Сознание происходящего шло
какими-то скачками, так все и запечатлелось у меня в памяти: отдельные сце
нки представляются мне очень ясно, но, что было между ними, я совершенно не
помню теперь, как не помнил и в дни, следовавшие непосредственно за пируш
кой.
Три сцены представляются мне особенно ярко и рельефно. Роза сидит на кол
енях у Анри и страстно обнимает его, Клара и Пьер возятся в углу на диване,
словно котята, щекочут друг друга, хохочут, пищат, а я и Сесиль сидим близк
о-близко друг от друга, ее нога чуть-чуть касается моей, ее взгляд тонет в м
оих расширенных зрачках, и от этого прикосновенья, от этого томного, жажд
ущего греха, обволакивающего взгляда по телу у меня пробегают колющие ис
корки. Воспоминания бурным ураганом крутятся в мозгу. Вспоминаются мирн
ая жизнь в тихом Лориене, беспокойные грезы, навеваемые прибоем волн, спо
койная жизнь в Париже, столь далекая от прежних мечтаний и надежд… И мозг
острой молнией пронзает безумно-сладостная мысль: в этом взгляде, в этом
прикосновении все оправдание, разрешение, осуществление детских грез…
А Сесиль пригибается совсем близко к моему лицу и что-то шепчет Что?
Волны тумана сгущаются и заслоняют дальнейшее.
Потом они снова разрываются. Розы и Анри уже нет, Клара и Пьер в судорожном
объятии сплелись и замерли в уголке дивана. Тускло горят свечи, освещая з
алитый вином стол. Я и Сесиль стоим совсем близко от двери. Сесиль нежно тя
нет меня за руку и шепчет:
Ц Пусть их себе! Что нам до них? Идем же, мальчик мой, идем, я так люблю тебя!

Жгучая струя хлынула в мой мозг и пеленой красного тумана снова поглотил
а дальнейшее. И в третий раз разрывается туман, чтобы выявить передо мной
картину, которая заставляет низко-низко опускаться мою седую голову.
Мы одни в комнате Сесиль. Воздух душен и пропитан странным ароматом. Что э
то Ц запах ли духов, или благоухание чего-то мне неведомого? Еще сильнее
кружится голова… Сесиль медленно протягивает руки, обвивает меня ими, пр
ивлекает к себе, не отрывая от меня взгляда расширенных глаз, и мы сливаем
ся в бесконечном, страстном поцелуе…
Ночь любви! Сколько очарования в этих двух словах! Но это очарование было
бы еще больше, еще победнее, если бы за ночью любви, как и за всякой другой, н
е следовало утро!
И оно наступило, мое утро.
Маленькая грязная комната. Платье и белье, беспорядочно разбросанные, ка
к попало. Не очень молодая, сильно пожившая женщина с увядшими формами и ж
елтым помятым лицом. И сам я, какой-то запачканный, опозоренный, еле сдерж
ивающий горькие рыдания, ощипанный птенчик.
Много дурных минут переживал я в жизни, но не помню, чтобы какая-нибудь др
угая сравнилась по остроте презрения к себе с минутой этого пробуждения!

Моя связь с Сесиль на этом и закончилась Ц тому была целая совокупность
причин, из которых каждой в отдельности было уже совершенно достаточно.
Сесиль жила любовью, и театр являлся для нее только своего рода бульваро
м, как говорят теперь, в XIX веке. Как женщина не первой молодости (ей было око
ло тридцати, а ведь для девушки, начавшей жизнь с четырнадцати лет, это Ц
почтенный возраст), она могла забыться на минуту, отдаться капризу, но не п
одчинить последнему всю свою жизнь. А что был я для нее? На роль постоянног
о друга сердца, которого удаляют, когда является «хлебный» клиент, я не го
дился; содержать Сесиль я не мог. Она сорвала с меня цвет моей чистоты и уд
овольствовалась этим.
Да и сам я был готов на что угодно, только не на продолжение нашей связи: с э
той ночью для меня было связано представление о таком непреоборимом оме
рзении, какого я никогда потом не испытывал.
В первые минуты после своего падения я готов был убить себя с отчаяния; но
потом это ощущение сгладилось, и время от времени я с легким сердцем шел и
скать чувственных удовольствий у доступных женщин. В том-то и был весь уж
ас первого падения: оно пробудило во мне зверя-мужчину, уже не свободного
от реальных грез и желаний.
Хотя связь с Сесиль распалась сама собой, но мне была невыносима мысль жи
ть близко от нее, под одной кровлей. Я переехал в комнату на улице Фоссэ-Сэ
н-Жермен, которую теперь называют улицей д'Ансьен-Комеди. Ввиду того, что
в то время на этой улице помещался старейший французский театр «Комеди Ф
рансэз», большинство домов там разбивалось на комнаты, а не на квартиры. И
я зажил среди самой пестрой обстановки, среди номадов искусства Ц комед
иантствующей братии Парижа. Сесиль, игравшая в «Комеди Франсэз», изредка
навещала меня, но чисто по-дружески, и ничто в ее обращении не давало и тен
и намека на наш прошлый эпизод. Случалось, что она занимала у меня деньги,
когда дела шли плохо; бывало, она заходила за мной, чтобы дать мне возможно
сть даром посмотреть представление. Вообще редко даже мужчины так дружа
т между собой, как дружили я и Сесиль. Но как чисты ни были теперь наши отно
шения, а нечистое прошлое нашей дружбы сделало свое дело. Я уже был не юнош
ей, а мужчиной, которому вскоре пришлось поплатиться за свое пробуждение
.

IV

Однажды под вечер, в праздник, я вышел из дома купить себе чего-нибудь на у
жин. Стояла такая дивная погода, что мне жалко было сразу же возвращаться,
и я решил немного прогуляться. По дороге я встретил кого-то из приятелей,
мы гуляли довольно долго, а потом зашли поужинать в кабачок. Была уже ночь
, когда я возвращался на улицу Фоссэ, помахивая пакетиком с напрасно купл
енными ветчиной и хлебом. Я был в отличнейшем настроении и весело насвис
тывал залихватскую уличную песенку. Вдруг она сразу замерла на моих уста
х: подойдя к двери, я вспомнил, что оставил дома ключ от коридора!
В доме, где я жил, оба верхних этажа, сдававшихся под комнаты, имели отдель
ный вход, при котором никакого консьержа не полагалось: дверь в коридор з
апиралась около одиннадцати часов вечера, и запоздавшие жильцы отпирал
и их своим ключом. Но ведь я, выходя из дома, не предполагал, что загуляю до т
акого позднего часа, а потому и не взял с собой ключа. Как же мне быть тепер
ь и как попасть к себе?
Я присел на скамейку и стал раздумывать, меланхолически любуясь зеленов
атыми бликами, щедро рассыпанными по фасаду противоположных домов полн
ой луной. Да, ночь стояла дивная, и улица казалась очень красивой в мистиче
ских лучах Селены. Тем не менее любоваться этими красотами до утра мне во
все не улыбалось.
И вдруг я вспомнил, что в наш коридор имеется еще другой вход с лестницы, г
де расположены двери дешевеньких квартир, заполнявших нижние этажи. Пра
вда, чтобы пробраться к этому ходу, надо было сначала проникнуть через во
рота, которые тоже запирались с наступлением ночи, но перемахнуть через
забор было не так уж трудно для моих семнадцати лет. Не раздумывая далее, я
решил осуществить свою мысль.
Через забор я перебрался без всяких затруднений и оживленно зашагал по л
абиринту грязного двора. Вот я и у лестницы! Только бы не попасть в чужое п
омещение и через несколько минут я буду у цели!
По грязной, скользкой лестнице приходилось взбираться с осторожностью
Ц при малейшей поспешности нога могла подвернуться, а падение в этой те
мноте обещало мало хорошего. Тем не менее я поднимался довольно быстро, т
щательно отсчитывая этажи. Наконец я очутился на довольно широкой площа
дке, от которой боковая лестница в несколько кривых ступеней вела к задн
ему выходу комнатного коридора. Из довольно большого разбитого окна пло
щадки широким потоком лился мягкий лунный свет, позволяя ориентировать
ся с большей уверенностью. Ура! Я не ошибся: еще несколько шагов Ц и я буду
дома!
Я уже занес ногу, чтобы преодолеть последние три ступеньки, отделявшие м
еня от коридора, как вдруг тихий плач, послышавшийся откуда-то со стороны
, заставил меня остановиться и прислушаться. Да, кто-то тихо всхлипывал со
всем близко от меня. Но где? Как раз в тот момент, когда я стал осматриватьс
я по сторонам, плач прекратился. Пожав плечами, я снова занес ногу, но в это
т момент опять послышалось жалобное всхлипыванье. Теперь я ясно расслыш
ал, что плач раздавался из дверцы направо. Там был небольшой чуланчик, и в
этом-то чуланчике плакал неизвестный ребенок.
Дети от малых лет и по сию пору остаются моей слабостью. Как бы дурен, капр
изен, зол ни был ребенок, я никогда не мог понять, как же можно заставить пл
акать маленького человечка? Ведь он еще наплачется в жизни! Словом, поняв,
что это плачет ребенок, я сейчас же направился к чуланчику и открыл дверь,
тотчас впустив поток лунных лучей. В первый момент мне показалось, что в ч
уланчике никого нет, но, приглядевшись, я заметил в углу какую-то скорчивш
уюся фигурку, притаившуюся и со злобой испуганного зверька глядевшую на
меня.
Я сделал несколько шагов вперед. Фигурка еще глубже забилась в угол, и сда
вленный голос угрожающе прошипел: «Только подойди!.. Только тронь!.. Я-те гл
аза выцарапаю!» Ц и дикое существо протянуло вперед руки, растопырив и с
крючив худые, бледные пальцы.
Ц Полно! Ц спокойно и ласково сказал я, Ц разве я хочу тебе зла, девочка?
Просто я услыхал твой плач и подумал, не могу ли я чем-нибудь помочь твоем
у горю. Ну, расскажи же мне, кто ты такая и отчего ты плачешь?
Ласка моих слов сделала свое дело. Девочка закрыла руками лицо и сквозь р
ыдания сказала:
Ц Ах, я так боюсь, так боюсь… Что-то скрипит, что-то стонет… И крысы бегают!
Я заснула немножко, а они принялись возиться и скакать через меня… И есть-
то мне хочется, просто моченьки нет, просто все нутро свело…
Ц Да откуда ты? как ты сюда попала? Ц воскликнул я, не зная, что и думать от
носительно странного положения этого ребенка.
Ц Я живу внизу вместе с проклятой, Ц мрачно ответила девочка, Ц она хот
ела избить меня, но я не далась и убежала. А теперь она у Фаншон и раньше утр
а не придет. Вот я и забралась сюда… Я уже было обрадовалась, когда услыхал
а ваши шаги: думала Ц проклятая идет; ведь теперь-то мне бояться ее нечег
о: у Фаншон она выпьет, а, выпивши, становится добренькой-предобренькой!
Ц Кто это «проклятая»? Ц улыбаясь спросил я. Ц Наверное, твоя хозяйка?

Ц Нет, это Ц моя мать, Ц мрачно ответила девочка.
Ц Деточка! Ц в ужасе вскричал я, Ц да понимаешь ли ты, что ты говоришь? Ве
дь смертный грех называть так мать!
Дикарка моментально пришла в бешенство.
Ц Убирайся! Ц закричала она, топая ногами и подымая сжатые кулачонки.
Ц Тоже, подумаешь, какой поп нашелся! Мне и дома-то тошно от проповедей, а т
ут еще всякий проходимец суется… От наставлений сыт не будешь… Ц Но вдр
уг тон ее голоса из злобного сразу стал детски-жалобным, и, поднося кулачо
нки к заплаканным глазам, она продолжала всхлипывая: Ц А мне так есть хоч
ется, так хочется!..
Ц Ну, вот что, деточка, Ц сказал я, Ц здесь тебе оставаться ни в коем случ
ае нельзя. Пойдем со мной, я живу тут наверху, в комнате; у меня найдется что
-нибудь съедобное, ты поешь, отдохнешь, а там мы увидим, что с тобой дальше д
елать.
Ее глаза заблестели голодным, жадным блеском.
Ц Поесть! Ц в каком-то мечтательном упоении протянула она. Ц Как это хо
рошо, поесть!.. Но ты не обидишь меня?
Ц Разве ты не видишь, что я хочу тебе только добра? Ц тоном мягкого упрек
а ответил я.
Ц Хорошо, я вам верю, Ц надменным, почти снисходительным голосом заявил
а девочка, а затем, подойдя ко мне и вложив свою ручонку в мою руку, повелит
ельно сказала: Ц Пойдем скорее, я так хочу есть!
Через несколько минут мы уже были у дверей моей комнаты. Ключ от нее был пр
и мне, я поспешно отпер и сказал моей спутнице:
Ц Погоди минутку, я сейчас зажгу огонь.
Мне очень хотелось поскорее накормить несчастного ребенка, но зажечь ла
мпу было не таким-то простым делом. Говорят, будто какой-то немец изобрел
спички, ими стоит только чиркнуть, чтобы огонь загорелся. Если это так, то
для тех, кто будет читать эту правдивую повесть, добывание огня станет ле
гким делом. Мне же пришлось сначала высечь искру из стального огнива, зас
тавить трут затлеться от этой искры, потом взять спичку (кусочек дерева, о
дин конец которого обмокнут в серу), зажечь от трута серу, подождать, пока
она прогорит, воспламенив дерево, и уже только затем я мог приступить к за
жиганию самой лампы.
Пока я возился с огнем, девочка продолжала стоять у порога. Теперь при све
те лампы я уже мог разглядеть ее. На вид ей было лет тринадцать-четырнадца
ть, она была довольно высока и очень стройна, но казалась истомленной и из
нуренной до последней степени Ц так худы были ее руки и ноги, выглядывав
шие из кучи покрывавших ее невообразимых лохмотьев. Ее лицо, бледное, пок
рытое ссадинами и синяками, уже тогда обещало стать очень красивым. Особ
енно хороши были густые золотисто-русые, прихотливо вьющиеся волосы и н
ежные голубые глаза, поражавшие контрастом между кротостью обычного вы
ражения и дикими огоньками, по временам мелькавшими в них и заставлявшим
и темнеть их безмятежную лазурь. Только в складке рта было что-то тревожн
ое, отталкивающее: в невинности пухленьких губок чувствовалась жадност
ь безжалостного, хищного зверя.
Ц Ну же, иди сюда, милая! Ц ласково сказал я. Ц Я сейчас приготовлю тебе п
оужинать!
Но девочка продолжала нерешительно стоять на пороге. Ее глаза, любопытно
оглядывавшие убогую обстановку комнаты, теперь упрямо и недоверчиво по
тупились.
Ц Да иди же! Ну чего же ты боишься? Ц повторил я.
Девочка подняла на меня взор, и меня поразила перемена, сказавшаяся во вс
ем ее виде: передо мной была уже не девочка, а опытная, знающая женщина.
Ц Вот что, Ц несколько неуверенно начала она, Ц уговор дороже денег… Я,
пожалуй, пойду, только вы уж меня не троньте…
Ц Да неужели ты не видишь, что я хочу тебе только добра? Ц удивленно воск
ликнул я, не понимая истинного значения ее опасений.
На ее губах скользнула бледная, циничная улыбка.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3