Оттяпал у меня ресторан на Фонтанке и ночник на Вознесенском. Уверен, что я не вернусь. Карбид у нас утонченный сладострастник, сношается с родной сестрой.Сергей догадывался, что Праслов набрасывает эскизы к их будущей совместной стахановской вахте.Тем временем камера вырвала из застолья новый портрет: пухлогубого и тяжелоносого человека с раздвоенным подбородком, в глазах которого шкодливо поблескивали контактные линзы. Персонаж чему-то по-тихому улыбался.– Махно. Смешная кликуха для еврея. Любит трахать малолеток, наряжая в пионерскую форму. Трется по Смольным, нашего брата, депутатишек, скупает и складывает в кулек. Короче, не мнит себя вне политики. – Праслов мял ладонью кистевой эспандер. Депутату западло просто так сиднем сидеть – для поддерживания формы использует все паузы. – А начинал с туфты. Подмял гонялово в табачный кризис на Мурманск сигарет «Арктика» с золотым ободком. Они там были дюже в фаворе. Тщеславен. Наверняка видит себя на трибуне, делающим ручкой проходящей толпе демонстрантов.«На последнем можно сыграть», – Шрам долепил про себя недосказанное депутатом вслух.– Вот и все, – закончил Жуф свою повесть.Опять пришла пора Шраму вдашшвать кнопку передачи.– А теперь кассета. Слышишь, Багор?Багор показал в камеру открытую ладонь, мол, все путем, Шрамыч, и достал из кармана диктофон.Запись телефонного разговора Жуфа и его хозяина, прослушанная в сторожевой хибаре перед признанием Жуфа, зазвучала теперь в студии.– Что это? – Шрам показал на появившийся в правом нижнем углу экрана синий квадрат с белыми цифрами.– Плюс двенадцать, – издали разобрал Праслов. – Температура окружающей среды.– Мастера идиотничают. Обкурились, – сказал Антон. Зависть показала кроличьи уши. Еще Антон подумал, что происходящее будет покруче, чем «Моргал комбат», только высказать эту простую мысль вслух уже не решился.– Что будем делать, соколик? – Жидкие кристаллы экрана сложились в портрет давно отсутствовавшего в эфире Вензеля. – Итак, твой бывший кореш, просравший верность тебе в азартной игре, назвал нам имя человека. И голос на пленке попадает в жилу. Мы как, его ответку послушаем, или ты продолжишь?Шрам прокашлялся.– Мы с Филипсом в корешах ходили. Пацан по понятиям жил. За него спросить хочу. Да не по подляне разобраться, а по закону. Трубач же у нас в авторитете, так что суд людской решать должен.Шрам замолчал.– Что скажешь, Трубач?Трубач, чей голос звучал с пленки, улыбнулся в объектив своей голливудской улыбкой.– Пацан туфту гонит. Пацан шрамовский, что нужно, то и вякнет. Запись – лажа паленая.– А что запись?! – Голос звучал громче всех предыдущих, побывавших в эфире. – Я тебе не такой запись дам! Фильм в бане с дэвками про кого хочешь сниму…Камера, лихорадочно заметавшись, отыскала разевавшего глотку. Лицо кавказской национальности.– Харчо, – сказал Шрам.– Харчо, – повторил депутат. – Любитель садистского порно, снятого с натуры. Поговаривают, собрал у себя солидную видеотеку из чеченских кассет, на которых расстреливают наших парней, заложникам отрубают пальцы и отрезают уши. Предпочитает пытать своих штрафников собственноручно.– Харчо. – Талалаев давно о себе не напоминал. – В девяносто четвертом внаглую наехал, хотел Морской вокзал под себя подмять. Стенки изрешетил, аквариумы побил. Секретаршу Юлю покалечил. Но потом отлетел очень далеко.– Я тебе сто свидетелей куплу! – пообещал напоследок Харчо.И тут Вензель задал всем людям очень правильный вопрос:– А зачем Шраму клепать на Трубача, зачем к нам выходить с предъявой? Вот ты, Трубач, кое-что должен «Венком-капиталу», а еще и в обидках на Шрама за комбинат нефтеразливной. Про то всем известно. Эдик Русев, у которого Шрам комбинат из рук вырвал, с тобой, Трубач, корефанился. Тебе он толику американских денег обещал. Шрам на тебя зуб иметь не должен, он свое получил, а вот у тебя, Трубач, зуб на него больной.– Вензель не подводит, – сказал Праслов.На подсуживание Вензеля они рассчитывали крепко. Потому что нет никакого смысла Вензелю нынче топить Шрама. Старая галоша надеется через Шрама добраться до эрмитажных списков – полумифических документов с компрой на половину городских чинуш. Типа, кто в застойные годы руки об продажу за бугор шедевров пачкал. Отсюда на сегодняшний день Шрам ему нужен живым и не слишком изувеченным.И еще кое на кого они ставили. И пора бы этой ставке сыграть. Пока, чего уж кривить душой, предъява к Трубачу смотрелась щупло и вшиво. Но если их расчет на одного человечка оправдается…– Шрам в Виршах сидит, а это от города далеко, – как всегда, стал подпевать Вензелю Жора-Долото. – Шрама в город не пустили бы, а из города чего ж не поехать периферию захватывать. То есть я к чему. К тому, что Шрам не дурной, чтоб на трубачевский кусок хавалку раскрывать.– Может, у них личные терки? – выдал предположение некто, оставшийся за кадром.Шрам решил, что самое время ему вмешаться.– Я вам, люди, еще одно сказать хочу. Жуф про Павла говорил. Так то, типа, ординарец, как Петька при Чапае. Он повсюду Трубача сопровождает. И сейчас должен околачиваться где-то на тесемочке.– Дожидается, – заверил Багор, который вместе с Петро и Жуфом стоял на фоне морской волны, и потому в кадре смотрелся весьма романтично.– Ну-ка, ну-ка. Давайте его сюда. Я с ним сам поговорю, – промурлыкал Вензель. – Очень уж меня разлюбопытило, кто кого изобидел. Сходи-ка, Балык, с людьми Шрамовыми. Жаль, Клима Сибирского с нами нет, вот он запутан разбирая, равных не зная.«Эх, – подумал Шрам, – в тему было бы сейчас рассказать правду про Клима, да дела „угловые» рано пока на людей выносить».Дожидаясь возвращения Балыка, режиссер переключил телевнимание на Трубача. Благодаря его улыбке можно было картинку на экране принять за рекламу зубных паст всех скопом.Зубы, как коричневый цвет кожи и мясистый нос, достались Трубачу от его папани, студента Техноложки, уроженца Габона. И реально человек был трубачом, когда-то дудел на трубе в бандах с приставкой джаз. Теперь же он контролировал треть бензоколонок в городе, и его бензиновому бизнесу очень не помешал бы нефтеперерабатывающий комбинат в Виршах. А кому он помешал бы, с другой стороны?Привели Павла и подвели к Вензелю.– И ты подойди. – Вензель вынул ладонь из кошачьей шерсти и поманил пальцем Жуфа.Павел достал платок, вытер пот со лба. Его ладонь удостоилась крупного плана. На большом пальце не хватало фаланги.– Узнаешь его? – Вензель показал Павлу на Жуфа. – Ну, ты повспоминай пока, соколик, и меня послушай. Врать мне не смей. Врать людям не смей. – Старикан не отпускал глаза Павла из своих гадючьих глаз. – Ты – человечек подневольный, с тебя спрос за исполнение приказов невелик. А вот за вранье спросится сполна. Так что ты надумал? Узнаешь вот этого рядом с тобой или нет? Не слышу?– Узнаю, – выдохнул Павел.– Опаньки! Готово! – Спортолюбивый депутат, сжав края табурета ладонями, сделал «уголок», – Я ж тебе говорил, чтоб Вензель да не развел!– Вот теперь Жуф получит, что просил. – Шрам потянулся к сигаретам. – Ствол и патрон.А потом Павел выложил все. Заглотила акула крючок – всей акуле пропасть.Пока Вензель вытягивал из Павла сказ о подставе Трубачом Шрама, режиссер трансляции уже отвязывался в доску. «Догоняется, – пояснил происходящее Антон. – А по жизни мнит себя непризнанным Тарковским». Глаза во весь экран, значок мастера спорта на лацкане пиджака, безмятежная улыбка на светло-коричневом грызле, растопыренные пальцы на скатерти и скачущая между ними вилка, перечница над рюмкой, сыплющийся в водку перец, по-зековски напополам разломанная пачка «беломора», пасть зевающего кота, крошки на столе, на который падает тень от трости Вензеля. Переход на чёрно-белое вещание, когда в кадр брался Жуф или Павел.– Что, Трубач, сдал тебя твой ординарец? – проскрипел Вензель.– Павла купили, – как ни в чем не бывало продолжал светить в камеру «дироловской» улыбкой Трубач. – Предъява не катит. Двух дешевых шестерок купил, липовую пленку замайстрячил – расход для Шрама небольшой.И замолчал, типа, буду я вам тут оправдываться из-за предъяв всякой швали. А затихший клопом Антон сознался себе, что не рискнул бы с этим Трубачом срубиться даже в ни к чему не обязывающий «Квейк 3, Арена».– Что скажете, люди? – обратился Вензель к толковишу.– А что они скажут? – неожиданно напомнил о себе со шконки Талалаев. – Когда старикашка не впрямую, но ясно дал понять, какого мнения он сам придерживается.Люди за столом были немногословны: «если б еще самого Шрама завалил, но через пацана невинного ментам подставлять – гнилье полное», «похоже, Трубача работа», «нельзя так дела меж нами вести, до полной беспредельщины докатимся», «темная история». Только Харчо разговорился, но своей горячностью, переходящей в невнятные угрозы неизвестно кому, оказал Трубачу, за которого вступался, медвежью услугу. Большинство склонилось к тому, что Трубач поступил не по понятиям и тем поставил себя вне закона.Теперь Вензелю предстояло вынести окончательный вердикт.– Слышал, что люди сказали? Вован на твоей совести, Трубач. И Шрама ты подставил. Короче, за этим столом нет тебе больше места. Иди себе. Он твой, Шрам.Легонько кольнуло Шрама, что теперь он вроде как обязан депутату, хотя тот пальцами шевелил только чтоб эспандер мурыжить. И вывернись вилы в обратную сторону, остался бы Праслов сбоку от экрана цел-невредим.Впредь наука Шраму. Когда будет вписываться в следующие компаньоны, загодя сломит ответ, кто чем отвечает в «форс-мажорных обстоятельствах».А затихарившийся Антон с удовольствием прикинул, что миссия выполнена и уже завтра адвокат Антошку отмажет. И вернется гениальный хакер к милым сердцу мухоморам, колесам и лучшей дури из Краснодарского края. Глава шестнадцатаяКРЫСЫ Чего вы, мужики, совсем раскисли?Ведь это я, чтоб было веселей.А ну, давай, отставь дурные мысли!А ну-ка, Димедрол, давай налей! 1 Все свободные от дежурства, то есть почти все, старшие и средние чины изолятора временного содержания «Углы» понуро сидели на вытертых и расшатанных стульях в актовом зале. Человек около пятидесяти: красномордые, будто обветренные прапора, серокожие, задроченные службой лейтенанты, зам по хозчасти капитан Ильченко Сергей Варламович, финансист майор Белоусов Арнольд Евгеньевич, зам по режиму капитан Усачев, начтех старлей Ижицев Константин Эдуардович и прочие, прочие, прочие. Вот только зама по воспитательной работе полковника Родионова среди собранного личного состава не наблюдалось. Забыли пригласить.– Значит, так, слушать сюда и выполнять! – рубил воздух сверху вниз граблей, занявший отсвечивающую лаком трибуну на сцене, полковник Холмогоров. – Вот где у меня стоит этот бардак! – Для разнообразил ладонь полковника рубанула воздух поперек шеи точь по кадыку. – С сегодняшнего дня приказываю прекратить всяческие цацканья с контингентом. С сегодняшнего дня за любое нарушение должностных инструкций выговор с занесением в личное дело, а за следующее нарушение – по статье «Ж» милости прошу вон, на хер отсюда в народное хозяйство! Ясно?! И плевать мне, что один всего год оттрубил, а другой десять отмахал. Буду увольнять, невзирая на прежние заслуги!Подчиненные прятали глаза. Кто кисло пялился на оставшуюся от прежних времен наглядную агитацию типа «На свободу с чистой совестью!», кто драил глазами собственные ботинки. Все прекрасно секли, откуда ветер дует. Подчиненные знали, что в такие минуты полковник становится несгибаем, как швеллер. И ничем из его упертой бронебойной башки пагубные идеи не вышибить. Как заявил, так и будет внедрять.На задних рядах испугано отложили до лучших времен незаконченный морской бой. Начтех Ижицев тихонечко захлопнул и засунул под задницу учебник «Муниципальные органы правопорядка», осенью экзамены в академию, но гут бы под горячую руку не угодить.– Значит, так! Довести до личного состава и контингента, что впредь до особого распоряжения запрещаются любые поблажки по отношению к подследственным. Каждый, пусть даже самый минимальный проступок временно содержащихся следует карать четко и безотлагательно карцером. А кому не хватит карцеров, мы придумаем, чем карать! Также для усиления дисциплины отменяются необоснованные переводы подследственных из камеры в камеру, отменяются дополнительные свиданки и прочие нарушения. Также, впредь до особого распоряжения, отменяется прием передач от родственников по всем категориям содержащихся правонарушителей без исключения. Вопросы?! – Пунцовый, как пожарная машина, Игорь Борисович обвел зал взглядом столь гневным и пронзительным, будто и не подчиненные перед ним, а сами подследственные. Отметил робкое шевеление в первом ряду и кивнул.Несмело заскрипел стулом и вытянулся «смирно» старший прапорщик Мамаев, отсчитывающий последние недельки до пенсии расплывшийся хряк, как раз таки и ответственный за пост приема передач.– Прошу прощения, Игорь Борисович, требуются основания, чтобы прекратить прием дозволенных продуктов.– Основания? – загрохотало с трибуны. – Объявляю карантин. В лазарете кайфуют три подследственных с жалобами на боли в желудке. Таких оснований достаточно?– Достаточно! – с видом «А я что? А я ничего, мне две недели до пенсии осталось…» сел на место старший прапор.– Еще вопросы есть?! – забрызгал начальник шипящей слюной микрофон.Каждый из сидящих перед трибуной затаил дыхание и замер, боясь скрипнуть стулом. Вполне в духе полковника было, не дожидаясь реального проступка, найти сейчас козла отпущения и устроить показательную порку.– Нет вопросов? Всем все ясно? Выполнять! И теперь пусть мне кто-нибудь попробует заявить, что в «Углах» бардак! – И первым, тяжело шагая сначала по сцене; потом по ступенькам, потом мимо подчиненных, полковник скрылся за дверью.В коридоре гуляли сквозняки и было прохладно. На стенах под стеклом хранились реликвии: фуражка с синим околышем довоенного образца, наган со сточенным бойком, некогда принадлежавший лично товарищу Дыбенко, серебряные наручники – подарок от северокорейских друзей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34