Такое не часто бывает. Хотя детство замечательная пора, но оно почти никогда не входит в историю...
Я вспоминаю наше путешествие по Красной пустыне.
Была уже ночь, но мне удалось разглядеть бегущего рядом с нашим автобусом верблюжонка. Он следовал инстинкту сопровождения большого животного, и наш автобус был для него большим животным...
Верблюжонок нам доверял, как дети доверяют взрослым, а мы не почувствовали ответственности...
Быть большим, знать, что тебе доверяют, - это очень большая ответственность.
Верблюжонок, да отстань ты от нас! Не стоит тебе на нас полагаться!
Шелковый путь давно кончился, дорога петляет среди гор. Горы огромные, но совершенно голые, словно обритые на мусульманский манер. Они возвышаются, как памятники, лишенные памяти о земле: земля внизу зеленая, живая, а они голые и безжизненные, словно в наказание, что попытались возвыситься над землей.
Где-то здесь похоронен Али, зять Магомета. Магомет по праву пророка раздавал должности святых своим родственникам. Так он пристроил дочь Фатиму, зятя Али, внука Хусейна, двоюродного брата Куссама ибн Аббаса, прославившегося тем, что ухитрился сбежать от врага, неся в руках собственную отрубленную голову.
Зять Али, покровитель канатоходцев, и брат Куссам с отрубленной головой в руках - все это воинство в несколько булгаковском духе - оставило по себе немало мазаров, святых могил, разжигающих страсти паломников. Но каким бы знаменитым и выдающимся ни был человек, он не может оставить больше одной могилы...
Мы стоим у могилы Хамзы, учителя, поэта, драматурга и композитора, создателя первой узбекской оперы, организатора первого театра. Он не спускался к людям, как Магомет, он поднялся к ним в горный кишлак, так что у него с Магометом были противоположные направления. Здесь он был убит темной толпой фанатиков - уже который по счету учитель и поэт...
6
Каменный город, а по-тюркски Ташкент, первоначально был глиняным городом. Каменным он был назван за стойкость его населения, отражавшего набеги многочисленных врагов.
Бывают такие обстоятельства, когда глина становится камнем, как бывают и такие, когда камень рассыпается в прах.
Я в Ташкенте по пути из Ферганы в Самарканд.
Из трех столиц, пострадавших от землетрясения (Алма-Ата - в 1887, Ашхабад - в 1948 и Ташкент - в 1966 годах), больше всего досталось Ташкенту - и разрушения, и возрождения. Он не возрождался, он рождался заново, это в свои-то тысячу лет... Он и сейчас рождается, и рождению его не видно конца...
Ташкент строится. Он уже построен, но все равно строится.
Нам бы с вами так. Мы ведь считаем, что мы построены, некоторые даже давно построены... А нам еще строиться и строиться. А, может быть, даже не строиться, а поднимать целину. Как на целинных землях Каракалпакии...
Ташкент соединил в себе два начала - природы и цивилизации, с некоторым даже преобладанием природы. Это и правильно: природа должна преобладать над цивилизацией, чтобы не быть совершенно задавленной ею. Природа не агрессивна, а цивилизация агрессивна, она стремится все заковать в бетон, превратить землю во взлетную полосу.
На взлетной полосе жить невозможно. Пугала у взлетной полосы предупреждают легкомысленных птиц: здесь, на взлетной полосе, жить невозможно.
Цивилизация может жить только среди природы. Природа - это сук, на котором сидит цивилизация.
На 18-м троллейбусе можно проехать по улице Горького к улице Данко. Неожиданная встреча автора со своим персонажем... А от улицы Писателей совсем несложно добраться до улицы Талант. Утешение для писателей и просто талантов.
Я иду по улице Октябрят...
По сравнению с Москвой здесь все на три часа раньше. Словно у тебя отнимают три часа жизни, когда ты перелетаешь из Москвы в Ташкент. А когда возвращаешься, их отдают.
На востоке время сдается на хранение.
Я иду по улице Октябрят и возвращаюсь в детство, которое сдал на хранение. Давно это было. Тогда не то что нынешних октябрят, но и родителей их на свете не было...
Ташкент военных лет был поменьше, пониже и попроще, он был глиняней и одноэтажней. Он не знал военной разрухи, и разруха, которой он не знал в начале сороковых, пришла к нему в середине шестидесятых. И ему помогали все, как он помогал всем во время войны.
Вот оно, воздавшееся, в его парках, садах, в его архитектуре, соперничающей с архитектурой древнего Самарканда.
Разгребая пласты времени, я раскапываю старый Ташкент. Там все сохранилось, как было тогда, только видеть это можно не глазами, а памятью...
И среди всего этого - один из немногих островков, который можно видеть глазами: дом, в котором я жил. Самый дорогой для меня памятник.
Мы сидим во дворе старого трехэтажного дома по проспекту Навои. Этот двор, этот дом я помню с 1943 года.
Мне было боязно отправляться в прошлое одному, и я взял с собой человека из нашего времени - Ушанги Рижинашвили.
Ушанги - надежный человек. Недавно он спас от смерти одного старика, очень хорошего человека. Этот старик Шакро был таким старым, что в пору помирать, да и обстоятельства в повести складывались так, что ничего другого старику вроде не оставалось. Но Ушанги не дал ему умереть. Он сам сделал его таким хорошим и сам не дал ему умереть. Зачем умирать хорошему человеку?
Мы сидим с Ушанги во дворе моего детства и вспоминаем, что здесь было тогда. Он настолько проникся моим прошлым, что, кажется, тоже вспоминает... Хотя он моложе, мы с ним в разное время были детьми, но он не кажется чужим в моем детстве. И сколько бы мы здесь ни сидели, ему это не надоест, и даже когда я здесь состарюсь, он не даст мне умереть, как не дал старику Шакро. Ушанги человек надежный.
В Ташкенте я ищу одну девочку.
Собственно, уже не девочку: прошло очень много лет.
Она мне нравилась, эта девочка, я хотел ее пригласить в театр, но она отказалась.
В шестом классе мы с ней писали стихи. В нашем классе все писали стихи, такое тогда было время. Мы писали о нашей армии, о том, как она громит врага, а тем временем Сева Гурин из десятого класса ушел добровольцем в армию. Через три месяца он погиб в Литве, по соседству со своей родной Белоруссией. Он был радистом, попал в окружение и вызвал огонь на себя.
Об этом я прочитал через много лет в книге "Ташкентские мальчишки".
7
Егор Казимирович Мейендорф, сто шестьдесят лет назад побывавший в Самарканде, писал, что это чудо не может никогда повториться.
Чудеса и не должны повторяться, иначе какие же они чудеса?
И пусть у каждого человека свой Самарканд, но чудо его именно в том, что он никогда не повторится в другом человеке.
Никогда не повторится...
В Чирчике памятник павшим воинам: летящие вверху журавли, а внизу умирающий, распростерший на камне крылья... И надпись о том, что солдаты не полегли в землю, а превратились в белых журавлей.
Здесь, у памятника, бьет вечный родник. Не вечный огонь, а вечный родник.
Вода добрее огня и больше подходит для жизни.
В Ташкенте фонтаны, водопады воды... И все они - символы жизни. Однако они не могут заменить саму жизнь. Никакие символы не могут заменить жизнь.
Поэтому в Чирчике построена птицефабрика, которая дает его населению по 400 тонн мяса в год - в среднем по три килограмма на человека, включая грудных младенцев, беззубых стариков, а также убежденных вегетарианцев. Это - добавление к основному рациону, сверхплановое питание.
Еще пятьдесят лет назад здесь не было никакого города. Химический комбинат, с которого он начинался, вступил в строй в 1941-м году.
Вступил в строй в 1941-м...
"Чирчик" означает "быстрый, стремительный". Вместе с названием город взял у реки ее стремительность и теперь уже не может остановиться".
Город Чирчик на реке Чирчик... Самая чистая вода в Чирчике и Байкале.
Человечество загадало желание. У него тоже свой Самарканд, в который оно едет, едет и никак не доедет. Все какие-то посторонние заботы, какие-то неотложные дела. Какие-то большие страсти и маленькие слабости.
Тимур перед смертью признался в единственном грехе: в том, что он играл в шахматы. Шахматы - это была его большая страсть, а уничтожение сотен тысяч людей - маленькая слабость.
Прихлебатели Тимура не осуждали его злодеяний. Прихлебатели не осуждают тех, кто у кормила стоит, поскольку оно для них и кормило, и поило.
И даже Самарканд назван по имени Шамара, его завоевателя. Сколько людей строили Самарканд, а имя свое в нем обессмертил завоеватель.
Хотя все понимают: нехорошо быть завоевателем, захватывать то, что тебе не принадлежит. Но кто скажет об этом Шамару? Кто скажет об этом Тимуру? Недаром китайский министр, собираясь сказать правду императору, явился к нему, следуя за собственным гробом...
И все же во все времена находились люди, отличавшие добро от зла даже тогда, когда им это было невыгодно. Здесь, на земле Самарканда, еще за две тысячи лет до Ивана Сусанина пастух Ширак предвосхитил его подвиг. Здесь, на земле Самарканда, в ответ на призыв монгольского хана "опустить крылья перед угнетателями времени" мужественные сарбадоры ответили: "Лучше видеть нам свои головы на виселице, чем умирать от страха!"
Эти слова незримо начертаны на братских могилах в ташкентском Сквере коммунаров. Здесь и саперы, восставшие против царизма в 1912-м году, и солдаты революции, павшие в октябре 1917-го, и члены расстрелянного Туркестанского правительства, и красногвардейцы, погибшие в борьбе с басмачами. Здесь лежит первый президент Узбекистана Юлдаш Ахунбабаев, первый узбекский генерал Сабир Рахимов, ученые Бродский и Каблуков...
На могиле похороненного здесь поэта Хамида Алимджана его слова:
...В желании свободы я буду жить.
Эти слова предполагают вечную жизнь. Потому что вечно желание свободы.
Человечество загадало трудное желание и платит за него лучшими людьми. Но не может человечество отказаться от своего Самарканда.
Уже давно вернулась группа, уехавшая в Самарканд. И другие группы съездили и вернулись...
А я все еду... Еду и еду в Самарканд... Иногда в противоположную сторону, но все-таки в Самарканд...
Когда-нибудь я туда приеду...
1982

1 2 3 4