он пристально рассматривал меня, изучая и оценивая с какой-то странной плотоядностью, можно было подумать, что я - кусок превосходной говядины на прилавке, а он заплатил за него и ждет, когда ему его завернут.
-Я серьезно говорю, Вильям. У тебя нет желания обдумать одно предложение?
-Не понимаю, о чем ты говоришь.
-Тогда слушай, и я объясню. Выслушаешь меня?
-Давай, если хочешь. Едва ли я что потеряю, выслушав тебя.
-Наоборот, ты многое приобретешь - особенно после смерти.
Я уверен, он ждал, что я вздрогну при его словах, но почему-то я был к этому готов. Я спокойно лежал и смотрел на его лицо и ту белозубую улыбку, которая всегда обнажала золотой кламмер на верхнем протезе, обхватывающий левый клык.
-Это то, Вильям, над чем я негласно работаю уже несколько лет. Мне здесь в больницу кое-кто помогает, особенно Моррисон, и мы завершили ряд довольно успешных экспериментов с подопытными животными. Я теперь на той стадии, когда готов попробовать и на человеке. Это грандиозная идея, поначалу она может показаться немного сумасбродной, но с хирургической точки зрения вроде бы нет оснований считать, что ее нельзя в той или иной степени осуществить.
Лэнди наклонился и уперся обеими руками в боковину моей кровати. У него хорошее лицо, красивое, худощавое и нет на нем того типичного выражения, которое обычно бывает у врачей. Ты знаешь этот взгляд, он есть у большинства из них. Он обращен на тебя, мерцая в глубине глазного яблока, подобно тусклой электрической вывеске и он говорит: "Только я могу спасти тебя!" Но глаза у Джона Лэнди были ясными и широко открытыми, и в центре их от возбуждения плясали искорки.
-Давным-давно, - сказал он, - я видел короткий медицинский фильм, привезенный из России. Зрелище было достаточно отвратительное, но интересное. Показали голову собак, полностью отделенную от тела, но при этом с помощью искусственного сердца через артерии и вены поддерживалось нормальное кровоснабжение. Так дело вот в чем: эта собачья голова, установленная сама по себе на чем-то вроде подноса, была живая. Мозг функционировал. Они доказали это на нескольких опытах. Например, когда собаке смазывали губы едой, появлялся язык и слизывал ее; и она следила глазами за передвижениями человека по комнате.
Напрашивался разумный вывод, что голове и мозгу не нужно тело, чтобы остаться жить, - при том условии, разумеется, что можно наладить подачу должным образом насыщенной кислородом крови.
Так вот. Этот фильма навел меня на мысль удалить мозг из черепа человека и поддерживать его в живом состоянии, чтобы он функционировал как независимое целое в течение неограниченного времени после смерти человека. Твой мозг, например, после того, как ты умрешь.
-Меня это не устраивает, - ответил я.
-Не перебивай, Вильям. Дай мне закончить. Насколько я могу судить по последовавшим за этим экспериментам, мозг представляет собой исключительно самостоятельный орган. Он вырабатывает свою собственную спинномозговую жидкость. Таинственным процессам мышления и памяти, происходящим в нем, явным образом не мешает отсутствие конечностей, тела и даже черепа, при том условии, как я уже говорил, если все время подавать насыщенную кислородом кровь нужной группы в соответствующих условиях.
Дорогой мой Вильям, ты хоть на минуту задумайся, что такое твой мозг. Он в прекрасной форме. Он переполнен знаниями, накопленными за всю твою жизнь. У тебя ушли годы работы на то, чтобы сделать его таким, какой он есть. Он только начинает выдавать первоклассные оригинальные идеи. И все же вскоре ему придется умереть вместе с остальным телом лишь потому, что по твоей дурацкой маленькой поджелудочной железе расползся рак.
-Нет уж, спасибо, - сказал я ему. - Можешь не продолжать. Идея отвратительная. И даже если бы тебе это удалось, в чем я сомневаюсь, это было бы совершенно бессмысленно.
1 2 3 4