Но лучше бы в самом деле прихоть… Да, лучше бы прихоть…
– А если тебя убьют? Оружие теперь на арене боевое.
– Значит, убьют. И не говори, по своему обыкновению, что я сошёл с ума.
Вместо ответа Квинт тяжело вздохнул.
«Надеюсь, что дело не кончится новым Нисибисом», – хотел сказать он, но не сказал ничего.
Сна по-прежнему не было.
– Знаешь что, Квинт, – сказал Элий, разглядывая облупленный потолок, на котором, как на поверхности воды, покачивалось жёлтое отражение фонаря. – Ты в самом деле разыщи Летицию.
– Так ты решил…
– Ничего я не решил, – оборвал его Элий. – Она беззащитна. Необыкновенно богата, молода и наивна. Хотя и гений. Наполовину. Она может стать добычей любого проходимца. Надо её разыскать…
Квинт сел на кровати.
– Элий! – Голос соглядатая изменился, сделался напряжённым и зазвенел. – Элий! – выкрикнул он, будто брёл наугад, и вокруг опять была пустыня. – Послушай, изгнание – страшная вещь. То есть такое испытание, которое никому не удавалось вынести. Цицерон, покинув Рим, жаловался и стенал.
– Уж вряд ли Цицерон может служить примером стойкости, – улыбнулся Элий.
– А Овидий? Как он заискивал перед всеми, как умолял…
Элий тоже сел на ложе. Теперь они сидели друг против друга – господин и его фрументарий. Изгнанники. Отблеск уличного фонаря скользил по лицам. Элию казалось, что он читает ужас на дне зрачков Квинта. Ужас – и ещё нечто, от чего у него самого меж лопаток пробежал озноб.
– К чему ты клонишь? – спросил он тихо и зло. От прежней дружеской доверительности в их разговоре не осталось и следа.
– Элий… сам подумай – двадцать лет, – горячо и как-то заискивающе заговорил Квинт. Будто собирался просить о чем-то совершенно невозможном и при этом надеялся, что ему не откажут. И сам боялся, что не откажут.
– Не двадцать. Уже меньше осталось. – Элия вновь окатило холодом.
А Квинта стало трясти, и он то ли засмеялся, то ли всхлипнул – не понять.
– Элий, ты не вынесешь, ты станешь другим. А я не хочу. И не смогу тебе такому служить. Лучше ты… Вернее, я… Так проще. Как раб, как преданный раб Гая Гракха.
– Раб защищал Гая, – отвечал Элий. – Я видел это во сне, однажды.
– Враньё… – клацнул зубами Квинт. – Враньё. Раб убил. И Брута тоже – раб. Так проще. Вот и ты… мне… позволь. Пока не поздно. Пока ты – ещё ты. Пока изгнание тебя не сожрало.
Фонарь за окном покачивался на ветру из стороны в сторону. Жёлтое пятно на потолке дрожало. Элий провёл руками по лицу.
– Ты предлагаешь мне самоубийство? Так?
– Да, Элий, так. Прости. Ты не выдержишь. Никто не выдержит. Ты сильнее других. Но не настолько.
– Благодарю за оказанную честь, Квинт. Предложение очень лестное, но вряд ли я его приму.
– Не насмешничай.
– Да простит меня твой гений, говорю серьёзно. Но я не понял. Ты что же, судишь меня?
– За что я могу тебя судить? – Голос Квинта дрожал.
– За Нисибис, за что же ещё. Я каждый день себя сужу.
– Уж скорее ты меня за Нисибис суди. Я там облажался…
– Ты боишься.
– Да. Ничего не получается, разве ты не видишь? Боги отвернулись от нас. Все дороги кривые, все ведут к поражению. К поражению и позору. Так уж лучше мечом в горло. И все. Тебе кажется, что ты сильный, Элий. Но тебе только это кажется. На самом деле ты слаб.
Элий фыркнул, затряс головой. Рассмеялся и смолк. Вновь рассмеялся. Слова Квинта казались бредом и в то же время каким-то чудовищным, но одновременно справедливым приговором. И потому от них некуда было деться. Не защититься. Даже смехом. Элий не верил, что Квинт произнёс такое. И все же произнёс. Элий слышал…
– Я часто проигрываю, Квинт. Ошибаюсь. Пропускаю удары и падаю. Но поднимаюсь после падения. И сейчас вновь буду драться. И ты ошибаешься, Квинт. Я – силён.
– Ты все время переоцениваешь свои силы, – зло выкрикнул Квинт. – Так оцени их хоть раз верно.
– Но это ещё не повод, чтобы перерезать мне горло мечом.
– Элий, тебе придётся пожалеть, если ты откажешься.
– А ты не пожалеешь, что убил меня?
– Нет. Потому что я умру вслед за тобой.
– Может, ты и прав, Квинт, не знаю, – Элий похлопал фрументария по плечу. – Не знаю… Но скажу точно: уходить из жизни по своей воле пока не хочу. Не имею ни малейшего желания. И вряд ли тебе удастся меня уговорить. Возможно, в ближайшие дни меня прикончат на арене. И тем самым какой-нибудь гладиатор избавит тебя от необходимости орудовать мечом. Но то арена. А здесь, в комнате… Представь, Квинт: я буду стоять над той ржавой раковиной в углу, а ты полоснёшь мне мечом по горлу, перережешь вену, кровью обрызгаешь стену. Я буду корчиться, хватать ртом воздух. Нет, Квинт. Тебе придётся подождать…
– Я не шучу! – крикнул Квинт. Он протянул руки, будто в мольбе, но кулаки его были стиснуты. Даже в полумраке Элий видел, как исказилось лицо Квинта. – И не смей надо мной издеваться!
– Да я не издеваюсь, клянусь Геркулесом! Я же сказал – разговор серьёзный.
– Элий… я всегда-всегда… клянусь бессмертными богами, тебя боготворил… И теперь… тоже. Но ты не вынесешь изгнания…
– Я или ты? О ком сейчас речь?
Квинт не ответил.
– Так кто же из нас? – повторил Элий. – По-моему, ты просто устал, Квинт. Мы же не будем двадцать лет жить в этой мерзкой гостинице. Грядущие годы представились тебе похожими на сегодняшний безумный день. Вот ты и сорвался. Давай лучше выспимся. Утром у меня тренировка. И не забудь, что я говорил тебе о Летиции.
Элий лёг и отвернулся к стене. Квинт посмотрел на свою подушку. Под этим тощим мешком, набитым какой-то трухой, он спрятал «брут». Магазин был полон. Взвести курок, приставить к виску спящего… Нет, к виску не надо. Голова будет изуродована. А он не хотел, чтобы Элий казался уродливым после смерти. Лучше к сердцу. Один, два, три выстрела – чтобы наверняка, чтобы сердце – в куски. Квинт так отчётливо это представил, что зажмурился и затряс головой. Нет, Элий не дал согласия. Квинт не может нажать на спусковой крючок. Не имеет права. О, боги, что ж ему делать? О, боги, что?


ГЛАВА II
Игры в Северной Пальмире
(продолжение)


«Волнения в Галлии сильно преувеличены сообщениями вестников. Это выходки кучки безумцев. После ареста пятнадцати зачинщиков порядок тут же был восстановлен».

«Альбион пытается завладеть торговыми путями Империи».

«За выборами в Римский сенат внимательно следят не только жители Империи, не только в странах Содружества, но даже к Бирке, даже в Великом Новгороде, Киеве и Москве».

«Правила арены просты. Не добивать раненых. Можно бить лежащего, даже если он сдаётся. Если, конечно, лежащий не ранен. В этом случае гладиатора могут обвинить в предумышленном убийстве».
«Акта диурна», Ноны сентября 5 сентября.




I

К назначенному времени в Гладиаторскую школу Всеслав опоздал. Когда вышел на учебную арену, гладиаторы уже заканчивали разминку. Слав спешно переоделся и стал разминать кисти рук, потом локтевые суставы и плечевые. Потом перешёл к прыжкам – одну ногу вверх, потом другую, удары в воздух. Платон в углу однообразно молотил кулаками по кожаному мешку в человеческий рост. Двое молодых ребят пытались сесть на поперечный шпагат, но у них не получалось. С оружием никто не работал.
Сократ подошёл к Всеславу, тронул за плечо:
– Ты, случаем, не качался? А то к нам каждую осень являются штук десять мясистых ребят.
– Вы таких не берете?
– Диоген всех берет. Мясо тоже бывает полезным – может защитить от меча. Хотя и похуже доспехов. Отсекут кусманчик с груди или плеча, зато сам уцелеешь.
Диоген хлопнул в ладоши:
– Всем покинуть арену. Ждите в экседре. Буду вызывать по одному.
– Нам что, не дадут потренироваться друг с другом? – спросил Всеслав у Элия.
– Друг с другом? – переспросил тот. – Нет. Иногда такое позволяют в школе. А как только вышел на арену, больше никаких совместных тренировок. Зачем противнику знать заранее, на что ты способен? У Диогена специальные бойцы для таких тренировочных поединков. Обычно – ветераны.
Всеслав залился краской, как девица, – каким дилетантом он выглядел в глазах прочих!
– Не переживай. В первый же день на арене все увидят, каков ты боец. – Перегрин улыбнулся. Была в его улыбке неприкаянность, столь знакомая самому Всеславу. – И помни: для гладиатора главное то, что дано природой.
Служитель выдал всем лёгкие пластиковые нагрудники и шлемы.
– Всеслав! На арену! – выкрикнул Диоген, приоткрыв дверь. – И поживее!

II

Против Всеслава вышел старый боец. И хотя лицо противника было скрыто пластиковым забралом, а корпус бойца закрывали пластиковые доспехи, опытного поединщика сразу можно было отличить по скупым и рассчитанным движениям. Всеслав взял тупой тренировочный меч и лёгкий прозрачный щит. Выгоды от этой прозрачности, в принципе, никакой – ты видишь противника, но и он видит тебя. У ветерана щит был матовый. Всеслав ударил. Попал, разумеется, по щиту. Вновь ударил. Пам! – отозвался пластиковый щит. И тут же Всеслав едва не получил удар по голове – в последний миг успел отшатнуться. Пам! – вновь отозвался вовремя подставленный щит.
Да что ж это такое! Всеслав попытался ударить по ногам.
– П-пам! – грохнул тупой меч по пластиковому шлему Всеслава.
И следом, как приговор, короткий окрик Диогена:
– Достаточно.
– Это случайность! – крикнул Всеслав ланисте.
– Не сомневаюсь. – Диоген повернулся к нему спиной, давая понять, что разговор закончен.
Всеслав выбежал назад в экседру взбешённый, все ещё сжимая в руке свой тупой меч.
– Я же могу! Могу драться! Лучше других! – заорал он и рубанул пустоту. – Ну, кто хочет со мной потягаться, а?
– Погоди до завтра, – хмыкнул Сократ. – А дома потренируйся. Попрыгай на скакалке. Помогает. Очень помогает, советую.
– Прекрати издеваться! – Всеслав был взбешён.
– Я серьёзно. Вон, хоть у Марка Аврелия спроси.
– Скорость реакции – прежде всего, – отозвался Элий.
– Какая же может быть скорость при твоей хромоте?!
Элий не ответил. Сделал шаг назад. И вдруг подпрыгнул в воздух и нанёс два удара ногами по воображаемому противнику. У Всеслава отвисла челюсть. Он сам, при всех своих физических данных, ничего подобного не умел.
– Как это у тебя получилось? – выдохнул юноша.
– Мне кажется, будет честным предупредить, что моя хромота не делает меня слабее, – только и ответил Элий.
– Невероятно… – прошептал Всеслав.
Ярость его давно прошла. Но внутри остался какой-то противный свербящий комочек.
Всеслав подался вперёд и зашептал:
– Научи меня драться. Я ведь не учился в гладиаторской школе. Так, немного позанимался в одном месте, потом в другом. Меня же убьют. В первом бою. Научи, а?
Римлянин пожал плечами:
– За день? – Он решил, что Всеслав неудачно шутит.
– А что такого? Покажи какой-нибудь особый приём и…
– Всеслав, это не смешно.
– Что мне делать?
– Откажись. Расторгни договор.
– Ни за что! – Всеслав отвернулся. Убьют – и не будет больше ни побед, ни ошибок. Убьют – значит, Оккатор победил. Значит, так и надо.
– Ты воевал? – спросил Перегрин.
– Я, как идиот, потащился на Калку. – Всеслав рассмеялся кратким смешком. – Понимал, что не надо, что ничего не выйдет. И все же пошёл. Надеялся на чудо. Ведь кому-то везёт, так?
– Тебе повезло, что ты не погиб, – сказал Перегрин и добавил после заметной паузы: – И не попал в плен.
– Это точно, – согласился Всеслав. – Рок сильнее богов, ну а людей – подавно. Это рок нас ведёт. Заставит – станешь рабом и будешь ползать на коленях. Прикажет – выйдешь на арену гладиатором. И с этим ничего не сделаешь. Ну разве что как тот германец, о котором писал Сенека. Всадить себе палку в горло и умереть, лишь бы не идти на арену на потеху толпы. Вот и весь выбор нашей жизни.
– Сколько же тебе лет, Всеслав?
– Двадцать три.
– Откуда ж такой мрачный взгляд на жизнь? – Элий улыбнулся. Парень этот ему нравился и одновременно вызывал неприязнь. Он как будто двоился…
– Неудачник я, – сокрушённо проговорил Всеслав.
– И в чем же твоя неудача?
Всеслав огляделся (не слышит ли кто) и сказал шёпотом:
– Больно мне. Сердце разрывается. Я гладиатор, но не буду исполнять желания. Никогда. Как другие исполняли. Им повезло. А мне – нет. Не успел. Та, настоящая арена кончилась, – Всеслав говорил это, все больше злясь неведомо на кого – то ли на друга своего Перегрина, то ли на себя.
– Кто сказал тебе такую чушь? Если гладиатор сражается на арене, он должен исполнять желания. Иначе он становится убийцей. Это закон, и другого я не знаю.
– Исполнять желания? Ха-ха… «Людям не стало бы лучше, если бы исполнились все их желания», – процитировал Всеслав Гераклита и самодовольно усмехнулся – ему самому очень понравилось, как он ловко ввернул цитату. – Впрочем, нынче желания не исполняются. Странно… прежде гладиаторы исполняли на арене желания и не убивали ради этого. А мы ничего не будем исполнять, но прикончим друг друга.
– Ты собираешься убивать? Ты хочешь убивать? – живо спросил Элий.
Всеслав скривил губы:
– Я могу.
– Ты очень хотел поступить в Академию художеств?
– Теперь не помню… Кажется, очень. Знаешь, у художников есть такое правило… Когда картину пишешь, сначала надо широко раскрытым взглядом смотреть – распахнуть глаза и как бы весь мир обнимать. «Коровий» взгляд называется. А потом прищуриться и всякие мелочи замечать. Так вот и в жизни так: каждодневно зрение своё меняй – то весь мир взглядом охватывай, то мелочи примечай.
Всеслав сразу заметил, что этими словами он римлянина поразил. Тот долго молчал, а потом спросил как-то очень серьёзно:
– А ты бы смог вынести такое испытание, какое другим не под силу? Совершенно немыслимое.
Всеслав растерялся на секунду. Хотел даже пошутить. Но вместо шутки ответил почему-то шёпотом:
– Я не очень сильный. То есть могу… Но не больше других. – Стало вдруг стыдно за то, что он такой средний, ничем не замечательный. – Вообще-то я Рим люблю, – пробормотал он торопливо. – Больше всего на свете. Меня даже Филоромеем прозвали.
Вот если бы они с Перегрином стали друзьями, тогда бы… О, тогда бы Всеслав такое смог!
1 2 3 4 5 6 7 8