- Очень хорошая, - согласился владелец бензиновой колонки, протягивая руку за ключами. - Я присмотрю за ней.
- Но, Джон...
Леонора Уэбб открыла дверцу машины и стала вытаскивать чемоданы. Он видел яркие наклейки - целый каскад цветов и красок на потертой коже чемоданов - следы множества путешествий, совершенных в десятки стран, остановок в дорогих отелях.
Обливаясь потом, жена тянула к себе чемоданы. Он остановил ее. Тяжело дыша, они глядели в открытую дверцу машины на прекрасные дорогие саквояжи, в которых лежали великолепные вещи из шерсти и шелка, ставшие непременной принадлежностью их образа жизни, духи, стоившие сорок долларов за флакон, прекрасные бархатистые прохладные меха и отливающие серебром клюшки для гольфа. Двадцать лет жизни было в каждом из этих чемоданов. Двадцать лет жизни и по меньшей мере четыре десятка ролей, которые их владельцам приходилось играть в Рио (4), Париже, Риме, Шанхае. Но больше всего, пожалуй, они любили роль богатой и счастливой четы Уэббов, веселых, всегда улыбающихся Уэббов, владеющих редким искусством готовить мудреный и капризный коктейль "Сахара",
- Нам не донести их до города, - сказал он. - Мы вернемся за ними. Потом.
- Но, Джон...
Он не дал ей договорить. Он повернул ее спиной к машине и подтолкнул идти в сторону шоссе.
- Мы не можем все бросить здесь, все наши вещи, нашу машину! Я останусь здесь, я подниму окна и запрусь в машине, пока ты не вернешься с бензином!
Он остановился и оглянулся назад, на мужчин, стоявших у сверкающей машины. Он увидел глаза глядящих им вслед.
- Вот тебе ответ, - сказал он. - Идем.
- Разве можно так просто бросить машину, которая стоит четыре тысячи долларов! - воскликнула она. Но он решительно увлек ее вперед, крепко держа за локоть.
- Машина хороша, когда она на ходу. Когда она мертва, она ничего не стоит. А сейчас нам во что бы то ни стало надо идти вперед. Машина не стоит и цента, если в ней нет бензина. Пара сильных выносливых ног стоит ста машин, если умеешь ими пользоваться. Мы только начали освобождаться от лишнего груза. Мы будем выбрасывать балласт за борт до тех пор, пока при нас не останется лишь собственная шкура.
Он отпустил ее локоть. Теперь она шла рядом, стараясь подладиться под его шаг.
- Странно. Как странно. Не помню уже, сколько лет я не ходила пешком.
Она видела, как мелькает шоссе под ногами, видела джунгли по бокам дороги и рядом быстро шагающего мужа; наконец ритм быстрой ходьбы увлек и ее.
- Оказывается, многому можно снова научиться, - сказала она.
Солнце плыло по небосклону. Они долго шли по раскаленному шоссе. Когда он все обдумал, он заговорил.
- Во всяком случае, хорошо понять самое главное. Вместо того чтобы беспокоиться о тысяче всяких мелочей, мы теперь будем думать о самом главном - о нас самих.
- Осторожно, машина!.. Нам лучше...
Они обернулись, вскрикнули, отскочили в сторону. Упав на землю подальше от обочины, они проводили взглядом машину, промчавшуюся со скоростью семьдесят пять миль в час. В ней пели, смеялись, кричали люди и махали им руками. Машина пронеслась в облаке пыли и исчезла за поворотом, оглашая воздух звуками Двойного горна. Джон помог жене подняться, и они снова вышли на шоссе.
- Ты видел ее?
Они смотрели, как медленно оседает пыль.
- Надеюсь, они догадаются сменить масло и перезарядить аккумулятор, - сказала она. - И налить свежей воды в радиатор, - добавила она и умолкла. - Они пели, не так ли?
Он кивнул. Они стояли и смотрели, как желтоватое пыльное облако оседает на их одежду и волосы. Две слезинки скатились по ее щекам.
- Не надо, - сказал он. - В сущности, это всего лишь машина, мертвая машина.
- Я так любила ее.
- Мы вечно привязываемся к тому, к чему не следует.
Они обошли лежавшую на шоссе разбитую бутылку и видели, как испаряется вино, пролившееся на раскаленный асфальт.
Они подходили к окраинам городка, жена впереди, муж сзади, устремив глаза на асфальт, как вдруг лязг металла, пыхтение мотора и бульканье воды в перегретом радиаторе заставили их обернуться. Их догонял старик в полуразвалившемся "форде" образца 1929 года. Машина была без подножек, сожженная солнцем краска облупилась, но старик со спокойным достоинством восседал за рулем. Его лицо, затененное полями грязной панамы, было задумчивым и печальным. Увидев их, он остановил дымящуюся и вздрагивающую машину и открыл жалобно скрипнувшую дверцу.
- В такое время опасно ходить пешком.
- Вы так добры, - ответили они.
- Пустяки. - Старик был в поношенном пожелтевшем от времени, но когда-то белом летнем костюме; на старой морщинистой шее - небрежно повязанный засаленный галстук. Он с изысканным поклоном помог женщине устроиться на заднем сиденье.
- А мы, мужчины, впереди, - сказал он мужу.
И когда тот сел, старик тронул машину, оставившую после себя густое облако пара.
- Меня зовут Гарсиа.
Состоялось знакомство и обмен кивками.
- Ваша машина потерпела аварию? Вы направляетесь в город за помощью? - спросил сеньор Гарсиа.
- Да.
- Тогда разрешите, я отвезу вас и механика обратно, - предложил старик.
Они вежливо поблагодарили и отказались. Старик продолжал настаивать, но, заметив, что его внимание только смущает их, тактично перевел разговор на другую тему.
Он коснулся рукой небольшой пачки газет, которая лежала у него на коленях.
- Вы читаете газеты? Ну конечно же, как глупо спрашивать об этом! Но вы не читаете их так, как я. Не думаю, чтобы вам была известна моя система. Хотя не я сам ее придумал - обстоятельства вынудили. Но теперь я знаю, какая это чудесная находка. Я читаю газеты недельной давности. Всякий, кто пожелает, может получать свои газеты из столицы с недельным запозданием. Ничто так не помогает сохранять трезвость мышления, как газеты недельной давности. Человек невольно становится очень сдержанным и осторожным в своих суждениях.
Когда муж и жена попросили его продолжать, старик сказал:
- Помню, я месяц жил в столице и ежедневно покупал газеты. Я чуть с ума не сошел от любви, ненависти, возмущения, отчаяния. Страсти так и клокотали во мне. Я был молод и готов был взорваться по любому поводу. Я верил в то, что видел и что читал. Вы заметили? Когда читаешь газету в тот же день, почему-то веришь всему, что в ней написано. Думаешь: раз это случилось всего час назад, значит, это правда. - Он покачал головой. - Поэтому я приучил себя отходить в сторонку и выжидать, когда газета отстоится, устареет. Здесь, в нашем городке, газетные заголовки меркнут, превращаются в ничто. Газета недельной давности! Вы можете, если хотите, даже плюнуть на нее. Она похожа на женщину, которую вы любили, а потом вдруг увидели, что она совсем не та, какой вам казалась. Она даже дурна собой, а душа ее не глубже блюдца с водой.
Он осторожно вел машину, бережно и нежно положив руки на руль, словно на головы любимых внуков.
- Вот я еду домой, чтобы читать газеты недельной давности, смотреть на них со стороны, играть с ними. - Одну из них он развернул и держал на колене, время от времени заглядывая в нее. - Как пуст этот лист, словно разум слабоумного ребенка. Пустоту можно заполнить чем угодно. Вот, посмотрите! Эта газета утверждает, что все представители белой расы исчезли с лица земли. Какая глупость писать подобные вещи! И это тогда, когда на свете миллионы и миллионы белых мужчин и женщин сейчас спокойно обедают или ужинают. Мир содрогается, рушатся города, люди с воплями покидают их. Кажется, все погибло! А рядом, в деревушках, люди не понимают, зачем весь этот шум, поскольку они только что прекрасно выспались и с новыми силами встречают день. Ай, ай, как непостоянен и коварен этот мир! А люди не видят этого. Для них либо ночь, либо день. Слухи разносятся быстро. Здесь повсюду, в деревушках, позади и впереди нас, люди готовятся к карнавалу. Белые исчезли с лица земли, утверждают слухи, а тут я въезжаю в город и у меня в машине их целых двое, живых и невредимых. Надеюсь, вас не обижают мои речи? Не будь вас, я разговаривал бы с моим автомобилем. Иногда он возражает мне довольно шумно.
Они подъехали к городу.
- Пожалуйста, - промолвил Джон Уэбб, - не надо, чтобы нас увидели в вашей машине. Мы сойдем здесь. Так будет лучше.
Старик неохотно остановил машину.
- Ценю ваше благородство. - Он обернулся и посмотрел на красивую женщину.
- Когда я был молод, я был полон самых невероятных замыслов и идей. Я перечитал все книги одного француза. Его звали Жюль Верн. Я вижу, вам знакомо это имя. Во сне я часто видел себя изобретателем. Теперь это прошло. Я ничего не изобрел. Но я хорошо помню машину, которую хотел изобрести. Она должна была помочь людям понимать друг друга. Она состояла из запахов и красок, в ней был проекционный фонарь, как в киноаппарате, а сама она напоминала гроб, Человек ложился в нее и нажимал кнопку, и в течение целого часа он был то эскимосом на льдине, то арабом на коне. Вы могли испытывать все, что испытывал житель Нью-Йорка, вдыхали запахи, которые вдыхал швед, вкушали блюда, которые ел китаец. Машина была вашим вторым "я". Вы меня понимаете? Нажимая ее кнопки, вы могли становиться то белым, то желтым, то черным. Вы могли стать даже ребенком или женщиной, если бы вам вдруг захотелось.
Муж и жена вышли из автомобиля.
- Вы пытались изобрести такую машину?
- Да, но это было очень давно. Я совсем забыл о ней, а вот сегодня вспомнил. Сегодня, подумал я, она как никогда пригодилась бы нам, она очень нужна именно сегодня. Как жаль, что мне не удалось ее создать. Но когда-нибудь это сделают за меня другие.
- Да, когда-нибудь, - промолвил Джон Уэбб.
- Я рад, что побеседовал с вами, - сказал старик. - Да хранит вас Бог.
- Adios, senior Гарсиа, - ответили они.
Машина медленно тронулась в облаке пара. С минуту они провожали ее взглядом. Затем муж молча взял жену за руку.
Они пешком вошли в небольшой городок Колонию. Они шли мимо маленьких лавчонок, открытой мясной лавки carneceria, парикмахерской. Люди останавливались и долго глядели им вслед. Каждые несколько секунд рука Уэбба осторожно и незаметно ощупывала револьвер в кобуре под мышкой, касаясь его легонько и бережно, словно нарыва, который с каждой минутой становился все больше и причинял боль.
В мощеном дворике отеля "Эспоза" было прохладно как в гроте под сенью голубого водопада. Пели птицы в клетках, а шаги отдавались эхом, гулким и неожиданно звонким, словно короткие выстрелы.
- Помнишь? Мы останавливались здесь несколько лет назад, - сказал Уэбб, помогая жене подняться по ступенькам. Они стояли в тени грота, наслаждаясь его синей прохладой.
- Senior Эспоза, - промолвил Джон Уэбб, когда навстречу им из-за конторки вышел тучный человек. - Вы помните меня? Я - Джон Уэбб. Пять лет назад мы всю ночь напролет играли с вами в карты.
- Конечно, конечно. - Сеньор Эспоза отвесил даме поклон и быстро пожал гостям руки. Наступило неловкое молчание.
Уэбб откашлялся.
- Мы попали в затруднительное положение, senior. Не могли бы мы остановиться в вашем отеле, только на одни сутки?
- Ваши деньги всегда здесь в цене.
- Значит, вы не отказываете нам? Я уплачу вперед. Видит Бог, нам необходим отдых. А еще больше нам нужен бензин.
Леонора тронула мужа за рукав:
- Ты забыл, что у нас нет машины.
- Ах да. - Он умолк, а потом, вздохнув, сказал: - Ну что ж. Бог с ним, с бензином. Когда идет ближайший автобус в столицу?
- Я обо всем позабочусь, - засуетился сеньор Эспоза. - Сюда, пожалуйста.
Поднимаясь по лестнице, они услышали шум. Взглянув в окно, они увидели свою машину. Она описывала круги по площади, набитая до отказа кричащими и смеющимися людьми, висящими даже на подножках. За машиной бежали дети и собаки.
- Неплохо иметь такую машину, - сказал сеньор Эспоза.
В комнате на третьем этаже Эспоза наполнил три стакана прохладным вином.
- За перемены, - сказал сеньор Эспоза.
- Охотно выпью, за них.
Они выпили. Сеньор Эспоза облизнул губы, а затем вытер их рукавом.
- Перемены всегда застают врасплох и удивляют. Это безумие, это так неожиданно, говорим мы. Это невероятно. А теперь... Во всяком случае, вы здесь в безопасности. Примите ванну, поужинайте. Я могу предоставить вам комнату только на один день, чтобы отплатить за вашу доброту ко мне пять лет назад.
- А завтра?
- Завтра? Только не вздумайте ехать в столицу на автобусе. В столице неспокойно. Убито несколько североамериканцев. Но это все ненадолго. Это пройдет через несколько дней. Но эти несколько дней, пока не улягутся страсти, вы должны быть очень осторожны. Многие в корыстных целях постараются воспользоваться этими днями, senior. В эти сорок восемь часов, используя невиданную вспышку национализма, они постараются оказать свое влияние. Личное тщеславие и патриотизм - так трудно теперь отличить их, senior. Поэтому пока вам надо где-нибудь укрыться. Но где, вот вопрос. Через несколько часов в городе станет известно, что вы здесь. Это может повредить моему отелю. Как знать.
- Мы вас понимаем. Вы очень добры, что согласились сделать для нас хотя бы это.
- Если вам понадобится что-нибудь, позовите меня. - Эспоза допил остаток вина в стакане. - Оставьте себе вино, - сказал он, указывая на бутылку.
В девять вечера начался фейерверк. Сначала взлетела в небо одна ракета, за ней взвилась и лопнула другая, нарисовав причудливый узор на черном бархате неба. Каждая из следующих одна за другой ракет в конце своего полета, взрываясь, прочерчивала небо красно-белыми штрихами, и казалось, что вверху обрисовываются контуры какого-то величественного и прекрасного собора.
Леонора и Джон Уэбб стояли у открытого окна темной комнаты, смотрели и прислушивались. По мере того как спустилась ночь, на улицах города становилось все многолюднее; толпы стекались в город со всех концов, по всем дорогам и тропинкам. Взявшись за руки, с песнями и криками, подражая лаю собак, крику петухов, они плясали на площади. Устав, они тут же опускались на плиты тротуаров и, смеясь, подняв голову кверху, следили за огнями фейерверков, бросавшими яркие отсветы на их запрокинутые лица. Глухо заухал и засвистел духовой оркестр.
1 2 3 4