– Ещё бы не помнить! Из-за него-то мне и пришлось попрощаться с Аббатовым Риптоном. Помню, конечно, помню! Парень был видный, на голову выше тебя, стрелок.
– Неужто повыше? – Робин Гуд бросил быстрый взгляд на своего товарища. – А я-то думал, что не родился ещё на свет человек выше нашего Маленького Джона!
– Повыше, повыше, – повторил монах, – да, пожалуй, и в плечах пошире. Даром, что ли, случилась у нас потасовка? Когда взгромоздил он на себя целый стог сена и сказал: «Благодарствуйте, сэр сенешал», я думал, старик наш тут и протянет ноги…
– Да ты расскажи толком, святой отец, – вмешался в разговор Клем из Клю. – А то наплёл – ничего не понять. Что за сенешал такой и при чём тут сено?
– А сенешал – это управляющий в нашем маноре, в Аббатовом Риптоне. Я приставлен к нему был писарем и сумку носил с писульками. – Отец Тук кивнул на большую кожаную сумку, подвешенную к потолочине. – Пришли мы с ним на заливной луг в Готоне – принять работу у косарей. Этот самый Джон Литтль отбывал в тот день барщину и принёс с собой косу длиной в добрых семь футов, а окосье – с хорошую оглоблю. Сенешал мой было обрадовался, потому что Джон Литтль одним взмахом скашивал больше, чем трое других. Надо вам знать, что у нас испокон веку такое правило: в сенокос получает виллан за день работы столько сена, сколько поднимет на рукоятке своей косы. А если окосье сломается или коснётся земли, он теряет сено и уходит ни с чем. Так вот, этот самый Джон Литтль, как кончил работу, поднял на своей оглобле целый стог сена, и коса не сломалась и не коснулась земли. «Благодарствуйте, сэр сенешал». И пошёл прочь. А мой сенешал кричит: «Стой! Нет правила, чтобы такая была коса». Он крикнул людей, и началась тут драка. Сенешал на меня накинулся: «Ты что стоишь, как дубина?» Я говорю: «Не могу, мне надо сумку беречь». Он у меня хочет взять сумку, а мне не понравилась его повадка – вижу я, Литтль прав. Стукнул я сенешала сумкой по голове. Он обмер. Я одного, другого сшиб с ног и распрощался с проклятым Риптоном. Всего и осталось на память, что сумка да десяток пергаментных свитков.
– Порадовались небось ваши вилланы пропаже! – сказал. Робин Гуд. – А ну-ка, фриар, покажи нам эти грамоты.
Стрелки с любопытством склонились над телячьей сумкой бывшего риптонского писаря. Отец Тук вытащил из неё пачку желтовато-серых свитков. Лица стрелков побледнели, глаза заблестели, а брови нахмурились, потому что каждый из них был когда-то вилланом и знал, чего стоят эти узкие полоски кожи.
– Вот он, хирограф Джона Литтля, – сказал отец Тук, раскатывая на столе ленту грубого пергамента, изрезанную по краю неровными зубцами.
– А ну-ка, почитай, почитай, – вздрогнув, сказал Маленький Джон и положил руку на стол, придерживая конец упругого свитка. – Посмотрим, сколь ты силён в грамоте, фриар!
Отец Тук хлебнул эля и принялся читать:
– «Джон Литтль держит одну виргату земли от Рамзейского монастыря. Он платит за это в три срока. И ещё на подмогу шерифу – четыре с половиной пенни; при объезде шерифа – два пенни сельдяных денег. И ещё вилланскую подать, плату за выпас свиней, сбор на починку мостов, погайдовый сбор, меркет, гериет и герзум. На рождество – один хлеб и трёх кур в виде рождественского подарка; на пасху – двадцать яиц; за право собирать валежник – двух кур…»
Отец Тук читал, медленно покачиваясь из стороны в сторону.
Клем из Клю, присев, внимательно смотрел ему в рот: искусство чтения удивляло его куда больше, чем искусство, с которым монах владел дубиной.
Билль Статли, и Мук, и Робин, точно сговорившись, перевели взгляд с пожелтевшего пергамента на вечерние облачка – золотые кораблики, скользившие в вышине по вершинам дубов.
– «…Каждую неделю, от праздника святого Михаила до первого августа, Джон Литтль должен работать в течение трёх дней ту работу, какая будет ему приказана…»
– Мы работали на господина по понедельникам, вторникам и средам, – задумчиво сказал Билль Статли.
– «…Если ему будет приказано молотить, то за один рабочий день Джон Литтль должен обмолотить двадцать четыре снопа пшеницы или ржи или тридцать снопов ячменя…»
– Вот и у нас было тридцать, – кивнул молодой Мук.
– «…А при расчистке старой канавы он должен прокопать ров длиной в одну роду… Джон Литтль должен собрать за один рабочий день две связки хвороста и пятнадцать связок терновника. Он должен вспахивать каждую неделю, от праздника святого Михаила до первого августа, по одной полосе совместной плуговой запряжкой с другими вилланами».
Облачка в небе вспыхнули малиновым огнём. С каждой строчкой новые и новые повинности обрушивались на несчастного виллана. Они оплетали его со всех сторон бесконечной паутиной.
Каждое слово напоминало стрелкам о кабале, от которой они бежали в леса, и все выше и выше поднималось небо над избушкой отшельника, и привольнее шумели тронутые багрянцем вершины деревьев.
Никто не заметил, как Маленький Джон, порывшись за пазухой, вытащил оттуда измятый, пропитанный пОтом клочок пергамента.
– «…В обычные же сенокосные дни, – читал фриар Тук, – он получает столько сена, сколько может поднять на рукоятке косы, так, чтобы коса не коснулась земли…»
Тут Маленький Джон швырнул на стол свою грамоту.
– А ну-ка, святой отец, проверь, не сойдутся ли мои зубцы с твоими!
Десяток широких ладоней сразу притиснул обе полосы пергамента к столу.
Зубцы свитков сдвинулись и сошлись вместе так точно, будто нож только что раскроил грамоту на две половины.
– «…Джон Литтль держит одну виргату земли от Рамзейского монастыря…» – эту строку прочёл отец Тук на клочке пергамента, брошенном на стол Маленьким Джоном. Он поперхнулся от изумления и вытаращил свои маленькие глаза на стрелка.
– Ну-ка, приглядись, фриар Тук, правда ли это, что твой Джон Литтль был на голову выше меня? И в плечах пошире?
– А… а… а, пожалуй, что я и приврал, – отирая со лба пот, пробормотал отец Тук, и дружный хохот покрыл его слова.
Робин Гуд налил полный ковш и поднял его высоко над головой.
– За весёлый Шервудский лес! – воскликнул он. – За королевских оленей и наши меткие стрелы! За тридцать девять моих молодцов и за сорокового – фриара Тука!
Но фриар Тук решительно затряс головой.
– Погодите пить за фриара Тука, – сказал он. – Я не могу сейчас вступить в дружину. Честный человек должен держать свои обеты. У меня есть ещё должок перед святым Кесбертом, и, пока я не расплачусь с этим долгом, я над собой не волен.
Робин Гуд насупился и с досадой посмотрел на отца Тука.
– Какой же это обет ты дал святому Кесберту? Отправиться в святую землю защищать гроб господень?
– Нет, Робин, до гроба господня посуху не пройдёшь, а морем – какой корабль выдержит тяжесть такого брюха? Я поклялся святым Кесбертом отправиться в Ноттингем на состязание лучников и доказать всему свету, что лук в руках хорошего монаха посылает стрелы в мишень нисколько не хуже, чем в руках королевских стрелков. Состязание начнётся в пятницу, так что нынче ночью мне нужно пуститься в путь.
Робин Гуд ухмыльнулся, покручивая ус. Он кивнул головой.
– Такие обеты мы уважаем, фриар Тук. Такие клятвы нужно держать твёрдо. Но только, сдаётся мне, но в обиде будет святой Кесберт, если вместо тебя в Ноттингем отправится Маленький Джон. Ведь он ещё не расплатился с тобой за стог сена, который с твоей помощью унёс с заливных лугов.
Тут Робин подмигнул Маленькому Джону; тот поднял свой лук, натянул и спустил тетиву. Тетива пела.
– Клянусь святым Кесбертом, – воскликнул стрелок, – я заплачу твой долг сполна, фриар Тук! Дай мне стрелу из твоего колчана.
Отец Тук не заставил себя долго упрашивать. С притворным вздохом он протянул Маленькому Джону сплетённый из ивовых прутьев колчан. Тот вытащил стрелу и внимательно взвесил её на ладони. Потом сунул её обратно в колчан и выбрал другую, потяжелее. Широкий железный наконечник блеснул, как остро отточенный нож.
– Хороша, – сказал Маленький Джон, – пряма и устойчива на ветру. – Он сравнил с нею стрелу из своего колчана. – Можно подумать, что их делал один стрельник. Не хромой ли стрельник из Трента?
– Он самый. Кто же ещё умеет сделать такую стрелу? Но у тебя теперь две одинаковые. Смотри же не спутай, помни, какая из них моя.
– Не беспокойся, фриар, святой Кесберт будет доволен.
Робин Гуд поднёс к губам свой рог. Трижды протрубил рог. И не успел ещё звук его затихнуть в глубине леса, весёлая вольница собралась перед домом отшельника. Дружным криком приветствовали стрелки нового соратника – фриара Тука. Потом, рассыпавшись по чаще, двинулись к Шервудскому лесу.
По лесной тропе шли только Робин, отец Тук и Маленький Джон, а впереди них, широкой грудью раздвигая орешник, трусили псы святого отца.
Теперь кончилось время шуток. Робин Гуд толковал с друзьями о серьёзных делах. Он говорил о том, что шериф ноттингемский все теснее смыкает кольцо вокруг горсти отважных стрелков.
– Мы можем уйти в Линдхерстский лес, – говорил Робин. – Но что в этом толку? Нас только четыре десятка. А рабов в весёлой Англии…
Он не кончил фразы и некоторое время шёл молча. Потом тряхнул головой.
– Ступай, ступай в Ноттингем, Маленький Джон, – сказал он вдруг. – Постарайся разведать, что замышляют наши враги. Мы должны знать наперёд, откуда грозит нам удар. Я подниму вилланов в Сайлсе и в Вордене. А пока… пока мы должны беречь наши силы, потому что во всей весёлой Англии – только четыре десятка свободных людей, только четыре, только четыре десятка…
Верхушки дубов и каштанов ловили ещё последние лучи солнца, но в лесу уже было темно.

4. О ТОМ, КАК МАЛЕНЬКИЙ ДЖОН НАНЯЛСЯ К ШЕРИФУ В СЛУГИ

«Хольдернес – родина моя,
А имя мне – Гринлиф.
Рейнольд Гринлиф, Зелёный Лист, –
Так звать меня, шериф».


Чьё-то длинное тощее тело болталось на виселице, вертясь веретеном под резкими ударами ветра. На перекладине, охорашиваясь, чистила клюв ворона.
Маленький Джон крепче сжал лук в руке и, стиснув зубы, чтоб не вдыхать отравленный воздух, пустился бежать. Он едва касался земли, спеша уйти подальше. Когда сердце гулко застучало о ребра, он раскрыл рот и глубоко вздохнул. Запах смерти остался позади.
Вторая виселица ждала своей жертвы. Ветер раскачивал верёвочную петлю. Красное, истерзанное вороньём тело болталось под третьим глаголем.
А вот и четвёртый и пятый…
Это значит, что близко Ноттингем.
Упряжка из восьми волов протащила по дороге перевёрнутый лемехом кверху тяжёлый плуг.
Повозка горшечника прогромыхала навстречу.
– На праздник, стрелок? – окликнул Джона возница. – Торопись, народ собирается.
У северных ворот посреди поля возвышался ступенчатый помост для шерифа и знатных горожан.
Несмотря на ранний час, толпа простолюдинов широким кольцом окружала уже стрельбище. По случаю праздника святого Андрея ремесленный и торговый люд отдыхал от трудов.
Крестьяне из соседних деревень спешили к городским стенам посмотреть на весёлое состязание. В этот день они были свободны от барщины и не смели работать на своей земле.
У коновязи, позванивая цепями, лениво жевали овёс низкорослые лошадёнки. Вокруг повозки мясника собрались лучники, прибывшие на праздник.
Свесив ноги с повозки, мясник о чём-то спорил с ними.
Маленький Джон узнал среди лучников Чёрного Билля, лесничего Бернисдэльских лесов. Встреча со старым знакомым не сулила ничего хорошего. И Маленький Джон остановился поодаль, облокотившись на коновязь. Опытным глазом он осмотрел своих соперников, а затем их оружие.
Тут были разные луки: и короткие, которые держат при стрельбе впереди себя и натягивают к груди, и длинные, шестифутовые, из испанского тиса и клопа, простые и покрытые лаком, с роговыми накладками, – но Маленький Джон мог бы поклясться своей головой, что ни у кого здесь нет лука, сработанного Рудольфом Краком из Эльсби, а в кожаных и плетёных колчанах нет ни одной стрелы, выточенной хромым из Трента.
Имя Робин Гуда вдруг долетело до слуха Маленького Джона. Позабыв осторожность, он подошёл к повозке мясника.
– Что же ты думаешь, – говорил мясник, обращаясь к тощему, как жердь, лучнику, – разве можно так выстрелить без помощи нечистой силы? Этому я ни за что не поверю. В нашем приходе есть один пилигрим, который обошёл весь свет, человек святой жизни: и у гроба господня был, и на горе Сион, и в Вифлееме, и пальмовые листья принёс из земли Иерихонской. Уж он-то знает. Он говорит, что стрелок, продавший душу дьяволу, берет святое распятие, как мишень, и стреляет в него стрелами. Он пускает в спасителя три стрелы, и дьявол даёт этим стрелам твёрдый прицел. Из распятия брызнет на них пречистая кровь, и потом эти стрелы не знают промаха, потому что дьявол направляет их полет.
– Только три стрелы, говоришь ты? А как же с другими стрелами? – спросил тощий лучник, сдвигая на затылок лисью шапку и отирая вспотевший лоб.
– Другие стрелы могут попасть в цель, а могут пролететь мимо. Пустив эти три стрелы, колдун стреляет уже нисколько не лучше, чем всякий другой человек.
Мясник, откинув голову назад, приложился к большой кожаной бутыли. Стрелки, глотая слюну, с завистью слушали, как булькает у него в горле вино.
– А почему же Робин Гуд всегда стреляет без промаха? – спросил тощий лучник. – И в четвёртый, и в сотый раз?
– Почему ты знаешь, что он стреляет без промаха?
– Люди так говорят.
– Они ошибаются, – уверенно махнул рукой мясник. – Первые три стрелы убивают наверняка, остальные уже не во власти дьявола. Зато он может тебе отвести глаза. Когда колдун стреляет простыми стрелами в неживую мишень, дьявол может отвести глаза, и тебе покажется, будто стрела попала в цель. Выдерни такую стрелу из мишени и брызни на неё святой водой, она тотчас же обратится в дым. А если колдун стреляет простой стрелой в человека, сотвори молитву, и стрела пролетит мимо.
– Это правда, – подтвердил Чёрный Билль, моргнув косыми глазами, блестящими, как уголь. – Меня однажды молитва спасла от стрел Робин Гуда. Я попался его бродягам в руки, они приставили меня к дубу и стали стрелять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16