Я не увидел ничего.
- Ду-ун!
Вдруг у четвертого ряда все остановились, и я услышал испуганные возгласы: оказалось, что Дун сидит на своем месте в четвертом ряду, у прохода, и глаза его закрыты, а руки сложены на груди.
Мертвый?
Да ничего подобного!
Слеза, огромная, сверкающая и прекрасная, скатилась по его щеке. А вот и еще одна, больше и прекраснее прежней, выкатилась из другого глаза. Подбородок у Дуна был влажный, и было ясно, что начал плакать он не сейчас.
Его обступили, над ним склонились, тревожно всматриваясь в лицо.
- Ты что, заболел?
- Плохую новость услышал?
- О боже! - воскликнул Дун. Он тряхнул головой, будто хотел с нее что-то сбросить.
- О боже, - произнес он наконец, - ведь у нее ангельский голос!
- Ангельский?
- Да, - кивнул он.
Взгляды всех обратились на пустой серебристый экран.
- Это ты... про Дину Дурбин?
Дун всхлипнул:
- У нее голос как у моей дорогой покойной бабушки...
- Что ты плетешь? - оборвал его Тималти. - Совсем не такой был у нее голос!
- А кто это может знать лучше меня? - Дун вытер глаза и высморкался.
- Значит, не побежал ты только из-за этой девки, из-за Дурбин?
- "Только", - горько передразнил его Дун, - "только"! Да это кощунство, бежать после такой музыки! Все равно что прыгнуть во время венчания через алтарь или затанцевать на похоронах.
- Хоть бы предупредил нас, - и Тималти посмотрел на него злым взглядом.
- Как я мог предупредить? Было такое чувство, будто мне бог открыл вдруг глаза и уши. Последнее, что она пела... "Прекрасный остров Иннисфри", да, Кланнери?
- А что еще она пела? - спросил Фогарти.
- "Что еще она пела"! - вскипел Тималти. - Половина из нас потеряла по его милости весь сегодняшний заработок, а его, видите ли, интересует, что еще она пела! Пошел отсюда!
- Оно конечно, деньги правят миром, - согласился Дун, снова смежая веки, но выносить их власть помогает нам музыка.
- Что происходит? - громко раздалось откуда-то сверху.
Кто-то, перегнувшись через перила балкона, смотрел на нас и дымил сигаретой.
- Из-за чего шум?
- Киномеханик, - прошептал Тималти и уже вслух: - Здорово, Фил! Это мы, команда! У нас тут один небольшой спор по этике, если не хуже - по эстетике. И... э-э... скажи, пожалуйста, нельзя ли еще раз проиграть гимн?
- Гимн? Еще раз?
Те, кто выиграл, обеспокоенно зашевелились, стали переступать с ноги на ногу и подталкивать друг друга локтями.
- Хорошая мысль, - сказал Дун.
- Неплохая, - подтвердил Тималти, теперь сама хитрость.
- Богу было угодно лишить нашего Дуна сил.
- Попался, как рыба на крючок, на фильм тридцать седьмого года, - добавил Фогарти.
- Чтобы все было по-честному... - И Тималти без тени смущения снова посмотрел вверх. - Фил, мальчик мой, скажи, пожалуйста, последняя часть фильма еще здесь?
- Не в дамском же туалете, - ответил, попыхивая сигаретой, Фил.
- До чего остроумный малый! Ну а теперь, Фил, голубчик, скажи, пожалуйста, не мог бы ты снова прокрутить последние кадры, повторить для нас конец?
- Только это и нужно?
На какой-то миг всеми овладела растерянность, но мысль о новом состязании слишком соблазняла даже тех, чьи выигрыши ставились теперь под вопрос. Все закивали, и недолгое молчание кончилось.
- В таком случае, - крикнул сверху Фил, - я и сам ставлю шиллинг на Хулихена!
Те, кто выиграл, разразились смехом и победными кликами; они явно собирались выиграть снова. Хулихен благодарно помахал им рукой. Проигравшие стали тормошить Дуна:
- Слышал, как тебя оскорбляют? Не спи, старина!
- Как только девица, черт бы ее побрал, запоет, сразу оглохни!
- Все по местам, быстро! - И Тималти начал торопливо распихивать на две стороны собравшихся.
- Нет зрителей, - сказал Хулихен, - а какое же это состязание без зрителей, какой это бег с препятствиями?
- Тогда... - и Фогарти обвел нас, моргая, взглядом, - зрителями будем мы сами!
- Идет!
Довольные, все бросились рассаживаться по креслам.
- Или еще лучше, - послышался откуда-то из передних рядов голос Тималти, почему бы нам не разделиться на две команды? Дун и Хулихен - это само собой, но за каждого болельщика Дуна или, соответственно, Хулихена, который выскочит до того, как гимн приморозит его к месту, будет засчитываться дополнительное очко - согласны?
- Согласны!
- Простите, - сказал я, - но ведь некому судить снаружи.
Все головы повернулись в мою сторону.
- Ах ты, черт! - вырвалось у Тималти. - Верно. Нолан, наружу!
Чертыхаясь, Нолан потащился по проходу к дверям.
Из кинобудки наверху показалась голова Фила:
- Ну что, оболтусы, готовы?
- Готовы - если готова девица и готов гимн!
И свет погас.
Оказалось, что я сижу рядом с Дуном, на втором месте от прохода. Я услышал его просящий шепот:
- Толкай меня, парень, не давай красоте отвлекать от дела, хорошо?
- Да замолчи ты! - оборвал его кто-то. - Не мешай смотреть, ведь тут тайна...
Да, пожалуй, она была тут, тайна песни, искусства, жизни, юная девушка, поющая на экране, где ожило неумирающее прошлое.
- Мы на тебя надеемся, Дун, - шепнул я.
- Что? - отозвался он. Он глядел на экран и улыбался. - Посмотри только, до чего хороша! Слышишь, как поет?
- Мы на тебя поставили, Дун, - напомнил я. - Готовься!
- Ладно, - проворчал он. - Дай кости расправлю. Господи помилуй!
- Что такое?
- Как же я раньше не заметил? Правая нога! Пощупай. Нет, не здесь. Омертвела она, вот что!
- Ты хочешь сказать, онемела? - с отчаянием в голосе спросил я.
- Омертвела или онемела, черт возьми, из игры я выхожу! Бежать придется тебе. Бери мою кепку и шарф!
- Твою кепку?
- Когда побежишь, ты их покажешь, и мы объясним, что бежишь ты из-за моей дурацкой ноги!
Он нахлобучил на меня кепку, повязал шарф.
- Но послушай... - запротестовал было я.
- У тебя получится! Помни только - не трогаешься, пока не увидишь на экране: КОНЕЦ! Песня кончается! Боишься, наверно?
- А как ты думаешь?
- Побеждает слепая страсть, сынок. Бросайся вперед очертя голову, наступишь на кого-нибудь - не оглядывайся. Вот, уже! - Дун подобрал ноги, чтобы не загораживать мне проход. - Песня кончилась. Он ее целует...
- КОНЕЦ! - закричал я.
Я выскочил в проход между креслами и помчался вверх, и на бегу думал: "Первый! Впереди! Не может быть! Дверь!"
В миг, когда раздались первые звуки гимна, я уже распахнул дверь.
Вылетел в фойе - наконец-то!
"Победа!" - подумал я, с трудом в это веря. Кепка и шарф Дуна на мне были как победные лавры. Победил! Победил за свою команду!
Ну а кто второй, третий, четвертый?
Я повернулся к двери как раз, когда она захлопнулась.
И тут я услышал за ней вопли и выкрики.
Боже, подумал я, видно, шестеро кинулись не к тому выходу, кто-то споткнулся, упал, кто-то на него повалился. Вот почему я первый и единственный! И теперь там идет беззвучная, яростная схватка, две команды сплелись в смертельной борьбе, кто навзничь, кто верхом, кто на сиденьях, кто под сиденьями - наверно, так!
"Я победил!" - хотелось мне закричать, чтобы остановить свалку.
Я распахнул дверь.
Я вперил взгляд в темную бездну, откуда не слышно было никаких звуков.
Подошел Нолан и заглянул через мое плечо.
- Вот вам ирландцы, - сказал он, кивая. - Как ни дорог им спорт, искусство еще дороже.
Ибо что доносилось теперь оттуда, из мрака?
- Прокрути снова! Еще раз! Ту, последнюю песню! Фил!
- Никто не трогайтесь с места! Я прямо на седьмом небе. Дун, ты был прав!
Мимо меня прошел Нолан, он тоже хотел сесть.
Долго глядел я вниз, на ряды, где гимновые спринтеры, из которых ни один даже не поднялся с места, сидели и вытирали глаза.
- Ну так повторишь еще, Фил, дружище? - донесся из передних рядов голос Тималти.
- Будет сделано! - отозвался из будки Фил.
- Только без гимна, - добавил Тималти.
Бурные аплодисменты.
Тусклый свет погас. Огромным раскаленным очагом засветился экран.
Я выглянул наружу, в здравомыслящий, ярко освещенный мир Графтон-стрит, "Четырех провинций", отелей, магазинов и гуляющей публики. Я не знал, что мне делать.
Потом зазвучал "Прекрасный остров Иннисфри", и под его звуки я снял кепку и шарф, сунул эти лавры под соседнее сиденье и медленно-медленно, стараясь продлить наслаждение до бесконечности, опустился в кресло...

1 2