– Эх, братцы! – возопил он. – Человек творчество проявил! Такую вещь изобрел! А вы ему… Бережнее надо к творческому человеку относиться. Аккуратнее надо.
Он сел под гром аплодисментов.
– Ладно, – прошептал Степан. – Все ясно. Поехали обратно.
– Как обратно? – возмутился Лаврушин, – Я по телевизору только эту передачу и смотрю.
– Вот и досмотришь ее по телевизору. Все выяснили. Проверили. Хреновина работает. Пора и честь знать.
– Обратно, – пугающе задумчиво протянул Лаврушин.
Степан с самыми дурными предчувствиями уставился на него.
– Насчет обратно я еще не думал.
– Что? Это как не думал?
– Закрутился. И эта проблема совершенно выпала. Но ничего – со временем я ее решу.
Степан побледнел и сдавленно прошипел:
– Это что же – мы навсегда здесь останемся?
– Да не нервничай. Через шесть часов бензин кончится. Мотор заглохнет. Мы вернемся автоматически.
– Шесть часов, – произнес Степан мрачно, но с видимым облегчением.
Тем временем на сцене появился новый предмет обсуждения – механизм, похожий на огромный самогонный аппарат. По всему было видно, что он тоже создавался из отходов производства. Внесли сие творение два изобретателя – широкоплечий, лысый, что колено гомосапиенса, усатый, что Тарас Бульба, мужчина лет под полтинник, и вихрастый шустрый молодой паренек, напоминающий гармониста из старых фильмов.
– Це пылеи дымоулавливатель, – неторопливо, густым басом произнес лысый, указав могучей дланью на прибор.
– А для чего он? – спросил очкарик из президиума.
– Як для чего? Шоб пыль и дым улавливать.
– Как он действует? – спросил председательствующий.
– Так то ж элементарно. Вот вы, на задних рядах, будь ласка, засмолите цигарку.
Нашлось несколько добровольцев. Когда над задними рядами поплыл дым, изобретатель включил тумблер, сделанный из черенка пожарной лопаты. Дым моментально исчез.
– А какой принцип? – не отставали от лысого.
– Так то мой малой лучше расскажет. «Гармонист» выступил вперед и начал тараторить:
– Диффузионные процессы в газообразной среде, согласно уравнению…
Лысый отошел в сторону и встал неподалеку от Лаврушина.
– Простите, можно вас, – прошептал Лаврушин, приподнимаясь с места.
– Що?
– Вы детали на свалке брали?
– А як же. Главный источник для нашего брата.
– Я вас там видел.
– О. А я бачу – лицо знакомое.
– Мне ваш аппарат понравился. Только из-за того, что у вас стоит маленький чугунок, а не большая алюминиевая кастрюля, меняется синхронизация. И эффект падает. Кстати, такую кастрюлю я вчера нашел. Позвоните мне…
Лаврушин нацарапал на бумажке номер телефона и протянул лысому изобретателю.
– Ну спасибо, – сказал тот.
Когда лысый отошел, Степан прошипел:
– Ты чего? Зачем телефон дал? Это же другой мир!
– Ох, забыл.
Тем временем «гармонист» нудно вещал:
– График охватывает третью и четвертую переменную.
Лысый не выдержал и перебил его:
– Николы, ты просто скажи – там такое поле создается, что всю дрянь из воздуха как магнит тянет.
Тут вскочил набивший всем оскомину бородатый скептик, В отличие от людей творящих, которые еще не знают, что могут, он знал, что не может ничего, а потому обожал поучать и разоблачать:
– А, так сказ-з-зать, научная экспертиза?
– Так це ж разве экспертиза? – лысый вытащил из кармана небрежно сложенный в несколько раз и изрядно потертый листок. – У них сто человек этой проблемой занимаются – ничего не придумают А значит, и вы, братцы, тоже ничего не придумаете. Це экспертиза?
– Что меня, так скз-зать, настораживает, – затеребил скептик бороду – Есть, так скз-зать, магистральные пути развития науки Все большие открытия совершаются, так скз-зать, большими коллективами. Игрушки, мелочь, усовершенствования – это просто для народного творчества. Но тут большая проблема.
– Эй, там, на галерке, будь ласка, засмоли. Поплыл сигаретный дым. Лысый дернул рубильник – дым исчез. Перевел его – дым появился.
– Но я не договорил Значит, так скз-зать, магистральный путь.
Лысый вновь взялся за рубильник – дым исчез.
– Братцы! – вскочил деревенский защитник изобретателей. – Человек творчество проявил! Ум, совесть вложил. Душевнее надо, братцы! А вы – магистраль.
– Но существуют, так скз-з-зть… Лысый дернул за рубильник – дым исчез.
– Так сказ-зать… – донесся возбужденный голос скептика.
Чем кончилось дело друзья не слышали. Они очутились во Дворце Съездов у пресловутого пятого микрофона, к которому выстроилась длинная очередь. Сейчас в него вцепился поп, в длинной рясе, похожий на бомжующего Мефистофеля, и что-то орал. Обсуждали какую-то поправку, но какую. Щелк – опять другая картинка.
Дальше пространства начали меняться быстро.
Путешественники за несколько минут побывали на: виноферме в Голландии, с довольными, обладающими всеми правами свиньями. Затем перенеслись на квартиру писателя Астафьева. Оказались на приеме Белом доме. Оттуда их вытолкали взашей и на полицейской машине повезли в участок. Лаврушин сказал, о они русские, и полицейский восторженно, сугубо по-английски заорал: «О, русский шпион». К счастью, репортаж закончился, и друзья очутились в кооперативном кафе, где успели ухватить по кусочку, прежде чем исчезнуть. Дожевать бутерброды с севрюгой они не успели – перенеслись в Антарктиду, прямо в пингвинье стадо – и стало от холода ни до чего. Едва не обледенели, но подоспел репортаж об испытании новой роторной линии.
– А если покажут открытый космос? – Степан [тряс Лаврушина за плечи. – Или мультфильм?
– Даже и не знаю
Дальше пошли передачи такие, будто специально призванные доставить массу удовольствия Венеция. Рим Сафари в Африке. Друзьям оставалось только радоваться жизни.
– Какой отдых, – лениво потянулся Лаврушин в шезлонге на берегу Средиземного моря. – Какие возможности для индустрии развлечений.
– Неплохо, – Степан огляделся на нежащихся в лучах солнца людей, на белокаменный прекрасный город на другой стороне залива, поднял с песка ракушку и швырнул ее в море.
Ласкающий взор пейзаж исчез, будто и не было вовсе. Путешественники оказались в темном, пыльном углу. Сердце у Лаврушина куда-то ухнуло в предчувствии больших неприятностей.
– Пропала Рассея, – услышал он.

* * *

Угол был завален старыми сапогами, корзинами, одеждой. Тут же стоял высокий (рукой до верхушки не дотянешься) шкаф.
Просторная комната имела сводчатые окна В них уныло глядел узкий лунный серп. Здесь было пыльно В центре стоял большой стол с горящими свечами На столе возвышалась здоровенная бутылка с мутной жидкостью, стояли тарелки с солеными огурцами, картошкой. За столом сидело четверо Человек в строгом сюртуке уронил лицо в свою тарелку с объедками и посапывал громко и омерзительно. Здоровенный мужчина в военной форме с аксельбантами, погонами штабс-капитана, зажав в руке стакан, зло глядел перед собой, его лицо держиморды, напрочь лишенное интеллекта, было угрюмым. Третий за столом был подпоручик с красивым, но порочным лицом. Он обнимал распутную толстую тетку и истошным противным голосом орал:
– Пропала Рассея! Продали ее жиды и большевики! Истоптали лаптями!
От избытка чувств он схватил со стола револьвер и выстрелил два раза в стену. Грохот был оглушительный. Пули рикошетировали с искрами.
– Успокойтесь, подпоручик, – обхватив голову рукой, прошептал капитан. – Не только вам тошно, что Родина в руках хама.
– Хама, – плаксиво и пьяно поддакнул подпоручик «Противные люди, – подумал Лаврушин. – Видимо, попали мы в революционный фильм шестидесятых».
– Ох, Николай Николаевич, – хихикнула дама, теснее прижавшись к порочному молодому офицеру. – Можно хоть сейчас о приятственном.
– Пшла вон, дура! – взвизгнул подпоручик, оттолкнул женщину от себя. Потом всхлипнул: – Землю отобрали. Капитал… Пропала Рассея!
– Не будьте барышней, подпоручик…
Докончить этот унылый разговор им не пришлось. Под ноги Лаврушину со шкафа тяжело шлепнулся откормленный черный кот.
– Кыш, – рефлекторно крикнул изобретатель. Держиморда вздрогнул. Пьяный поручик крикнул противно и тонко:
– Кто там?
Капитан взял револьвер, свечу, направился в сторону шкафа. Путешественники вжались в угол – ни живы ни мертвы.
– О, лазутчики, – капитан улыбнулся, как змея перед завтраком. – Покажитесь на свет, господа большевички.
– Влипли, – вздохнул Степан. Где-то в словах капитана была истина. Полгода назад Степана приняли кандидатом в члены КПСС.
Первопроходцы пси-измерений вышли на свет божий. Они прошли в центр комнаты, подталкиваемые в спину. Держиморда-офицер критически оглядел их и впился глазами в потертые фирменные новые джинсы Степана – их специально протирают на заводе, чтобы они выглядели более обтрепанными.
– Оборванцы, – констатировал капитан, – В обносках ходят, а все туда же – великой державой управлять.
– Быдло К стенке их! – подпоручик взял револьвер и направился к нежданным гостям.
Капитан-держиморда улыбнулся и учтиво, как полагается выпускнику пажеского корпуса юнкерского училища – или откуда он там, произнес:
– Закончилась ваша жизнь, господа. Закончилась бесславно и глупо. Впрочем, как все на этом свете.
– Зак-кончилась, – икнул подпоручик и поднял револьвер, – Не здесь, Николай Николаевич, – с укоризной сказал капитан. – Выведем во двор, и…
Он подтолкнул Степана стволом к дверям.
У выхода из комнаты Лаврушин наконец осознал, что пускать в расход их собираются на полном серьезе. Мир этот, может, и был воображаемым, только вот пули в револьверах были настоящими. Поэтому он обернулся и воскликнул:
– Товарищи, – запнулся. – То есть господа. Что же вы делаете? Мы тут случаем.
– Николай Николаевич, нас уже зачислили в товарищи. Как…
Договорить капитан не успел. Степан отбил револьвер и врезал ему в челюсть, вложив в удар все свои девяносто килограммов. Капитан пролетел два шага, наткнулся за подпоручика, еле стоявшего на ногах от спиртного, они оба упали.
– Бежим! – Степан дернул друга за руку. Они сломя голову ринулись вниз по лестнице. Выскочили из парадной на темную, без единого фонаря, освещенную лишь жалким серпом луны улицу.
Вдоль нее шли одно-двух этажные дома с темными окнами. Только в немногих были стекла. И в двух-трех тлели слабые огоньки. Черное небо на горизонте озарялось всполохами огней. Приглушенно звучали далекие орудия. Было прохладно – на дворе ранняя весна или поздняя осень.
Бежать по брусчатке было неудобно. Но страх гнал вперед получше перспективы олимпийской медали. Друзья нырнули в узкий, безжизненный, немощенный переулок.
– Стой! – послышался сзади крик,
В паре десятков метров возникли фигуры в шинелях. В руках они держали чтото длинное, в чем можно было в темноте с определенными усилиями распознать трехлинейки с примкнутыми штыками.
– Стой, тудыть твою так!
Грянул выстрел. Вжик – Лаврушин понял, что это у его уха просвистела пуля. Вторая порвала рукав зеленой тужурки и поцарапала кожу.
Фигуры в шинелях перекрыли переулок впереди.
– Назад, – прикрикнул Степан.
И тут они с ужасом увидели, как еще одна фигура с винтовкой появилась с другого конца переулка. Беглецов взяли в клещи. Они попались какому-то ночному патрулю.
– Сюда! – послышался тонкий детский голос.
Лаврушин рванул на него и увидел, что в заборе не хватает нескольких штакетин.
Друзья ринулись через пролом, пробежали через дворик, полный поленьев, перемахнули еще через один забор. Потом оставили позади себя колодец – Лаврушин по привычке заправского растяпы наткнулся на ведро – шум был страшный.
Вскоре они выбежали на другую улочку, Лаврушин рассмотрел фигуру их спасителя – это был мальчонка лет десяти.
Через развалины кирпичного дома, скорее всего, развороченного при артобстреле, все трое пробрались в какой-то двор. Лаврушин перевел дух. Кажется, от погони они ушли.
– Я спрячу вас, – сказал мальчишка. – За мной.

* * *

Друзья сидели в тесной, освещенной керосиновой лампой комнатенке. Обстановка была бедная – грубый стол, скамьи, застеленная одеялами и подушками кровать, занавешенный тонкой ситцевой занавеской угол.
Встретила их хозяйка – дородная, приятная женщина. Она приняла их без звука, когда мальчишка сообщил, что эти люди от беляков бежали.
При тусклом свете керосиновой лампы можно было получше рассмотреть спасителя. На мальчонке был пиджак с чужого плеча, больше годящийся ему как пальто. Глаза живые, смышленые, в лице что-то неестественноеслишком открытое, симпатичное. Фотогеничное. С другой стороны – так и положено в кино.
– Откуда, люди добрые, путь держите? – спросила хозяйка, присаживаясь за столом рядом с гостями.
– Из Москвы.
– Ой, из самой Москвы, – всплеснула умиленно женщина руками. И строго осведомилась: – Как там живет трудовой люд?
– Более-менее, – пожал плечами Степан, но вспомнил, где находится, и поспешно добавил: – Война. Разруха. Эсеры разные. Империалисты душат.
– Война, – горестно покачала головой женщина. – Она, проклятая… Не взыщите, мне к соседке надо, – заговорщически прошептала она.
«Какая-нибудь связная по сценарию», – решил Лаврушин.
Дверь за ней захлопнулось Тут настало золотое время для мальчишки. Он начал морочить гостей распросами:
– Дядь, а дядь, а вы большевики или коммунисты?
– Большевики.
– А в Москве где работали?
– Мы с этой, как ее, черти дери, – Лаврушин пытался что-то соврать. – С трехгорки.
– И Ленина видели?
– Видели, – кивнул Степан, – По телевизору.
– Степ, ты сдурел?
– А, то есть, – растерявшийся окончательно Степан едва не брякнул «в мавзолее», но вовремя прикусил язык. – На митинге.
В дверь постучали замысловатым узорным стуком – наверняка условным. Мальчишка побежал открывать. В коридоре послышались шорохи, приглушенная беседа. Лаврушин различал голоса – мужской и детский: «Кто такие?», «Трехгорка… от солдат бежали», «Ленина видели», «большевики».
В комнате возник невысокий, в кожаной куртке и рабочей кепке мужчина с проницательным взором и картинно открытым лицом.
1 2 3 4