Наталья Нестерова
Фантазёрка

ПРОСТИТЕ МЕНЯ!

Внуки теплых чувств к бабушке не питали. В детстве она не забирала их на каникулы, не приезжала в гости, не слала гостинцы и подарки, словом, никак не участвовала в воспитании. Логично, что, повзрослев, внуки платили той же монетой – забвением. Двоюродные брат и сестра, Марина и Антон, не видели бабушку ни разу, только знали о ее существовании. Родители Марины и Антона, соответственно бабушкины дочь и сын, умерли трагически рано, бабушка своих детей пережила. Еще бы! Она себя берегла. Бывшая прима областного оперного театра, она и на пенсии сохранила замашки капризной избранницы судьбы. Пока могла себя обслуживать (скорее – находились те, кто ее обслуживал), сидела в своей провинции, не вспоминая о внуках и правнуках. И вот заявилась в Москву. Здравствуйте, я ваша бабушка, подвиньтесь и будьте любезны ухаживать за мной!
У Марины и Антона ситуации схожие: квартиры небольшие, купленные в кредит, дети маленькие – у Марины дочери два года, сыну Антона девять месяцев. В обеих семьях отцы работают с утра до вечера, мамы сидят с малышами. Каждая копейка на счету, каждая минута сна – подарок. Им не хватало многого, но только не совершенно чужой, хоть и родной по крови, бабушки.
Вначале бабушка поселилась у Марины. Согласия не спрашивала. Поставила перед фактом, позвонив по телефону:
– Еду к тебе провести остаток жизни.
– В каком смысле «еду»? – опешила Марина.
– В смысле – поездом. Встречайте. Кажется, поезд приходит утром. Меня проводят. Вагон пятый. До встречи.
Марина положила трубку, повернулась к мужу и, вытаращив испуганно глаза, промямлила:
– К нам едет бабушка. Вагон пятый. Жить.
– Чего-чего? – не понял Андрей, муж.
– У меня есть бабушка… биологическая, я тебе рассказывала…
– Не помню.
– Да я сама о ней тысячу лет не вспоминала. На похороны мамы не приехала. «Мне вредны отрицательные эмоции», – передразнила Марина, вспомнив свой давний разговор с бабушкой. – И с рождением правнучки не поздравила…
– А теперь? – поторопил Андрей.
– Теперь она, кажется, собирается у нас умирать, в смысле: жить до смерти.
– Нам только умирающей бабушки недоставало!
Они повздорили. И получилось, что Марина, сама в панике, вынуждена была доказывать мужу, что есть моральные ценности, которые не обсуждаются. Марина расплакалась, не столько из-за черствости мужа, сколько от предчувствия, что их жизнь превратится в форменный кошмар.
Андрей сдался, поднял руки. Сказал:
– Ладно, пусть бабушка поселяется. Поближе к воде, то есть к водопроводному крану. Все равно, кроме как на кухне, разместить негде. Не на балконе же устраивать. Там она быстро околеет. Что, впрочем, было бы неплохо.
И на протестующий рык Марины примирительно оправдался:
– Шучу, прости! Кто у нас, говоришь, бабушка? Меццо-сопрано на пенсии? Будет правнучке колыбельные исполнять, а мы сможем хоть иногда вечерами вырываться из дома.
Но Андрей глубоко заблуждался, рассчитывая, что Маринина бабушка станет нянькой.
Встречали ее больше трех часов. Андрей отпросился с работы. Три поезда из бабушкиного города приходили в девять, десять тридцать и одиннадцать сорок. Два выхода на перроны были ложными. Вокзальная обстановка нервировала. Суматошные люди с чемоданами и баулами, алчные навязчивые таксисты, толкотня, дурные запахи, мусор, пустые бутылки от пива на каждом шагу, обилие пьяных и подозрительных личностей – московские вокзалы, как их ни отмывай, все равно остаются филиалами клоаки.
Андрей звонил на работу и говорил, что задерживается. Марина звонила соседке, которая присматривала за дочерью, и уговаривала посидеть еще часок. Андрей терпеть не мог расхлябанных, необязательных людей, которые пожирают чужое время. Что стоило бабушке заглянуть в билет на номер поезда? Ничего не стоило. И не пришлось бы им киснуть на вокзале, когда дел невпроворот. Он выговаривал жене, словно та несла ответственность за легкомыслие бабушки. Марина молча слушала упреки и вспоминала слова мамы: «Родителей не выбирают. Твоя бабушка – натура неординарная. Нам еще повезло, что живем далеко друг от друга». Везению пришел конец?
Бабушка приехала в одиннадцать сорок. Марина ее мгновенно узнала, хотя никогда не видела. Из воспоминаний детства: мама и дядя шепотом злословят, называют бабушку вечно загримированной актрисой. Она так и не разгримировалась, напротив – поверх старой краски наслаивала новую. На перрон вышла дряхлая королева в наряде и макияже куртизанки.
«О боже! – мысленно ужаснулась Марина. – У нее ресницы приклеенные».
Над искусственно большими, в комочках туши, ресницами синели тени. Толстый слой пудры покрывал лицо, проваливался в глубокие морщины, делая их еще заметнее и наводя на мысль о бороздах, процарапанных острым предметом, вроде шила. Румяна на щеках клоунски пунцовели. Дешевая жирная помада растеклась, уплыла в морщинки над губой, и поэтому казалось, что бабушка недавно пила кровь. Редкие седые волосы не закрывали голову, которую венчал шиньон в виде большого засушенного инжира – такой же кривой и сухой. Цвет шиньона на три тона отличался от своих волос, сквозь которые просвечивал череп.
На бабушке был ядовито-розовый костюм, с рюшами на груди, на талии и по подолу юбки. В ушах болтались крупные серьги, оттянувшие мочки, как у дикой африканки. Пальцы унизаны перстнями самоварного, позеленевшего от времени золота, с «камнями» величиной с грецкий орех.
Проходящие мимо люди, торопившиеся, занятые своими мыслями, по-вокзальному суетливые, на бабушку оглядывались. Было на что смотреть.
Бабушка подставила внучке щеку для поцелуя. В нос Марине ударил крепкий запах томных духов.
– Бабушка, это мой муж Андрей.
Оглядев Андрея с ног до головы, бабушка изрекла:
– Примерно так я себе и представляла.
Андрей не понял, комплимента удостоился или оскорбление заработал. Его первой реакцией при виде чикчирикнутой старушки в розовом была широкая ухмылка. А потом оказалось, что это и есть Маринкина бабушка. Быстро сменить выражение лица с насмешливого на почтительное получилось не сразу.
Бабушка распоряжалась:
– Вынеси мои вещи из вагона.
И спрашивала:
– А где носильщики?
– Я сам, – суетливо дернулся Андрей. – Какое место, купе?
Пока они ждали прибытия бабушки, насмотрелись на услуги носильщиков. Те брали по сто пятьдесят рублей за место, будь то хоть сундук, хоть легкая авоська. Но и этот тариф кончался на незримой границе вокзала. А за границей – двойная плата. Марина и Андрей наблюдали несколько сцен, когда носильщик, провезя багаж лишние пятьдесят метров до автомобиля, вынуждал людей платить несусветные деньги, грозил милицией и тыкал пальцем в табличку на своей тележке, где двойной тариф обозначался меленько-меленько.
Пока Андрей сновал из вагона на перрон, бабушка упрекнула Марину:
– Не догадалась с цветами встретить?
– Извини! – смутилась Марина.
С бабушкой прибыло столько вещей, что и одним носильщиком было немыслимо обойтись. Бабушка ехала одна, остальное пространство купе занимали ее чемоданы, коробки и сумки. Они перетекли на тележки носильщиков и возвышались корявыми пирамидами.
«В одно такси не поместимся, – переглянулись Марина и Андрей, – и в два вряд ли. Влетит нам в копеечку».
Они планировали, что Андрей отойдет от вокзала и поймает машину. Марина с бабушкой подождут. Потому что вокзальные таксисты ломили цены запредельные. До места, к которому красная цена четыреста рублей, таксисты требовали две тысячи и с неохотой на полторы соглашались. Но поймать три машины и подогнать их к вокзалу было нереально.
Поняв безвыходность Марины и Андрея, стоящих у груды багажа, таксисты ни в какую не соглашались снижать плату.
– Что за вульгарные торги? – хмыкнула бабушка-аристократка.
«Может, ты сама и выложишь девять тысяч рублей за доставку своего барахла? И заодно оплатишь носильщика?» – подумала Марина. Но вслух ничего не сказала. Лихорадочно соображая, как в их маленькой квартире разместить бабушкины вещи. Если их просто внести и поставить, не останется места для передвижения.
Ехали на трех машинах. Потом Андрей сбегал домой за деньгами, чтобы расплатиться с таксистами, таскал вещи наверх. Как и ожидала Марина, в квартире стало не повернуться.
Андрей уехал на работу, потный и злой.
– Бабушка, это твоя правнучка, – представила Марина дочь, испуганную вторжением чемоданов и коробок.
– Здравствуй, девочка! – ущипнула бабушка ребенка за щеку, не подумав спросить об имени. – Так! Никаких «бабушек» и тем более «прабабушек». Зовите меня Эмилия. Ясно? Девочка, повтори: Эмилия.
– Миля, – повторила малышка.
– Тесно у тебя, – скривилась бабушка Эмилия.
– Что имеем, – огрызнулась Марина.
Она-то считала, что покупка однокомнатной квартиры в Москве, да не на окраине, – свидетельство их с Андреем благополучия.
– Где я буду жить? В комнате?
– Нет, извини. Спать ты будешь на кухне.
– Что? Как прислуга? Кухарка?
– Бабушка, то есть Эмилия, – старалась держать себя в руках Марина, – в комнате ребенок, который просыпается по ночам, да и мы с Димой.
«Скажи спасибо, что тебе кухню выделили», – хотелось добавить Марине. Но она промолчала. И в последующие дни у нее выработалась привычка думать одно, говорить – другое.
– Кроме кухни, могу предложить только ванную или балкон.
Эмилия мгновенно учуяла зреющий бунт внучки. Ткнула корявым старческим пальцем с вызывающе красным маникюром Марине в грудь:
– Не груби! Я этого не люблю. Еще будешь благодарна, что я у тебя остановилась.
– Бабу… Эмилия, душ примешь после дороги (смоешь свой жуткий макияж) или завтракать? – спросила Марина.
– Чашку хорошего кофе и сигарету, – распорядилась старушка.
В течение рабочего дня злость Андрея перегорела. На кого злиться? На Маринку, которая пожертвовала карьерой ради их ребенка? Два с лишним года назад Марина работала с ним на одной фирме, и перспективы роста у Маринки были куда лучше, чем у Андрея. Сейчас ловит каждое слово, когда он рассказывает о производственных делах. Старается скрыть, но заметно – переживает, скучает. И при этом держится молодцом, вьет их семейное гнездышко. Да и мать она замечательная. Теперь же на Маринку свалились новые проблемы в виде бабушки, которая явно с норовом. Актриса, ёшкин корень, а выглядит как старая шлюха.
Андрей купил по дороге домой торт. Вошел в квартиру, протиснулся между коробок и оптимистично воскликнул:
– Как тут мои женщины? Что наша бабуля?
Она выплыла в коридор. По-прежнему в боевой раскраске, одета в яркое шелковое кимоно.
– Андрей! Я вас решительно попрошу при мне не выражаться!
И уплыла на кухню.
– Что я такого сказал? – удивленно повернулся Андрей к жене.
– Ее нельзя величать ни «бабушка», ни «бабуля», остальные однокоренные слова также не приветствуются. Только по имени – Эмилия, без отчества, – устало ответила Марина.
Андрей видел, что жена на грани истерики, что слезы у нее стоят близко. Маринка, умница, стойкий солдатик, пасовала перед грубостью и нахальством. Не могла отвязаться от настырных нищих или цыганок на улице, терялась, когда ей хамили в магазине. Андрею эти слабости казались достоинством, проявлением истинной женственности.
Он обнял жену:
– Маринкин! Держись, воробей! Мы ведь вместе. Прорвемся. Что нам одна вздорная старуха? – Последние слова он произнес шепотом.
– Ты не представляешь, ты не представляешь, – быстро и так же тихо заговорила Марина. – Она все требует делать по-своему, каждую минуту меня шпыняет, она, она…
– Тихо, тихо! – гладил Андрей жену по спине. – Хочешь, я с ней поговорю и поставлю на место? В том смысле, что, коль приняли вас, извольте подчиняться нашим правилам?
– Не знаю, – задумчиво сказала Марина и с надеждой посмотрела на мужа.
– Решено, сейчас я ей покажу, где раки зимуют. Что конкретно требовать?
Конкретно Марина не могла сказать, потому что все в бабушке, в словах ее и поступках, противоречило нормальным семейным отношениям. К природному эгоизму Эмилии, жившей с единственной установкой баловать и тешить себя любимую, теперь примешивалось старческое слабоумие, вздорность, капризы и нетерпение к чужому мнению.
Из «конкретного» Диме и Марине удались только два пункта. Первый – курить не в квартире, а на лестничной площадке. Второй – бабушка будет питаться вместе с ними, за общим столом.
А поначалу она заявила:
– Желудок у меня деликатный, диета строгая. Домашний творог, сливки, сметана и парное мясо с рынка, овощи и фрукты, обожаю киви, манго и ананасы.
Андрей, которого перепалка по первому пункту – курению – уже вывела из себя, с трудом сохранял спокойствие. Эта старая мымра посмела заявить, что если она шестьдесят лет курит, то и маленькому ребенку дым не повредит! Вот уж нет! Извините! Травитесь никотином сколько хотите, но моя дочь вдыхать его не будет! Он стукнул кулаком по столу и так посмотрел на Эмилию, что та заткнулась.
Перешли ко второму пункту. Тут бабуля и выдала про особое питание.
– Замечательно! – сказал Андрей. – Конечно, если у вас есть возможность питаться рыночными продуктами, никто не возражает. Рынок от нас в четырех троллейбусных остановках. Деньги у вас наверняка имеются, квартиру ведь продали? Покупайте, готовьте что хотите. Мы на ваши харчи не претендуем. Марина, выдели бабушке… пардон, Эмилии полку в холодильнике.
У Эмилии забегали глаза. Она несколько растерялась, что было для нее, очевидно, непривычно, поэтому выглядела жалко – как клоун на манеже, которого освистала публика. Но бабушка быстро взяла себя в руки (актерская выучка) и нацепила маску разорившейся аристократки.
– Да, я продала квартиру, – сказала она.– Но у меня были финансовые обязательства.
– Долги?
1 2 3 4 5