Акции магазин Водолей
Но Ники не любила торчать по вечерам дома. Ей там было скучно. Мама приходила с работы поздно и, едва поужинав, раскладывала на кухонном столе свои бумаги и снова погружалась в цифры какого-нибудь квартального отчета (она работала помощником бухгалтера – самая унылая и запарная работа). Ники не видела смысла в том, чтобы так вкалывать, поскольку денег все равно постоянно не хватало. Уж лучше бы мама пришла к начальству, которое, по мнению Ники, на ней откровенно наживалось, и стукнула бы там кулаком по столу. Но мама, к сожалению, была слишком мягкой, робкой и уступчивой, как раз из тех людей, на ком удобно ездить и приятно пахать. Так что финансовое благополучие в ближайшие годы их семье не грозило.
Поедая купленное у метро мороженое, Ники брела по пустынному Ланскому проспекту в сторону дома. У парадной родной хрущевки ее ожидал сюрприз. Под фонарем, лучась и испуская блики, красовался зализанный черный джип с серебряным логотипом «INFINITY» на решетке радиатора. Среди ржавых «Жигулей» и древних иномарок он выглядел роскошно до неприличия. Ники окинула джип неприязненным взглядом и прошипела: – Опять притащился!
При виде безупречно чистого бока «инфинити» ей вдруг ужасно захотелось взять какой-нибудь гвоздик и выцарапать на нем слово из трех букв. Или, на худой конец, зафигачить камнем в стекло. Но Ники, конечно же, не стала этого делать. Потому что была уверена – Толик все равно узнает, кто это сделал. Толик почти читал мысли и с легкостью распознавал любое вранье.
Толик, вернее Тиль Крюгер, был велик и крут. Он занимался каким-то бизнесом – Ники было не очень-то интересно, каким, – и являлся маминым начальством. В последний год Толик завел себе отвратительную, с точки зрения Ники, привычку – периодически наезжать к ним домой. Обычно ненадолго – забирал или привозил какие-нибудь бумаги. Мама при его появлении начинала метаться, лебезить и угощать его чаем. Толик выхлебывал чай, решал вопросы и укатывал восвояси. Ники относилась к Толику с подозрением и неприязнью. Особенно последнее время, с тех пор как ей начало казаться, что он к ним зачастил.
Ники поднялась по вонючей лестнице, открыла дверь своим ключом, проскользнула в крошечную прихожую в виде буквы «Г» – и едва не наступила на сияющие черные ботинки сорок пятого размера. Три четверти вешалки занимало кашемировое пальто, источающее слабый запах дорогого одеколона. Ники пришлось пристроить куртку на тумбе под зеркалом. Толик вообще занимал как-то много места, особенно в их малогабаритной квартире. С кухни доносились голоса. Ники скинула ботинки, прошла в носках до кухни и заглянула внутрь.
– Приветик, – небрежно поздоровалась она. – А вот и я!
– Где тебя черти носят? – вместо приветствия напустилась на нее мама. – Первый час!
– Не первый, а одиннадцать с небольшим, – возразила Ники, быстро изучая диспозицию на кухне. Толик восседал на «своем» стуле за кухонным столом, уткнувшись мясистым носом в какую-то таблицу. Перед ним стояла нетронутая чашка чаю и ваза с печеньем. Ники машинально отметила «гостевую» бумажную скатерть, папку с бумагами перед Толиком и тяжелый взгляд, которым он ее наградил. На приветствие Ники он ответил кивком, напоминающим движение, которым отгоняют муху. По его угрюмой роже было ясно, как он рад ее видеть.
«Ага, – ревниво подумала Ники. – Думал, я только перед закрытием метро появлюсь? Бот и обломись!»
На плите на маленьком огне стояла кастрюля, из которой аппетитно пахло пельменями. Ники сразу вспомнила, чтос обеда ничего не ела.
– Иди пока в комнату, – перехватила ее взгляд мама. – Подожди минут пятнадцать. Мы с Тилем Ивановичем закончим, тогда поужинаешь.
– Я сейчас есть хочу! – попыталась качнуть права Ники.
– А не надо шляться по ночам неизвестно где!
С этими словами мама выпроводила Ники из кухни и прикрыла за ней дверь.
– Я не шляюсь, а музыкой занимаюсь! – крикнула Ники через дверь, обиженно отправилась в гостиную, плюхнулась в кресло и включила МТВ, нарочно сделав звук погромче.
Интересно, ей только кажется, что Толик положил глаз на маму, или нет? Ники никак не могла определить, имеют ли ее подозрения под собой какую-то почву. С одной стороны, Толик вел себя с мамой абсолютно по-хозяйски – ну да, как и положено боссу. Пользуясь ее безответностью, нагружал сверхурочными заданиями. С другой стороны, может, это только предлог, чтобы без помех к ним таскаться? Да и мамино поведение настораживало. Не то чтобы она была в него откровенно влюблена, но ее манера поведения… Какая-то уж слишком преданная, слишком заискивающая. Впрочем, как уже было сказано, мама была человеком мягким. Ники из-за этого даже отчасти перестала ее уважать.
На экране закончил трепаться ви-джей, и появился новый клип, которого Ники раньше не видела: какая-то рокерша, стриженая девица с гитарой, страдает на фоне сюрреалистических новостроек. Ники вспомнила свою песню про черное солнце и опять обозлилась на Нафаню и Рэндома. «У меня бы тоже получилось, – думала она, критически разглядывая девицу. – Я красивее. И голос не хуже. И песню хорошую сочинила – сама! А эти бараны считают себя гениальными, а над настоящим талантом только насмехаются. Ну ничего…»
Под этим «ничего» подразумевалось, что Ники совсем скоро станет такой крутой рок-звездой, что парни из «Утра понедельника» удавятся от зависти. Как это произойдет, Ники пока не знала. Ей бы еще научиться играть на бас-гитаре… Нафаня только обещает поучить, а как до дела, так сразу в кусты…
На журнальном столике неожиданно зазвенел телефон.
– Алё! – сняла трубку Ники. И тут же сморщилась, поскучнела. Звонила бабушка. Желала поговорить с мамой. Узнав, что мама сидит на кухне с «толстомордым буржуем», высказала по его поводу пару ласковых, осчастливила Ники вестью, что на днях приедет в гости, и повесила трубку.
Ники тяжко вздохнула. Визиты бабушки последнее время выливались в большие семейные разборки, крайней в которых неизменно оказывалась Ники. И на Леннаучфильм не сбежать – бабка смертельно обидится и в следующий раз будет еще въедливей.
Настроение у Ники упало ниже нуля. Она выключила телик, пригорюнилась. На кухне шуршали бумагами и бормотали. Ники задумчиво посмотрела в окно поверх экрана, встала с кресла и ушла в свою комнату.
Комната была длинная и узкая, темная, захламленная. Обои Ники разрисовала всякими лозунгами и оклеила афишами любимых рок-групп. На письменном столе громоздилась пыльная пирамида из журналов вперемешку с альбомами, учебниками и непонятно чем – у Ники уже несколько недель не доходили руки ее разобрать. На тумбе у подоконника загадочно зеленел аквариум с одинокой рыбкой неизвестной породы. В окно скребся опадающий клен.
Ники подтащила к шкафу табуретку, влезла на нее и сняла сверху акустическую гитару в клеенчатом чехле. Извлекла ее на свет, села на тахту, положила инструмент на колени, погладила по желтому боку. Эту гитару она купила месяца полтора назад в музыкальной комиссионке в Апраксином дворе. Вернее, гитару ей купил Нафаня. И даже не ей, а, скорее, себе. Вообще-то, Ники увязалась в Апрашку за компанию с Нафаней, которому нужна была какая-то хреновина для ударной установки. Гитару покупать никто не собирался. Но Нафаня, как водится, увидел ценную вещь и сразу весь загорелся. «Супер! Покупай! – убеждал он Ники, ощупывая и чуть ли не обнюхивая сокровище. – Ты смотри, за такие смешные деньги – такой раритет! Начинать лучше всего именно на акустической! Чего – денег нет? Ладно, давай я сам ее куплю и сдам тебе в аренду…»
Ники, тщательно складывая пальцы, изобразила на грифе хитрую фигуру и взяла аккорд «ля-минор». На прошлой неделе Михалыч, не выдержав Никиного нытья, сломался и обучил ее «трем блатным аккордам».
– А подберу-ка я ту песню из подвала! – внезапно решила она. – Как там начиналось…
Потекли минуты. Ники осторожно трогала струны, ее пальцы блуждали по грифу, губы шевелились. Комната наполнилась мелодичными звуками. Трех аккордов явно не хватало, однако вскоре Ники удалось изобразить что-то похожее. Еще бы вспомнить слова…
«Как я их вспомню, если я их даже толком не расслышала?» – с сожалением подумала Ники.
Ники несколько раз спела мелодию без слов, копируя торжественную интонацию неизвестного певца, пока не решила, что она звучит в точности как на Леннаучфильме. Попыталась придумать свой текст, но, как нарочно, слова не шли.
«К такой мелодии нужны особенные слова», – подумала Ники. А особенные, настоящие слова просто так не выдумаешь. Они сами приходят.
Ники закрыла глаза и тихонько посидела – пока внутри не стало так же тихо, как в комнате. Может быть, эти слова где-то рядом, только и ждут, когда Ники позволит им дать себя услышать. Как черное солнце. Случайно обернешься – а оно уже там…
В прихожей глухо хлопнула дверь. Ники моргнула и открыла глаза.
– Вероничка! Тиль Иванович ушел, иди ужинать! – донеслось с кухни.
«Ужинать! Пельмени!» – Рот Ники наполнился слюной. Она мгновенно забыла о песне, бросила гитару на тахту и понеслась на кухню.
Перед сном Ники попыталась приспособить к мелодии свои слова про черное солнце, но безуспешно. Потом утомилась и легла спать.
Чего только не наснилось Ники в ту ночь!
…Окно раскрыто настежь – не то распахнуло ветром, не то его открыла сама Ники. А может, стекло просто исчезло, растворилось в воздухе. Ники стоит и смотрит на улицу, ветер порывами дует ей в лицо. Ярко светит полная луна. Со всех сторон нарастает шелест листьев, шорох веток, обрывки невнятных возгласов, далекий плач… Раскидистый клен, растущий прямо перед окном комнаты Ники, резко взмахивает ветками, как огромная птица, привязанная за лапу. Последние листья вспыхивают ярко-желтым на фоне тьмы, трепещут, отрываются, улетают.
«Дерево танцует погребальный танец, – как будто кто-то говорит у Ники в голове. – Ветер обрывает пожелтевшие листья.
Я слышу их прощальные крики.
Одни как будто головой мотают в отчаянии: „Нет, нет!"
Другие – тянутся вслед за ветром, умоляя: „Пожалуйста, пожалуйста!"
Третьи, улетая, крыльями машут: „Прощай, прощай!"»
Ники смотрит, как красивый резной лист надувается, будто парус, вспархивает и улетает в темноту.
«А ведь получается песня! – соображает девочка. – Может, подойдет к той мелодии?»
Тут издалека, из-за облаков, доносится зов:
– Вероника!
В тот же миг Ники становится прозрачной, невидимой, легкой, как кленовый лист, и вылетает за окно. Ветер уносит ее в небо.
…Ветер уносит листья в небо, закручивая их, швыряя в разные стороны, щедро разбрасывая над городом. Ники тоже то возносит, то бросает вниз. Ей кажется, она просто лист среди прочих листьев. Она летит над Ланским проспектом, над ржавыми крышами «хрущевок», и каждый серый кирпич в их стенах – как многотонный каменный блок, а улицы так широки, что не перелететь и за сто лет. Она видит, как из труб местной ТЭЦ выползают грозовые облака и скапливаются над городом.
– Вероника! – снова доносится из-за облаков.
…Черная, густая, как смола, вода незнакомой реки ходит кругом, сворачиваясь в спираль, словно гюрза перед броском. Ники перестает быть легкой и прозрачной, она больше не летит, а падает прямо в черный водоворот. Ее снова закрутило, стиснуло со всех сторон, понесло. Ники не страшно, она ничему не удивляется – это же сон! Только одна несуразная мысль пробивается на поверхность сознания, пока ее куда-то уносит вода: «Кто я?»
Водоворот становится все сильнее, стремительнее; мир бешено закручивается в глазах Ники…
…пока вдруг не выбрасывает ее наружу.
Она падает на что-то твердое, холодное и влажное. Каменная плита? Нет – это больше похоже на низкий прямоугольный каменный стол на сплошном цоколе. Из-под плиты пробивается трава, лезут какие-то настырные прутья, выползают зеленые побеги. Стол с одного края оплетен цветущим вьюнком. На каменной плите глубокие борозды, словно раны от меча.
Что это за место? Ники вспоминает. Что-то такое она в детстве видела…
– Надгробная плита, – догадывается она. – Это же могила!
– Вероника! – словно гром, раздается у нее прямо над головой.
…Ники поднимает голову и видит… воду. На месте неба – черная вода, а прямо над ней из воды восходит черное солнце. Смотреть на него невыносимо, но и не смотреть невозможно. Кажется, оно не излучает, а всасывает свет вместе с жизнью; что оно, не живое и не совсем разумное, все же обладает более сильной волей, чем любой человек.
«Не смотри на меня! – беззвучно молит Ники. – Только ничего не говори! Мне нельзя тебя слушать! Я же умру!»
Солнце заговорило.
Ники зажмурилась, зажала руками уши и от страха проснулась. За окном было еще темно, а на электронных часах – восемь тринадцать. Ники полежала минуту, приходя в себя, зевнула, вылезла из кровати и поплелась в ванную. Все равно пора было собираться в школу.
Глава 5
Мама, папа и поиски Сяня
Десять дней Лешу продержали в больнице, потом выписали. За это время короткие осенние каникулы успели начаться и наполовину пройти. Остаток каникул Лешка проторчал дома, играя на компьютере в «Дьябло-2». Наигрался до того, что опять зрение упало, просто выдохся, кроша полчища адских монстров. Прошел без проблем почти весь первый уровень – сумрачные леса и болота. Выбрал себе в качестве воина любимца-варвара, нарек его Страшила, раздобыл ему в каком-то склепе шикарный топор с романтическим названием «резня кромсать», обучил наводить на врагов порчу – а толку? В самом последнем подземелье к Страшиле подкралась помесь девки со скорпионом, накинулась на него из темноты как бешеная, ударила своим скорпионьим хвостом – и Страшила в мучениях помер на месте от яда. Лешу это глубоко возмутило – вот подстава, даже аптечки не помогли! Неудачливого варвара отбросило на начало уровня без оружия и доспехов, и чудесный топор безвозвратно сгинул. Лешка начал было все по новой, но мама озаботилась его здоровьем и принялась гонять от компа. Дескать, болеешь – так болей. А чем еще заняться, кроме игр? Гулять нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8
Поедая купленное у метро мороженое, Ники брела по пустынному Ланскому проспекту в сторону дома. У парадной родной хрущевки ее ожидал сюрприз. Под фонарем, лучась и испуская блики, красовался зализанный черный джип с серебряным логотипом «INFINITY» на решетке радиатора. Среди ржавых «Жигулей» и древних иномарок он выглядел роскошно до неприличия. Ники окинула джип неприязненным взглядом и прошипела: – Опять притащился!
При виде безупречно чистого бока «инфинити» ей вдруг ужасно захотелось взять какой-нибудь гвоздик и выцарапать на нем слово из трех букв. Или, на худой конец, зафигачить камнем в стекло. Но Ники, конечно же, не стала этого делать. Потому что была уверена – Толик все равно узнает, кто это сделал. Толик почти читал мысли и с легкостью распознавал любое вранье.
Толик, вернее Тиль Крюгер, был велик и крут. Он занимался каким-то бизнесом – Ники было не очень-то интересно, каким, – и являлся маминым начальством. В последний год Толик завел себе отвратительную, с точки зрения Ники, привычку – периодически наезжать к ним домой. Обычно ненадолго – забирал или привозил какие-нибудь бумаги. Мама при его появлении начинала метаться, лебезить и угощать его чаем. Толик выхлебывал чай, решал вопросы и укатывал восвояси. Ники относилась к Толику с подозрением и неприязнью. Особенно последнее время, с тех пор как ей начало казаться, что он к ним зачастил.
Ники поднялась по вонючей лестнице, открыла дверь своим ключом, проскользнула в крошечную прихожую в виде буквы «Г» – и едва не наступила на сияющие черные ботинки сорок пятого размера. Три четверти вешалки занимало кашемировое пальто, источающее слабый запах дорогого одеколона. Ники пришлось пристроить куртку на тумбе под зеркалом. Толик вообще занимал как-то много места, особенно в их малогабаритной квартире. С кухни доносились голоса. Ники скинула ботинки, прошла в носках до кухни и заглянула внутрь.
– Приветик, – небрежно поздоровалась она. – А вот и я!
– Где тебя черти носят? – вместо приветствия напустилась на нее мама. – Первый час!
– Не первый, а одиннадцать с небольшим, – возразила Ники, быстро изучая диспозицию на кухне. Толик восседал на «своем» стуле за кухонным столом, уткнувшись мясистым носом в какую-то таблицу. Перед ним стояла нетронутая чашка чаю и ваза с печеньем. Ники машинально отметила «гостевую» бумажную скатерть, папку с бумагами перед Толиком и тяжелый взгляд, которым он ее наградил. На приветствие Ники он ответил кивком, напоминающим движение, которым отгоняют муху. По его угрюмой роже было ясно, как он рад ее видеть.
«Ага, – ревниво подумала Ники. – Думал, я только перед закрытием метро появлюсь? Бот и обломись!»
На плите на маленьком огне стояла кастрюля, из которой аппетитно пахло пельменями. Ники сразу вспомнила, чтос обеда ничего не ела.
– Иди пока в комнату, – перехватила ее взгляд мама. – Подожди минут пятнадцать. Мы с Тилем Ивановичем закончим, тогда поужинаешь.
– Я сейчас есть хочу! – попыталась качнуть права Ники.
– А не надо шляться по ночам неизвестно где!
С этими словами мама выпроводила Ники из кухни и прикрыла за ней дверь.
– Я не шляюсь, а музыкой занимаюсь! – крикнула Ники через дверь, обиженно отправилась в гостиную, плюхнулась в кресло и включила МТВ, нарочно сделав звук погромче.
Интересно, ей только кажется, что Толик положил глаз на маму, или нет? Ники никак не могла определить, имеют ли ее подозрения под собой какую-то почву. С одной стороны, Толик вел себя с мамой абсолютно по-хозяйски – ну да, как и положено боссу. Пользуясь ее безответностью, нагружал сверхурочными заданиями. С другой стороны, может, это только предлог, чтобы без помех к ним таскаться? Да и мамино поведение настораживало. Не то чтобы она была в него откровенно влюблена, но ее манера поведения… Какая-то уж слишком преданная, слишком заискивающая. Впрочем, как уже было сказано, мама была человеком мягким. Ники из-за этого даже отчасти перестала ее уважать.
На экране закончил трепаться ви-джей, и появился новый клип, которого Ники раньше не видела: какая-то рокерша, стриженая девица с гитарой, страдает на фоне сюрреалистических новостроек. Ники вспомнила свою песню про черное солнце и опять обозлилась на Нафаню и Рэндома. «У меня бы тоже получилось, – думала она, критически разглядывая девицу. – Я красивее. И голос не хуже. И песню хорошую сочинила – сама! А эти бараны считают себя гениальными, а над настоящим талантом только насмехаются. Ну ничего…»
Под этим «ничего» подразумевалось, что Ники совсем скоро станет такой крутой рок-звездой, что парни из «Утра понедельника» удавятся от зависти. Как это произойдет, Ники пока не знала. Ей бы еще научиться играть на бас-гитаре… Нафаня только обещает поучить, а как до дела, так сразу в кусты…
На журнальном столике неожиданно зазвенел телефон.
– Алё! – сняла трубку Ники. И тут же сморщилась, поскучнела. Звонила бабушка. Желала поговорить с мамой. Узнав, что мама сидит на кухне с «толстомордым буржуем», высказала по его поводу пару ласковых, осчастливила Ники вестью, что на днях приедет в гости, и повесила трубку.
Ники тяжко вздохнула. Визиты бабушки последнее время выливались в большие семейные разборки, крайней в которых неизменно оказывалась Ники. И на Леннаучфильм не сбежать – бабка смертельно обидится и в следующий раз будет еще въедливей.
Настроение у Ники упало ниже нуля. Она выключила телик, пригорюнилась. На кухне шуршали бумагами и бормотали. Ники задумчиво посмотрела в окно поверх экрана, встала с кресла и ушла в свою комнату.
Комната была длинная и узкая, темная, захламленная. Обои Ники разрисовала всякими лозунгами и оклеила афишами любимых рок-групп. На письменном столе громоздилась пыльная пирамида из журналов вперемешку с альбомами, учебниками и непонятно чем – у Ники уже несколько недель не доходили руки ее разобрать. На тумбе у подоконника загадочно зеленел аквариум с одинокой рыбкой неизвестной породы. В окно скребся опадающий клен.
Ники подтащила к шкафу табуретку, влезла на нее и сняла сверху акустическую гитару в клеенчатом чехле. Извлекла ее на свет, села на тахту, положила инструмент на колени, погладила по желтому боку. Эту гитару она купила месяца полтора назад в музыкальной комиссионке в Апраксином дворе. Вернее, гитару ей купил Нафаня. И даже не ей, а, скорее, себе. Вообще-то, Ники увязалась в Апрашку за компанию с Нафаней, которому нужна была какая-то хреновина для ударной установки. Гитару покупать никто не собирался. Но Нафаня, как водится, увидел ценную вещь и сразу весь загорелся. «Супер! Покупай! – убеждал он Ники, ощупывая и чуть ли не обнюхивая сокровище. – Ты смотри, за такие смешные деньги – такой раритет! Начинать лучше всего именно на акустической! Чего – денег нет? Ладно, давай я сам ее куплю и сдам тебе в аренду…»
Ники, тщательно складывая пальцы, изобразила на грифе хитрую фигуру и взяла аккорд «ля-минор». На прошлой неделе Михалыч, не выдержав Никиного нытья, сломался и обучил ее «трем блатным аккордам».
– А подберу-ка я ту песню из подвала! – внезапно решила она. – Как там начиналось…
Потекли минуты. Ники осторожно трогала струны, ее пальцы блуждали по грифу, губы шевелились. Комната наполнилась мелодичными звуками. Трех аккордов явно не хватало, однако вскоре Ники удалось изобразить что-то похожее. Еще бы вспомнить слова…
«Как я их вспомню, если я их даже толком не расслышала?» – с сожалением подумала Ники.
Ники несколько раз спела мелодию без слов, копируя торжественную интонацию неизвестного певца, пока не решила, что она звучит в точности как на Леннаучфильме. Попыталась придумать свой текст, но, как нарочно, слова не шли.
«К такой мелодии нужны особенные слова», – подумала Ники. А особенные, настоящие слова просто так не выдумаешь. Они сами приходят.
Ники закрыла глаза и тихонько посидела – пока внутри не стало так же тихо, как в комнате. Может быть, эти слова где-то рядом, только и ждут, когда Ники позволит им дать себя услышать. Как черное солнце. Случайно обернешься – а оно уже там…
В прихожей глухо хлопнула дверь. Ники моргнула и открыла глаза.
– Вероничка! Тиль Иванович ушел, иди ужинать! – донеслось с кухни.
«Ужинать! Пельмени!» – Рот Ники наполнился слюной. Она мгновенно забыла о песне, бросила гитару на тахту и понеслась на кухню.
Перед сном Ники попыталась приспособить к мелодии свои слова про черное солнце, но безуспешно. Потом утомилась и легла спать.
Чего только не наснилось Ники в ту ночь!
…Окно раскрыто настежь – не то распахнуло ветром, не то его открыла сама Ники. А может, стекло просто исчезло, растворилось в воздухе. Ники стоит и смотрит на улицу, ветер порывами дует ей в лицо. Ярко светит полная луна. Со всех сторон нарастает шелест листьев, шорох веток, обрывки невнятных возгласов, далекий плач… Раскидистый клен, растущий прямо перед окном комнаты Ники, резко взмахивает ветками, как огромная птица, привязанная за лапу. Последние листья вспыхивают ярко-желтым на фоне тьмы, трепещут, отрываются, улетают.
«Дерево танцует погребальный танец, – как будто кто-то говорит у Ники в голове. – Ветер обрывает пожелтевшие листья.
Я слышу их прощальные крики.
Одни как будто головой мотают в отчаянии: „Нет, нет!"
Другие – тянутся вслед за ветром, умоляя: „Пожалуйста, пожалуйста!"
Третьи, улетая, крыльями машут: „Прощай, прощай!"»
Ники смотрит, как красивый резной лист надувается, будто парус, вспархивает и улетает в темноту.
«А ведь получается песня! – соображает девочка. – Может, подойдет к той мелодии?»
Тут издалека, из-за облаков, доносится зов:
– Вероника!
В тот же миг Ники становится прозрачной, невидимой, легкой, как кленовый лист, и вылетает за окно. Ветер уносит ее в небо.
…Ветер уносит листья в небо, закручивая их, швыряя в разные стороны, щедро разбрасывая над городом. Ники тоже то возносит, то бросает вниз. Ей кажется, она просто лист среди прочих листьев. Она летит над Ланским проспектом, над ржавыми крышами «хрущевок», и каждый серый кирпич в их стенах – как многотонный каменный блок, а улицы так широки, что не перелететь и за сто лет. Она видит, как из труб местной ТЭЦ выползают грозовые облака и скапливаются над городом.
– Вероника! – снова доносится из-за облаков.
…Черная, густая, как смола, вода незнакомой реки ходит кругом, сворачиваясь в спираль, словно гюрза перед броском. Ники перестает быть легкой и прозрачной, она больше не летит, а падает прямо в черный водоворот. Ее снова закрутило, стиснуло со всех сторон, понесло. Ники не страшно, она ничему не удивляется – это же сон! Только одна несуразная мысль пробивается на поверхность сознания, пока ее куда-то уносит вода: «Кто я?»
Водоворот становится все сильнее, стремительнее; мир бешено закручивается в глазах Ники…
…пока вдруг не выбрасывает ее наружу.
Она падает на что-то твердое, холодное и влажное. Каменная плита? Нет – это больше похоже на низкий прямоугольный каменный стол на сплошном цоколе. Из-под плиты пробивается трава, лезут какие-то настырные прутья, выползают зеленые побеги. Стол с одного края оплетен цветущим вьюнком. На каменной плите глубокие борозды, словно раны от меча.
Что это за место? Ники вспоминает. Что-то такое она в детстве видела…
– Надгробная плита, – догадывается она. – Это же могила!
– Вероника! – словно гром, раздается у нее прямо над головой.
…Ники поднимает голову и видит… воду. На месте неба – черная вода, а прямо над ней из воды восходит черное солнце. Смотреть на него невыносимо, но и не смотреть невозможно. Кажется, оно не излучает, а всасывает свет вместе с жизнью; что оно, не живое и не совсем разумное, все же обладает более сильной волей, чем любой человек.
«Не смотри на меня! – беззвучно молит Ники. – Только ничего не говори! Мне нельзя тебя слушать! Я же умру!»
Солнце заговорило.
Ники зажмурилась, зажала руками уши и от страха проснулась. За окном было еще темно, а на электронных часах – восемь тринадцать. Ники полежала минуту, приходя в себя, зевнула, вылезла из кровати и поплелась в ванную. Все равно пора было собираться в школу.
Глава 5
Мама, папа и поиски Сяня
Десять дней Лешу продержали в больнице, потом выписали. За это время короткие осенние каникулы успели начаться и наполовину пройти. Остаток каникул Лешка проторчал дома, играя на компьютере в «Дьябло-2». Наигрался до того, что опять зрение упало, просто выдохся, кроша полчища адских монстров. Прошел без проблем почти весь первый уровень – сумрачные леса и болота. Выбрал себе в качестве воина любимца-варвара, нарек его Страшила, раздобыл ему в каком-то склепе шикарный топор с романтическим названием «резня кромсать», обучил наводить на врагов порчу – а толку? В самом последнем подземелье к Страшиле подкралась помесь девки со скорпионом, накинулась на него из темноты как бешеная, ударила своим скорпионьим хвостом – и Страшила в мучениях помер на месте от яда. Лешу это глубоко возмутило – вот подстава, даже аптечки не помогли! Неудачливого варвара отбросило на начало уровня без оружия и доспехов, и чудесный топор безвозвратно сгинул. Лешка начал было все по новой, но мама озаботилась его здоровьем и принялась гонять от компа. Дескать, болеешь – так болей. А чем еще заняться, кроме игр? Гулять нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8