Прошелся, держа его перед глазами, из угла в угол; лег, полежал на софе; все это время мозг, стараясь вспомнить, напрягался.
– Нет! Не могу! – воскликнул Владимир Иванович, вскочил с софы, в ярости комкая платок.
Спешными шагами он подошел к старенькому платяному шкафу и рванул на себя дверцу. Она взвизгнула несмазанными петлями, и на Владимира Ивановича сверху вдруг обрушился бесшумный поток. Он отпрянул и захлопнул дверцу, но поздно – все, что могло, оттуда уже вывалилось.
Вокруг Владимира Ивановича лежали десятки завязанных узлами носовых платков. Он некоторое время стоял в них по щиколотку, горестно озираясь, потом вздохнул грустно и, открыв шкаф, стал насильно, не соблюдая порядка, утрамбовывать те платки, которые удержались на полке, чтобы оци дали место вольно валявшимся на полу. Примерно через полчаса закончив борьбу с платками и запихав их все без остатка на полки, Владимир Иванович решил передохнуть и лег спать пораньше, когда не исполнилось еще и трех часов ночи.
Глава 4
Я поднял лицо от листа бумаги и потер лоб ладонью.
– Тук-тук-тук…
Снова постучали в дверь. Значит, в первый раз мне не примерещилось. Я взглянул на часы, было три часа ночи.
"Здорово я расписался… Кто же в такое время?" – мне стало немного не по себе. Тук-тук-тук…
– Кто там? – тихо спросил я, но ответа не услышал. – Кто там?! – повторил я погромче.
– Это я – Мария Петровна, открой скорее…
– А что случилось?
У меня было неприятное предчувствие. Мне почему-то совсем не хотелось ее впускать.
– Открывай, открывай скорее, а то будет поздно, – повысила она голос.
– Господи, да чего поздно-то? Уже поздно – ночь на дворе.
Я подошел к двери. Отодвинул защелку. Мария Петровна в халате, с распущенными волосами, оттолкнув меня в сторону, вошла и торопливо защелкнула задвижку.
– Ну вот, так-то и хорошо…
– Да что случилось? – с тревогой спросил я.
Мария Петровна изумленно уставилась прямо мне в глаза. На ней был халат весь в огромных розах, и вид она имела праздничный: волосы были хотя и распущены по плечам, но расчесаны, и в них алела заколка в виде экзотического цветка, под мышкой праздничная Мария Петровна держала банку с белой мутной жидкостью.
– Что вы так смотрите?! – не выдержав ее пристального взгляда, воскликнул я.
Ни слова не говоря, она медленно подняла свободную руку и провела мне по волосам. Я отступил.
– Да что с вами?
Я сделал шаг в сторону, но обширное тело Марии Петровны, загромоздившее дверь, не давало мне никакой надежды на спасение.
– Ну что ты, милый, заметался, словно в клетке? – наконец нетвердо выговорила она. – К тебе дама в гости пожаловала, а ты… Я вон тебе и бражки принесла… Небось скучно одному-то без дамы, в ночи дремучей, а?
Мария Петровна встряхнула банку – со дна ее поднялась белая муть. Я вздохнул с облегчением, увидев, что она не сумасшедшая, как мне показалось сначала, а просто пьяная.
– Доставай чашку, выпьем слегка… за знакомство…
– Да я, Мария Петровна, как-то… Может, в другой раз?
– Ну и в другой тоже выпьем, я еще бражки поставлю. Так что ты не огорчайся, на другой раз тоже останется.
Она поставила банку на мою рукопись и, выдвинув ящик стола, наклонилась.
Мне стало грустно. Пить среди ночи с женщиной преклонного возраста мутную и наверняка гадкую на вкус жидкость, слушать ее рассказы о тяжелом детстве и жизни – перспектива плачевная. Глядя на ее огромный зад весь в розовых цветочках, я удерживался, чтобы не дать по нему пинка. Вот бы смеху было! Она разогнулась, пошерудила внутри чашки с отбитой ручкой пальцами, вероятно, стирая пыль, дунула и поставила на стол.
Она глядела на меня не отрываясь.
– Мне чего-то не хочется, – открыв банку и понюхав дрожжевую смесь, сказал я. – Вы, конечно, пейте… Я налил в чашку.
– Нет уж, давай пополам. Ты первый, – она поднесла мне к губам чашку и зацокала языком, как маленькому. – Ну, за маму сделай глоточек.
– Ну хорошо, хорошо, – сдался я. – Только я сам. Я взял чашку и сделал два глотка. Как я и думал, брага оказалась мерзкая.
– Вот и умница.
Она забрала у меня чашку и залпом допила остатки. Я нарочно не предлагал ей сесть и даже заранее задвинул стул в угол, надеясь таким образом ускорить ее уход.
– Ну все, Мария Петровна, вы извините, но мне спать пора – завтра вставать рано. А уже вон, три часа…
Так бы и дал этой бражнице пинка!
– Ой! У меня что-то голова закружилась, – она театрально прикрыла глаза ладонью. – Упаду я сейчас, – другой рукой она обхватила меня за плечи.
Хоть мне и неприятна была возня с пьяной теткой, но я слегка поддержал ее за жирную, складчатую талию.
– Сейчас я вас провожу. Конечно, спать идите… – бормотал я, делая с ней несколько шагов к двери. – Поздно уже…
Путь наш пролегал мимо кровати, и когда мы с ней поравнялись, Мария Петровна вдруг заохала и, с пущей крепостью обхватив меня за шею, стала валиться набок. Потеряв равновесие, я стал падать вместе с ней, одной рукой стараясь освободить шею от ее сильнющей хватки, другой наобум шаря в воздухе. Рука моя нащупала какой-то предмет, я схватился за него и изо всех своих сил напрягся, отчаянно срывая ее руку. Мягкая, потная рука заскользила по моей шее, цепляясь ногтями за кожу, но уже не имея сил и возможности удержаться… Мария Петровна всем обильным телом своим в одиночестве рухнула на кровать, уронив пирамиду подушек.
Я выпрямился. При падении халат у нее расстегнулся, и сейчас она лежала передо мной с развалившимися на две стороны грудями и свисшим на один бок животом.
– Иди ко мне, – вдруг сказала она размазанным по щеке ртом, протягивая в мою сторону полные руки. – Иди!
Она яростно дышала, развалившаяся грудь интенсивно вздымалась, глаза, открытые на всю ширину, взирали с такой пожирающей похотью, что внутри меня что-то зашевелилось. Но я вовремя окинул взглядом ее рыхлую плоть, вид которой тут же отрезвил меня, и зашевелившееся в глубине странное желание погасло. Мне даже стало плохо в желудке, и голова закружилась…
– Ну скорее, иди… – манила она.
– Да нет… Что вы… Как можно? – наконец через силу забубнил я, отрываясь от безрадостного зрелища и отходя к столу.
За спиной у меня заскрипела кровать, и я услышал, как Мария Петровна, тяжело сопя носом, приблизилась ко мне сзади. Из приличия я стоял, разглядывая банку с брагой – мне было неприятно и страшно вновь увидеть реалистическую картину ее героического тела. Я предполагал, что сексуальный вопрос исчерпан моим отказом окончательно. Но сопение за спиной с каждым мгновением нарастало. Мне стало не по себе. Я обернулся и… попал прямо в охапку к Марии Петровне. Красные ее губы впились мне в лицо чудовищно-страстным поцелуем, полностью перекрыв доступ воздуха в легкие. И я забился, задергался в ее могучих, горячих объятиях. Руки мои оказались накрепко прижатыми к корпусу, а губы и нос очутились в самом эпицентре поцелуя. Я вертел головой, извивался телом, и когда, уже смирившись с неизбежностью конца, обмяк, Мария Петровна закончила поцелуй и ослабила объятия.
– Миленький мой, – зашептала она. – Ну поцелуй меня, обними.
Она вновь хотела впиться мне в лицо поцелуем, но я, уже отдышавшись, напрягся и выкрутился из ее ручищ.
– Да что вы?! Ну как это! Чуть не задохнулся, – бормотал я, отходя подальше к окну, уже не обращая внимания на обвислую плоть, опасаясь лишь новых проявлений нежности и зорко следя за каждым ее движением.
– Ишь ты, какой недотрога, – сказала Мария Петровна, запахнув халат и наливая в чашку браги. – У меня и негры, и вьетнамцы комнату снимали, таких недотрог не встречалось. Иди, выпей для храбрости.
– Мне и не страшно, – соврал я, делая еще один шаг назад.
– Ну тогда я, для храбрости.
Она, шумно глотая, выпила, сморщила лицо и, кокетливо поправив растрепавшиеся волосы, сделала шаг в мою сторону.
– Ну что ты, милый, – улыбнулась она исковерканными размазанной помадой губами. – Иди ко мне, глупыш…
Она медленно надвигалась на меня, как надвигается живодер, боящийся спугнуть одичавшую кошку. Для приманки она отпустила полы халата, и они снова разошлись, обнажив страшное тело.
– Слышите?! Кричит кто-то. Сюда идут! – воскликнул я. – Слышите?!
Она поспешно запахнула халат и обернулась на дверь. Мне сначала и вправду показалось, что кто-то вскрикнул, и послышались шаги в прихожей. Увидев ее реакцию, я уцепился за новую, быть может, спасительную мысль.
– Слышите?! Точно идет кто-то, – я бесстрашно подошел к ней. – Посмотрите, может быть, это дети или еще кто…
Мария Петровна была явно напугана, она суетливо озиралась, ища глазами утерянный во время сексуального ража пояс от халата. Я достал его с кровати, куда она бухнулась, увлекая меня.
– Да-да, сейчас посмотрю. Может это… Посмотрю…
Не очень уверенно она подошла к двери, возле нее постояла, послушала, шмыгнула носом, провела рукой по волосам, стараясь не шуметь, отодвинула задвижку и вышла в прихожую.
Я тут же кинулся к двери, закрыл задвижку и, дыша от страха прерывисто, сел на кровать, сложил руки на коленях и уставился на дверь.
"Во-от вли-ип, – думал я, вытерев со лба выступивший пот. – Вот попал… А задвижка дохленькая. Если как следует дернуть… А эта бабища здоровущая, минимум в три мужичиных силы. Она, если ворвется – точно изнасилует… Едрена вошь!!!"
От таких мыслей мне сделалось совсем нехорошо. Я уже думал о жесткой вокзальной скамье, как об избавлении от мук. "Черт с ним, с романом! Этакую бабищу удовлетворять роты не хватит. Ну хоть бы помоложе да похудее была. Я бы может… А ведь точно изнасилует. Едрена вошь!!!"
В дверь стукнули тихо. Я затаил дыхание. Снова постучали, уже погромче.
– Миленький, открывай. Все спокойно, – зашептала она в щель.
– Я сплю, Мария Петровна. Мне вставать завтра рано.
– Я тебе покажу "сплю"!.. Открывай, миленький. Плохо тебе будет. Я ведь защелку сломаю к чертовой матери!
Она яростно затрясла дверь и застучала в нее кулаками, уже не стараясь соблюсти тишину. Я задрожал от страха. Защелка действительно держалась на соплях.
– Идите спать, Мария Петровна. Мне завтра вставать рано.
– Я тебе дам "вставать"! Открывай!! Ну открой, миленький… Задвижку сорву к чертовой матери!!!
Дверь страшно затряслась. Я в ужасе вскочил и заметался, ища возможности предотвратить прорыв Марии Петровны в комнату. Дверь тряслась как сумасшедшая. И тут в голову мне пришла гениальная мысль. Я поднатужился и задвинул дверь огромной кроватью. Ее дубовая спинка пришлась в самый раз. Это мне очень понравилось. Я выключил свет и сел на кровать.
– Ты что, кровать придвинул?! – плачущим голосом воскликнула из-за двери Мария Петровна. – Говори. Придвинул?!
Она снова изо всей силы грохнула по двери кулаком.
– Придвинул, придвинул. Спокойной ночи. Идите спать. Завтра поговорим.
– У-у-у-у!.. – мучительно взвыло за дверью. – Догадливый, гаденыш. Все равно дверь сломаю! Открывай!!!
"Как это дети от таких воплей не просыпаются? – подумал я, глядя в темноту. – Наверное, уже все соседи переполошились".
Я встал, впотьмах подошел к окну, отодвинул занавеску… и в ужасе отпрянул. Сквозь стекло на меня кто-то смотрел. Я отступил в комнату, не отводя глаз от темного силуэта за окном. Но в этот момент Мария Петровна взвыла особенно громко и ахнула кулаком по двери. Я бросил взгляд на дверь, а когда обернулся, силуэта за окном не увидел. Помедлив некоторое время, я набрался смелости и подошел к окну. Во дворе ни огонька. Не мудрено, что в такой тьме могло что угодно примерещиться. Да и третий этаж все-таки.
Видение за окном на некоторое время отвлекло меня от беснующейся Марии Петровны.
– У-y-y-y-y!.. – страшно выло за трясущейся дверью. – Открывай!!!
– Идите спать, – посоветовал я.
– Ну хорошо, – вдруг совершенно спокойным голосом сказала Мария Петровна. – Ладно, я спать ухожу. Но только ты мне бражку отдай, и я пойду спать. Больше ты меня не услышишь. Договорились?
– Я уже сплю, Мария Петровна, – ответил я, распознав ее хитрость. – Завтра выпьете, завтра отдам.
– Ну отдай, миленький. Не могу я без бражки глаз сомкнуть… У-у-у! Открывай сейчас же!! – и снова ее кулачище заходил по двери. – Открывай!! У-у-у-у!..
Больше я с ней не разговаривал и ни на ее запросы, ни на вопли никак не реагировал. Вконец отупев от перенесенных за сегодняшнюю ночь стрессовых ситуаций, я смотрел прямо перед собой во тьму ночи, уже ничем не интересуясь. Мария Петровна выла, ломилась в закрытую дверь, угрожая и умоляя весь остаток ночи до первых дворников. И когда внизу, во дворе, кто-то стал шаркать метлой по асфальту, Мария Петровна начала слабеть: колотила уже не так крепко, и голос подсел. В конце концов, она вовсе умолкла. Потом, кряхтя (судя по звуку) поднялась с паркета, сидя на котором набиралась сил для штурма, и, охая, куда-то ушла. Тогда я тоже встал с кровати, сложил в сумку вещи из шкафа, рукопись… С трудом мне удалось отодвинуть сильно помятую кровать от двери. Перед уходом я осмотрел комнату, не забыл ли чего. В прихожей никого не было, стояла тишина. Я открыл замок, спустился по лестнице и вышел во двор.
Ритмично шаркая метлой, через двор продвигалась дворничиха в ватнике с наглухо завязанной платком головой. Я прошел мимо нее к подворотне, не глядя по сторонам.
– Комнату снять желаете?
Я поднял глаза. Передо мной стоял человек в шляпе с бамбуковой тростью в руке.
Глава 5
У него был большой угристый нос, тяжелые мешки под глазами и оттопыренные уши. Он стоял передо мной, поигрывая бамбуковой палкой и на меня не глядя, – он смотрел в небо.
– Вы что-то сказали? – не будучи уверенным, что это мне не послышалось, спросил я.
– Погода говорю, сегодня, по небу судя, хорошая будет. А вы как думаете?
– Я по этому поводу не думаю, – сказал я угрюмо.
Обогнув мужчину с тростью и оставив его со своими мыслями о предстоящей погоде, я направился к подворотне. Но не успел сделать и двух шагов, как моей спины что-то коснулось. Я обернулся. Это была трость гражданина, он еще раз слегка коснулся ею моего плеча:
– Так как насчет комнаты? Снять желаете?
Дворничиха монотонно шаркала метлой, не пропуская ни сантиметра поверхности двора;
1 2 3 4 5 6