– Давайте попытаемся тащить его в больницу.
– Но это невозможно. Видите, какой дождь…
– Тогда нужно немедленно отправляться в Курбу за пенициллином. Если сегодня же ночью не начать впрыскивать пенициллин, мы не сумеем остановить сепсис, то есть заражение крови, и мальчику грозит ампутация.
Николай Викторович вздрогнул.
– То есть ему придется отрезать ногу? – глухо спросил он.
– Да! – резко ответил я, злясь на свое бессилие, на Николая Викторовича и больше всего на дождь.
– Ну хорошо, я пойду в Курбу и принесу пенициллин, – коротко ответил Николай Викторович.
– Я тоже с вами пойду в Курбу за лекарством. – Миша рассматривал стоявший в углу токарный станок и слышал весь наш разговор.
– Это единственный выход! – воскликнул я. Отвагой блеснули черные глаза мальчугана.
– Мы с вами вдвоем туда-сюда – марш-бросок. Николай Викторович внимательно оглядел Мишу.
– Ты понимаешь всю серьезность положения с Ленечкой? Ни слова никому о том, что слышал наш разговор. Понял?
– Э-э-э, понимаю. – Миша, нахмурившись, уставился в пол.

– Знаете что, когда у Ленечки такое тяжелое состояние, вам, как начальнику похода, лучше остаться здесь, в качестве резерва, – посоветовал я.
– Давайте я с Васькой пойду, – сказал Миша.
– С Васей? – удивился я.
Впрочем, я вспомнил: Вася за грубость с девочками набрал целых четыре выговора, над ним нависла угроза отправки в Москву. Он должен был обязательно, как у нас выражались, «совершить подвиг». Миша хотел его выручить.
Я подошел к Николаю Викторовичу.
– Пусть мальчики пойдут вдвоем.
Он молча кивнул головой.
Жена лесника, узнав о нашем решении, всполошилась:
– До Курбы пятнадцать километров! Я – да еще в хорошую погоду! – взад-назад за день еле дохожу, а таким мальцам…
– Мы не мальцы! – вспыхнул Миша. – Вы доходите, значит, и мы дойдем! – Он замолчал и, собравшись с духом, добавил: – Э-э-э, а кабы вам слабо было добраться, мы, мальчишки, все равно добрались бы. Мы, тетенька, изыскатели и пионеры!
– Рано, рано хвастаешься, – заметил Николай Викторович.
Миша и Вася сразу выпрямились и точно повзрослели.
Не дождавшись обеда, они закусили холодными мясными консервами, разулись, засучили шаровары, взяли в руки палки. Миша надел розовую накидку Ларисы Примерной, Вася – брезентовый плащ жены лесника, который ему доходил до пят. Я им дал красноречивое письмо на имя главного врача больницы с подробным описанием Ленечкиного ожога.
Мы вышли на крыльцо. Оба героя отправились в путь. Девочки с таким беспокойным восхищением глядели им вслед, точно провожали их на Венеру.
– Чтобы не меньше полутора миллионов единиц пенициллина! – крикнул я.
Дождь с новыми усилиями упорно и настойчиво забарабанил по крыше.
Мне не спалось. Я вновь встал. Лариса Примерная дежурила у изголовья Ленечки. Она сняла очки, и ее умные и проницательные глаза взглянули на меня так живо, в них светилось такое желание помочь больному!
Ленечка дремал и все время ворочался. Конечно, с «воронечником» на ноге, несмотря на подстилку из пакли, ему было очень неудобно. Я смерил ему температуру – ого! – подскочила до 38, 7. Краснота на ноге поднялась на десять сантиметров выше колена. «Воронечник» снаружи был обложен льдом, но холод, видимо мало помогал. Нужен пенициллин! Черт возьми, как нужен пенициллин! Если до утра мальчики не принесут пенициллина…
А дождь все шел и шел не переставая.
Мальчики вернулись в два часа ночи. Я им открыл дверь. Как они не сбились с дороги в полной темноте!
– Потом расскажем, – хрипло бросил Миша, отдавая мне пакет.
Лесничиха тотчас же начала кипятить на керогазе воду для стерилизации шприца. Мальчики были мокры и грязны с головы до ног, грязь кусками отваливалась от их одежды; даже на их бровях висела глина. Дрожа и щелкая зубами, они разделись, выпили чаю, а ужинать не стали.
– Спать охота, – заявили они и полезли на русскую печку. Лесничиха накрыла их овчинным тулупом, и они тут же захрапели.
В пакете оказались средства от ожогов – белый стрептоцид, и мазь Вишневского, и, самое главное, сорок ампул с новокаином, и сорок флакончиков с белым налетом на дне – пенициллином; это составляло 2 миллиона единиц.
Я решил колоть Ленечку через каждый час, одновременно измеряя температуру. К пяти часам утра мне удалось сбить жар до 37, 8, к восьми утра – до 37, 4. Стану теперь его колоть через каждые два часа. Ленечкина нога будет спасена!
Какое же это изумительное и чудодейственное средство – пенициллин, убивающий гнилостных бактерий, прекращающий воспалительный процесс!
Танечка мне помогала, подавала то ампулы, то пузырьки. Она умоляла меня доверить и ей шприц и позволить уколоть больного хоть разочек. Но я был непреклонен и колол сам.
А дождь все продолжал идти. Земля настолько раскисла, даже до палаток было трудно добираться.
В восемь утра, совершенно обессилевший, я лег спать не раздеваясь, и приказал, чтобы меня разбудили в десять для очередного укола.
Звонкий, самоуверенный голос поднял меня раньше времени:
– Кто выдумал этот гадкий ящик? Сейчас же его убрать!
Я вскочил и увидел наклонившуюся над Ленечкой маленькую, очень худенькую девушку в зеленой прозрачной накидке. Капли дождя стекали с ее светлых вьющихся волос на виски и на лоб.
Сзади, у порога, стояли трое юношей в плащах, в резиновых сапогах, все облепленные грязью.
Девушка, заметно волнуясь и неумело сердясь, говорила, что она врач, явилась сейчас пешком из Курбы спасать обожженного мальчика. Показывая на Ленечкин «воронечник», она все повторяла звонким голосом, что это ужасно, что это безобразие.
Достаточно твердо я ответил:
– Я тоже врач, благодарю за пенициллин, благодарю за внимание и чуткость. Сейчас опасность сепсиса миновала, до вечера сделаю еще два укола. Остается вторая задача – вылечить ожог, который я лечу без повязки, открытым способом, с помощью этого самого «воронечника».
Девушка тотчас же сникла и потупила глаза.
– Я не виновата, но у нас в институте эти ящики не проходили, – растерянно оправдывалась она.
Юноши рассказали, что их послал директор школы-десятилетки. По всей Курбе идут удивительные слухи: в избушке лесника отсиживаются от дождя пятьдесят юных московских туристов. Они потушили большой лесной пожар, среди них есть тяжелораненые. Посланцы привели врача и принесли хлеба, сливочного масла и целую баранью ногу.
– Подозреваю, их там перепугали наши мальчики, – покачал головой Николай Викторович.
Миша и Вася спали уже десятый час подряд, и спросить сейчас их о чем-либо было невозможно.
Гости очень весело с нами пообедали и отправились в обратный путь. С трудом уговорили мы взять за продукты деньги.
Но что же случилось с Мишей и Васей? Уж не заснули ли они летаргическим сном?
Вечером Николай Викторович подошел к русской печке да как начал шлепать спящих по чему попало – сразу они головы подняли. Семнадцать часов подряд проспали герои.
На наши расспросы Вася ничего не отвечал и только клевал своим горбатым носом, а Миша ронял слова нехотя, будто спросонок:
– Отдали в больнице записку, рассказали, как пожар тушили, как Ленечка ногу обжег, потом нам дали пакет. Ах, да! – вспомнил Миша. – Ведь мы заходили в сельпо и узнали, что Эльвира Пылаева живет в деревне, всего в трех километрах от Курбы, там и магазин ее.
Ленечкин ожог так всех нас перепугал, что мы пропустили мимо ушей эти знаменательные слова Миши.
Мальчики поужинали, но от чая отказались и снова залезли на печку.
Перед сном я присел перед Ленечкой со шприцем в руках. У него температура была нормальная. Сильно побледневший, он поглядел на меня и жалобно спросил:
– Доктор, вы на меня не очень сердитесь?
– Нет, не сержусь. – Я осторожно поправил «воронечник» и спросил мальчика: – Теперь тебе лучше?
– Конечно, лучше, – улыбнулся он. – Спасибо. А я все думаю о березовых книгах. Ведь это не я вам искать помешал, это дождик помешал? Правда, правда дождик?
– Ну конечно, дождь, – кивнул я, – видишь, то и дело он принимается идти.
Вторая ночь у лесника прошла благополучно. К утру дождь перестал, и солнце заиграло на ветках и на травке.
Миша и Вася наконец выспались и, наперебой хвастаясь друг перед другом, рассказали о своих подвигах: они переходили вброд через бурливую реку, видели лося, чуть не заблудились, а дождь во время их беспримерного марш-броска лил не переставая.
Остальные мальчики слушали их с затаенной завистью, девочки – с плохо скрываемым восторгом. Васе простили не только все его прежние грехи, но даже и некоторые будущие.
После завтрака Миша отвел меня в сторону.
– Э-э-э, доктор, скажите, это от моего лекарства Ленечка стал выздоравливать?
– Да, от твоего.
– А вы будете его в больницу класть?
– Не нахожу нужным: он и так поправится через несколько дней, – ответил я. – Ну, а если следы березовых книг поведут нас дальше Курбы? Что мы тогда будем делать с Ленечкой? – Я испытующе посмотрел на Мишу.
– С собой на носилках потащим, и все, – нахохлился тот.
Лесник нам сказал:
– После такого дождя все равно целую неделю машины сюда не пройдут, а давайте-ка я довезу вашего Ленечку на лошадке.
И через час рыженький конек, запряженный в тележку, уже стоял у крыльца.

Глава двадцатая
У РАЗБИТОГО КОРЫТА

Во второй половине дня мы добрались до большого села с многочисленными магазинами, с новым Домом культуры. Это и была Курба. Школа помещалась в трех каменных двухэтажных домах.
Директор школы, невысокий, чисто выбритый, суховатый, пожилой, встретил нас очень вежливо, но словно испуганно.
– Да, да, устрою, но только на полу в классе.
– А больше нам ничего не надо, – обрадовался Николай Викторович.
– Вместо матрасов возьмите физкультурные маты. Готовить обед можете на школьной плите. Дрова – пожалуйста…
Все он нам предоставлял, ни в чем не отказывал, но за этим вежливым гостеприимством словно чувствовалась какая-то тревожная нотка.
– И еще у меня убедительная к вам просьба, – добавил директор, заметно волнуясь, – сегодня у нас в школе выпускной вечер механизаторов сельского хозяйства, знаете девушки и юноши – будущие трактористы и комбайнеры – явятся в нарядных платьях и костюмах…
– Не беспокойтесь, – перебил Николай Викторович, – наши до того истрепались, им будет совестно даже нос высунуть, и спать они залягут с заходом солнца. – Николай Викторович обернулся, подозвал Гришу. – Передай всем: сегодня в школе бал, вам на балу делать нечего, спать лечь рано!
– Есть, товарищ начальник! – бойко ответил Гриша. Лицо директора сразу просветлело.
– А, тогда все в порядке! – радостно воскликнул он. – Простите, я забыл задать вам один вопрос: какова цель вашего похода?
Я вкратце рассказал о березовых книгах, но о том, что в трех километрах отсюда живет возможная их обладательница, я предпочел умолчать: зачем раньше времени разглашать тайну, когда мы находимся буквально на пороге замечательного открытия.
Директор недоверчиво пожевал губами и сказал, что он не историк, а физик. Он здесь родился и всю жизнь изучал родной край, однако что-то не слышал о березовых книгах. Он нам рассказал о Курбе, основанной еще в двенадцатом столетии.
Я вспомнил стихотворение Алексея Толстого, которое в детстве любил декламировать наизусть:
Князь Курбский от царского гнева бежал, С ним Васька Шибанов стремянный…
Так, значит, здесь, в этом старинном, с высокой колокольней селе, жил знаменитый воевода, покоритель Казанского царства. Спасаясь от гнева царя Ивана Грозного, он бежал в Польшу.
– Сохранилось ли что-нибудь от старины? – спросил я директора.
– Увы, ничего не сохранилось. Правда, невдалеке есть нераскопанные курганы, в которых, может быть, прячутся исторические тайны, – отвечал он. – Раньше в Курбе был центр удельного княжества, а сейчас – центр колхоза «Советская Россия», одного из передовых в районе, имеющего несколько тысяч гектаров пахотной земли… – Далее он стал перечислять, сколько в колхозе тракторов, комбайнов, автомашин и другой техники, и, наконец, повел нас на место нашего будущего ночлега.
Мы разместились в двух классах школы. Ребята под командой Гриши сдвинули парты, подмели пол. Дежурные захлопотали вокруг плиты.
Как только Ленечку устроили на удобные и мягкие маты, мы с Николаем Викторовичем побежали. Куда? Да туда, куда все эти дни он так стремился, несмотря на ужасные наши передряги. Мы побежали на почту разговаривать с Москвой.
Жены я не застал. Ивана Ивановича, то есть Тычинку, тоже. Разговаривал я с его почтенной супругой Розой Петровной. Это была самая невозмутимая женщина на свете: о любых животрепещущих вопросах она могла говорить самым постным голосом.
– У вас все благополучно, супруга ваша здорова. А вы как поживаете? Не очень устаете? Да, спасибо за письмо, Иван Иванович был очень рад его получить, только он говорил мне, что вы неправильно ищете.
– Как – неправильно? Почему – неправильно? – загорячился я.
– Я ничего не знаю. Иван Иванович не посвящает меня в свои ученые дела, – вздохнула равнодушная Роза Петровна.
На этом наш разговор окончился. Я отошел в недоумении.
…Когда через три минуты вышел из кабины Николай Викторович, я его не узнал: глаза – растерянные, загорелое лицо приобрело какой-то землистый оттенок.
– Ира уехала! – гробовым голосом прошептал он.
– Куда уехала?
– К нам. участвовать в нашем походе. Два дня назад уехала. Я сейчас говорил с соседкой. Ира получила телеграмму, мою телеграмму, заплакала, взяла у соседки десять рублей взаймы, попрощалась и…
– Так куда же она уехала? – перебил я.
– Неизвестно! В том-то весь ужас, что неизвестно. Как вы думаете, куда она могла уехать? В какой город?
Я никогда не видел Николая Викторовича таким расстроенным.
– Дорогой мой, – пробовал я его утешить, – успокойтесь, пожалуйста. Найдется ваша Ира.
– Где найдется? – Николай Викторович схватился за голову. – Я сейчас пойду погуляю до вечера, соберусь с мыслями, а вы там с Гришей командуйте.
Нас ждал обед, и все же я не стал удерживать бедного супруга – пусть немного придет в себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24