А спустя мгновение послышался тихий Куденин смешок. Только мне уже не до стыда было. Полыхнуло в животе. Я едва успел порты спустить. Укрылся плащом. Сразу на кочку лесную или на муравейник похожим стал. Сижу, дуюсь. Чую — легчать стало. А у самого мысли про то, как Гридя со Славдей надо мной потешаться начнут. Со свету сживут своими насмешками. Только бы лучники им не сказали, как я в дозоре опростался. Да нет, не должны. Они мужики надежные…
Вдруг слышу — ветка хрустнула. Да так звонко, что птица пугливая вверх порхнула и в ветвях пропала.
«Не приведи Даждьбоже со зверем встретиться», — подумалось.
И сразу вспомнился детский страх. Зима. Гон. Волк.
Только это не зверь лесной оказался. Это пострашнее напасть… Ятвиги. Враги…
Близко. Там, за малинником, остановились. Я сразу тише воды, ниже травы стал.
Только бы не заметили, это было моим единственным желанием…
Только бы не заметили…
Не видел я их, только слышал. И они меня не видели. А увидели бы?
Лучше об этом не думать вовсе.
— …то ты так мыслишь, Велемудр, — услышал я голос. — А у князя Мала и другие мысли быть могут.
— Повинную голову меч сечь не будет, — возразил первому второй. — А разве мы виноваты? Так что нам и виниться не в чем.
— А коли сначала отсечет, а потом разбираться будет? Хочешь не хочешь, а придется биться. Теперь уж не денешься никуда, ты же сам по лазутчикам их ударить велел.
— Я ж думал, то опять варяжци, — горестно вздохнул первый.
— Теперь уж поздно вздыхать.
— Ладно. Как стемнеет, на лагерь их нападем, а там, что Радогост даст, — сказал второй и снова шумно вздохнул, а потом добавил: — Ты смотри, малина в этом году плохо уродилась. А говорили, что дожди ей в пользу.
— Зато Вышнего дароносица знатный приплод принесла. Попьем в Рожаницын день вено сладкое.
— А медку в этом году недоберем… — Они уходили, и мое сердце, рвущееся из груди, стало утихомириваться.
И вот наконец в бору стало тихо.
А я все сидел и никак не мог отдышаться.
— С облегчением тебя, Добрый, сын Мала, — сказал я себе, натягивая порты.
Выждав еще некоторое время, я подал сигнал Кудене и Звяге. Но так и не получил ответного «ку-ку». Видать, далеко отошли разведчики.
Тогда к своим выбираться надо. Да недобрую весть нести…
Я вышел к нашему стану под вечер. Спешил сильно. Все боялся, что ятвиги перехватят. Но, видать, не пришла еще пора Недоле надо мной потешаться.
— Кто тута? — окликнул меня дозорный.
— Это я, Добрын. Из лучников. Тороплюсь к князю с вестью важной.
— Кто в болярах у тебя, Добрын?
— Побор.
— Проходи и Побору кланяйся, — сказал дозорный и вновь спрятался в кустах.
И я снова рванул что было мочи…
— Батюшка! — громко позвал я, подбегая к княжескому шатру.
— Что стряслось, Добрыня? — узнал меня охранник.
— Ятвиги! — выдохнул я и остановился.
— Ты погоди, — отец откинул полог шатра, — отдышись сначала.
— Отец, ятвиги!
— Не забывайся, Добрыня. —Отец взглянул строго. — Это дома, в детинце, я тебе отец. А здесь я князь для тебя и для всех воинов древлянских.
— Прости, княже, — склонил я голову.
— Что там стряслось? — сказал он, смягчаясь.
— Ятвиги, княже.
— Где?
— Обходят с левого бока.
— Сколько их?
— Не ведаю, княже. Не видел я их. Слышал только. Говорили двое. Они хотят ночью сегодня на стан наш напасть.
— Жаль, что ты не смог к ним подобраться поближе да посмотреть, сколько их? Да как ополчены?
— Виновен, княже. — Я укорил себя за то, что даже не подумал об этом. — Поспешил.
— Не виню я тебя, — сказал отец. — Вот. — Он вынул из уха серьгу серебряную. — Благодар от меня.
— Здраве будь, княже, — сказал я, принимая благодар.
— Ступай к своим, — улыбнулся князь. — Да передай Побору, чтоб ко мне спешил.
Он повернулся, сказал охраннику:
— Послать вестовых! Всех старших боляр немедля ко мне, — и скрылся в шатре.
— С первым благодаром тебя, Добрыня, — подмигнул мне охранник и бросился выполнять отцово приказание.
Когда совсем стемнело и снова стал накрапывать противный дождь, вернулись остальные разведчики. А с ними и Гридя со Славдей. Усталые, но довольные.
— Ух, и напугал ты нас, княжич, — ругался Звяга. — Мы ж думали, что заплутал ты.
— Так уж вышло, — оправдывался я. — Кукушкой кричал, да не услышали вы, а весть уж больно важной была. Вы ятвигов не встретили?
— Да нет, — пожал плечами лучник. — У нас тихо все было.
— Ну, видать, обошлись вы с ними, — сказал я.
— Тогда молодец, Добрыня. — Звяга похлопал меня по плечу.
— Да у тебя обновка? — Славдя на ухо мое уставился.
— Благодар это, — ответил я гордо. — От князя.
— Потрогать-то можно? — спросил Гридя.
— Отчего ж нельзя…
В эту ночь мы не спали. Побор не велел.
Ждали нападения.
Сидели под раскидистой сосною, укрывшись плащами от припустившего с вечера дождя. Старались сохранить от сырости тетивы да стрелы. Чтоб не уснуть, разговоры разговаривали.
— Нет, ты все ж расскажи, как ятвигов-то нашел? — в который раз приставал Гридя.
— Так я же уже рассказывал…
— Что-то с трудом верится, — не унимался Гридя, — что ты у предводителя ихнего суму спер, в которой кожа Славуты-посадника лежала.
— Так оно и было все…
— Ну и где ж та сума?
— Так говорил же я — у князя в шатре.
— Брешет, — сказал Славдя, поправляя плащ.
— Точно брешет, — поддакнул Гридя.
— Чего это мне брехать? — притворно обиделся я.
— Ты лучше расскажи, как ты на ятвигов наткнулся? — снова за свое Гридя.
— Ладно уж, — наконец сдался я. — Только обещайте, что смеяться не будете. Это не я на них, а они на меня наткнулись…
И я рассказал им, как все было на самом деле.
— Что вы там, как гусаки, разгоготались? — окликнул нас один из лучников. — Сказано же, чтоб тихо все было.
— Да, Добрыня, — сдерживая смех, сказал Славдя. — Это как в той сказке: пошел мужик за малиной. Захотел пописать. Увидел медведя — заодно и покакал. — И мы снова не смогли сдержать смеха…
Они навалились под утро. Плохо вооруженная, завернутая в шкуры вместо доспехов, нестройная орава выскочила из леса и бросилась на наш лагерь. Без боевых криков и лишнего шума. Видно, боялись разбудить спящих…
Просчитались они…
Все случилось быстро. Я даже испугаться не успел. Заметил только, как Гридя побледнел, натягивая тетиву своего лука. Но пускать стрелу во врага ему не пришлось.
Поняв, что внезапного нападения не получилось, ятвиги побросали оружие на землю и пали ниц. Прямо в грязь.
— Не вбивайте! Божем просимо! Не вбивайте! Не по своей воле! По злому наущению! — закричал ятвиг, на голову которого вместо шлема был надет медвежий череп.
— А со Славуты кожу сдирали тоже по наущению? — в ответ крикнул кто-то из дружинников, и вверх взметнулись острые древлянские мечи.
Ятвиги от страха сильнее вжались в размокшую землю.
— Подождите! — Отец поднял коня на дыбы. — Порешить их всегда успеем. А сейчас пусть говорят. Ты у них главный? — спросил он у медведеголового.
— То так, — ответил ятвиг.
— Ну, поднимайтесь, — спокойнее велел отец. — Нечего пупки мочить. А ты подойди ко мне, — сказал он предводителю ятвигского воинства, когда пленники, опасливо озираясь, поднялись с земли.
Тот подошел, поцеловал стремя и стыдливо потупил взор.
— Говори. Как звать тебя?
— Велемудром люди зовут. Меня бортники наши головой кликнули — мне и ответ держать. Божем нашим Радогостом, ласки просим, княже, — тихо проговорил ятвиг. — То не мы с посадника кожу драли. Не мы и дружину твою перебили. Разве же мы звери дикие, добра не помнящие? Разве же мы могли дурное сделать тем, кто нас от мазовщанских копий оборонил?..
— Так кто тогда?
— То варяжци клятые. Им же неведомо, что наш Радогост Даждьбогу внуком приходится. Месяц народиться не успел, как они пришли в наше Полесье. С юга. От Полянской земли. Сказали, чтоб мы вам ругу давать бросали. Что их конунг Ингварь теперь Полесьем владеть будет. Я ответил им, что мы под твоей рукой, княже, жить хотим. А главный их, Свенельдом его кличут, посмеялся. Сказал, что теперь нам от Древлянской земли только смерти ждать нужно. Они-де, варяжци эти, одевшись по-нашему, двор посадничий огнем пожгли. Воинов побили, а одного к тебе отпустили, чтобы он на нас вину положил.
— А если на вас вины нет, так что ж вы тогда, сукины дети, намедни нас стрелами посыпали, а сегодня хотели сонных порушить? — не выдержал Побор.
Отец строго посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Так то от великого страха, — еще сильнее потупился Велемудр. — Мы же думали, что вы нас за ослух да за кровь ваших людей рвать начнете. А кому ж за просто так в Репейские горы идти охота.
— А ты прямо в Ирий попасть решил? — усмехнулся отец.
— Радогост свидетель и все люди мои: супротив тебя, княже, я дурного не совершал, — сказал Велемудр.
И впервые посмотрел отцу прямо в глаза. Долго они смотрели друг на друга. Затем отец сказал:
— Верю. И зла на тебя, Велемудр, и на людей твоих не держу. С ранеными вы сами договоритесь. Кому что за кровь пролитую отдадите, меж собой решайте…
Дальше шли вместе. Велемудр указывал дорогу к варяжскому становищу. А по пути к нам присоединялись все новые ватаги ятвигов. Приходили. Каялись. Целовали стремя княжеского коня, на верность присягая Древлянскому столу. Видно, несладко им показалось под полянской рукой.
8 июля 942 г.
В этот день совсем распогодилось. Солнышко припекло. От земли повалил банный дух. Паром исходили набухшие от дождей плащи ратников. Испариной покрылись конские крупы. Капли пота проступили на наших лбах. Мы неделю не мылись. Мое тело, вспомнив о том, что оно должно быть чистым, нещадно зудело под рубахой. А на сбитом о седло заду горели мозоли.
Ратникам было тоже несладко. От тяжелых кольчуг гудели плечи. И хотя они не показывали виду, но каждый понимал, что пора сделать привал.
Дружина остановилась на пологом берегу Припяти-реки.
— Всем помыться, привести в порядок оружие и снаряжение! — отдал команду князь и сошел с коня.
Уже через мгновение мы бросились к прохладной чистой воде.
Напоили и искупали коней. Почистили и выстирали одёжу. Благо мыльного корня нашлось по берегу немало. И пока кашевары готовили еду, мы втроем вспомнили, что, несмотря на важность похода, все еще остаемся мальцами.
Вдосталь наплескались и наигрались вволю. Так, что аж губы посинели. А потом растянулись голышом на нагретом прибрежном песке. И теплая волна дремоты растеклась по телу…
И вдруг я почувствовал ладонь на своем затылке.
— Ну, как ты, Добрыня? — Тяжелая отцовская рука скользнула по волосам.
Первый раз за все время похода отец заговорил со мной.
— Да ты лежи. Отдыхай.
— Все хорошо, княже.
— А мозоли твои как? Я понял, что краснею.
— Откуда знаешь, батюшка?
— Князю про свою дружину все знать надо, — сказал он просто.
— С непривычки это, — еще больше смутился я. — Ты же знаешь, мы же без седел всегда…
— Знаю. Но в походе, а тем более в бою без седла никак нельзя. Ничего. Скоро привыкнешь. А пока сходи к Белореву. Пусть смажет, — и пошел проверять, что там кашевары наготовили.
— Что, Добря, задницу набил? — спросил Славдя.
— А тебе-то что? — огрызнулся я.
— Да ничего, — сказал он примирительно. — У меня у самого копчик саднит.
— А я думал, что один я такой никчемный, — сквозь дремоту пробормотал Гридя.
— Так чего ж мы лежим? Аида к знахарю.
И мы рванули наперегонки, перепрыгивая через голые тела дружинников.
Белорев занимался раной Грудича. Царапина на плече болярина была хоть и небольшой, но глубокой. За эти дни она загноилась и стала опасной.
— Эка тебя, — покачал головой Белорев. — Кто ж тебя так?
— То я. — Велемудр, как бы невзначай, оказался рядом. — Ты уж прости меня, болярин…
— Ты же знаешь, Велемудр, не держу я на тебя зла, — отмахнулся Грудич и скривился от боли.
Ятвига передернуло, словно это у него заболела рана. Он горестно вздохнул, почесал затылок и снова вздохнул.
— Ладно тебе! — прикрикнул на него Белорев. — Что болит у тебя?
— Да вроде ничего, — пожал плечами Велемудр.
— Ну и ступай себе. Не мешайся тут.
— Да, Грудич, не повезло тебе, — повернулся знахарь к болярину, когда ятвиг скрылся. — Придется руку отрубать.
— Ты чего, старик, с разума соскочил? Не дам я тебе руку поганить.
— Ну-ну, расшумелся. А ты про руку думал, когда повязку мою сорвал?
— Так ведь мешала она.
— «Мешала»… — передразнил Белорев. — Сейчас отрублю, и рука мешать перестанет.
— Не дам!
— Что значит «не дам»? С пращурами раньше времени повстречаться захотел? Загниет рука, тогда ничем не вылечишь. «Не дам»… в другой раз думать будешь, прежде чем повязки мои срывать. Ну, давай ее сюда.
Болярин опасливо посмотрел на знахаря.
— Да не боись ты. Давай.
Белорев вскрыл нарыв. Промыл рану. Присыпал ее порошком из растертых трав и наложил новую повязку.
— Все. Ступай. И помни, что в другой раз даже спрашивать не буду. Отрублю руку. Так и знай… Ну, а вам что? — строго посмотрел он на нас.
— Нас князь к тебе прислал, — сказал я.
— А на кой мне такие помощники?
— Так ведь не в помощь прислал, — шмыгнул носом Славдя. — Раны у нас…
— Раны? Ну, показывайте.
Мы в нерешительности стали переминаться с ноги на ногу.
— Что мнетесь-то?
Переглянувшись, мы разом повернулись к знахарю спиной и нагнулись.
— Ой, охрани Даждьбоже! — воскликнул Белорев. — Так у вас хвостовая болезнь началась! Дня через три точно хвосты вырастут.
— Врешь ведь, — сказал я.
— Ты меня во лжи винишь? — возмутился знахарь. — Меня? Во лжи? Я сейчас не посмотрю, что ты княжич, по хвосту тебе так надаю, что ты на коне пузом сидеть станешь.
Он бы, наверное, выполнил свою угрозу, но только вдруг остановился и прислушался:
— Это кто тут слезу пускает?
— Не хочу хвост!.. — Такого можно было ожидать от кого угодно, но только не от Гриди. — Не хочу хвост! Дядя Белорев, миленький, что угодно, хоть руку отрезай, но только чтоб хвоста не было.
— Да будет, будет тебе! — Знахарь обнял моего друга за плечи. — Пошутил я. Разве ж Сварог допустит такое, чтоб у живого человека хвост вырос? Успокойся.
— Ух, и рева ты, оказывается, — сказал Славдя. — А еще над моим плащом потешался.
1 2 3 4 5 6 7