На душе стало значительно легче, как будто мама поговорила со мной. И я внезапно поняла, что не может моя жизнь и дальше быть такой же безысходной. Что-то обязательно должно измениться. Нужно только терпеливо ждать и не упустить свой шанс.
Поэтому последующее мое увольнение из магазина хозтоваров я восприняла стоически. И вот, когда я сладко спала в первый свободный день, зазвонил телефон. Я сняла трубку без душевного трепета, не зная, что звонок этот — судьбоносный.
Спрашивали Софью Павловну Голубеву и, услышав утвердительный ответ, сообщили, что говорят из Парголовской больницы и что мне нужно срочно туда приехать, потому что моя родственница Голубева С. А. находится в тяжелом состоянии и я могу не успеть ее навестить.
— Это какая-то ошибка, — пролепетала я, — у меня нет никакой родственницы с такой фамилией, у меня вообще никаких родственников нету!
— Да? — неприязненно отозвались на том конце. — А она вас назвала как правнучку.
— Правнучку? — Я совсем запуталась.
— Да вы не волнуйтесь, — по-свойски заговорила женщина, — бабуля-то плохая совсем, ухаживать за ней не придется, не сегодня завтра помрет. Ведь лет-то ей сколько!
— Да я совсем не об этом… — смутилась я.
— Так что ей сказать — приедете вы или нет?
— А она не ошиблась?
— Да что вы мне голову морочите! — рассердилась женщина. — Голубева Софья Павловна, одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения, отец ваш — Голубев Павел Алексеевич?
— Нуда, — рассердилась, в свою очередь, я, — раз я Павловна, то и отец, значит, Павел…
— А мать — Анна Ильинична?
— Ой… и правда…
— Ну вот видите! — обрадовалась неизвестная женщина. — Значит, все сходится, ничего бабушка не путает, да она еще лучше нас с вами соображает, когда в сознании. Записывайте, как доехать!
Я хотела сказать настырной тетке, что никуда не поеду, что у меня никогда не было никаких родственников в Парголове, но тут вдруг в голове щелкнуло и вспомнилось, как я третьего дня сидела возле маминой могилы и думала, что важно не упустить тот момент, когда жизнь моя начнет меняться. Вот оно, вот оно, то самое! А если даже не то, от меня не убудет, съезжу, проведаю бабулю, человек при смерти, а я еще раздумываю…
Я собралась очень быстро, потому что и впрямь забеспокоилась, что старушка, назвавшая меня своей правнучкой, не доживет до моего приезда. Ужасно хотелось узнать, правда ли то, что она сказала. Фамилия у нее та же — Голубева, и даже имена у нас одинаковые.
В детстве малораспространенное, устаревшее, как я считала, имя Софья доставило мне немало горьких минут. Начиная с детского сада меня дразнили Соней-засоней, Сонькой Золотой Ручкой и Мамашей. Последняя кличка прилипла уже в школе, когда одноклассники узнали, что тридцатого сентября именинницы не только Вера, Надежда и Любовь, но и мать их София.
Поначалу я очень обижалась, потом привыкла, только спросила у мамы, отчего меня назвали таким чудным именем. Она ответила, что называл отец, и, в честь кого, она не знает. Отец мой, Павел Алексеевич Голубев, работал шофером-дальнобойщиком и погиб в автокатастрофе через восемь месяцев после моего рождения. Никаких бабушек-дедушек с его стороны у меня не было, мама никогда про них не рассказывала, говорила, что у отца никого не осталось. Так что, вероятно, бабуля от старости что-то путает, никак не могу я быть ее правнучкой. Но совпадение имен как-то связывало меня с ней.
Я долго ехала на метро, потом на маршрутке до Парголова, затем долго искала больницу, так что, когда подошла к железным воротам, уже начинало темнеть. Однако меня впустили и показали, куда пройти. Дежурная сестра встретила меня приветливо, оказалось, что это она звонила мне. Она кликнула нянечку, та дала мне белый халат и тапочки и проводила в палату.
Палаты в этой больнице были большие, и везде лежали женщины, в основном старухи. Меня провели в угол, за ширму.
— Совсем плоха, — шепнула нянька, — но в сознании, тебя ждет.
За ширмой горела тусклая лампочка, и в первый момент мне показалось, что на кровати никого нет. Когда же я подошла ближе, то увидела на ней очень худую старушку, почти бестелесную. Седые волосы разметались по подушке, желтая пергаментная кожа, изрезанная морщинами, была как у неживой. Глаза у старухи были закрыты, только хриплое дыхание вырывалось из полуоткрытого рта.
Я беспомощно оглянулась на няньку.
— Алексевна, слышь, Алексевна, — шепотом позвала та, — очнись, приехала она.
Медленно-медленно приподнялись веки. Глаза у старухи оказались темными и живыми.
— Ты кто? — прошелестели бледные губы.
— Я Соня, Софья Голубева, — ответила я, — мне сказали, что вы хотите меня видеть.
Старуха скосила глаза на няньку, и та удалилась.
— Сядь сюда, поближе, — зашептала она хрипло, — вижу, вижу, что наша ты, моей крови. Слушай внимательно. Отец твой, Павел… внуком мне приходился, только я его никогда не видела…
— Его давно нет, — вставила я.
— Знаю, все знаю, — казалось, она проталкивала слова с большим трудом. — Время дорого мне, сил уже совсем не осталось. Ты слушай, не перебивай. Поверь, вины моей в том нету, что ни сына, ни внука не растила, такая уж судьба нам, Голубевым, выпала. И ты, знаю, одна осталась, никого у тебя нет.
— Откуда вы… — Но я прикусила язык, потому что старуха грозно сверкнула глазами. Она торопилась сообщить мне все, что знала.
— Ты не бойся, все переживешь, мы живучие, ничто нас не берет. Все, что у меня есть, тебе оставляю, только об одном попрошу — возьми к себе Багратиона…
В этот момент я твердо поняла, что старуха не в себе. То есть и раньше-то я сомневалась в ее здравом рассудке, а когда она заговорила про Багратиона, то мне сразу же захотелось уйти из этой жуткой палаты на воздух.
— Там, — шептала старуха, — там у доктора бумаги все, он не обманет… хороший человек. Все, что долгие года берегла, тебе оставляю, почти сто лет хранилось, никуда не пропали они… а теперь твои будут. Только слово дай, что кота возьмешь к себе, не выгонишь. Последняя живая душа, что мою жизнь скрашивала, не будет мне покоя на том свете, если его на живодерню отправят…
Внезапно старуха выпростала из-под одеяла костлявую руку и схватила меня за рукав. Хватка у нее оказалась неожиданно сильной. Я попыталась вырваться, но не тут-то было.
— Кота нельзя бросить, — бормотала она, — слово дай, что к себе его возьмешь, он разумный…
— Возьму, — сказала я вполголоса, вспомнив, что сумасшедшим нельзя противоречить.
— Клянись! — Старухин голос вдруг набрал силу. — Поклянись памятью родителей, Павла и Анны, что возьмешь Багратиона, не дашь ему пропасть!
Тут я возмутилась. Еще не хватало, чтобы какая-то совершенно незнакомая бабка трепала имена моих умерших родителей! Я попыталась отойти от кровати, но она вцепилась в мой рукав мертвой хваткой, откуда только силы взялись в этом угасающем теле. Темные глаза смотрели мне прямо в душу.
— Клянись! — повторила старуха, и губы мои против воли выговорили:
— Клянусь памятью родителей, что сделаю все, что ты велишь…
— Вот и ладно. — Старуха выпустила мою руку и заговорила чуть слышно: — Вот и хорошо. Все тебе оставляю, ты мне единственная родня на свете. Дом не продавай, подожди, пока все утрясется. Витьку, соседа, опасайся, подлый он человек, да только жена его еще хуже, хоть и мягко стелет. При них про то, что найдешь, не говори ни слова. Люди завистливые и жадные. Молчи, никому ничего про себя не рассказывай, никому не открывайся. Все у тебя наладится, они помогут, не могут не помочь. У меня счастья не было, так то другое время было. А сейчас все по-иному, хорошая жизнь у тебя будет…
— Да кто они, про кого же вы говорите?
Я вовсе не собиралась задавать этот вопрос, откровенно говоря, мне хотелось скорее закончить пустой разговор и уйти.
— Все, все хорошо будет, только делай, как я велю. А уж я с того света за тобой присмотрю… — бормотала старуха, — не дам в обиду, ты не сомневайся… При жизни не понянчилась, так хоть после смерти пригляжу…
Внезапно она замолчала, как будто прислушиваясь к чему-то внутри себя.
— Время уходит, нельзя больше тянуть. Оставляю тебе алмазы, много…
«Точно у бабки крыша съехала», — подумала я и даже успокоилась.
— Только ты не верь никаким бумагам… меня слушай и запоминай!
Она остановилась и перевела дух, видно, совсем уже не было сил.
— Ты погляди, нет ли там кого… — Старуха глазами указала за ширму.
Я подкралась неслышно и раздвинула створки. Нянечка тетя Дуня стояла в опасной близости, в руках у нее было судно. Когда мы встретились глазами, нянька отвернулась и пошла прочь. Я вернулась на свое место возле кровати и окликнула старуху:
— Софья Алексеевна!
Но никто мне не ответил. Она лежала на спине, глаза ее смотрели в потолок неподвижным взглядом.
«Умерла!» Но я не испытала страха. После того, что пришлось пережить с мамой, я не боялась умирающих.
Тут вошла сестра, потом доктор, ширму отодвинули, а меня попросили подождать в коридоре. Врач вышел через десять минут.
— Она умерла? — спросила я спокойно.
— Нет еще, но вряд ли доживет до утра, — так же спокойно ответил доктор. — Странно, что она так долго держалась. Вот поди ж ты, девяносто два года, а как тело за жизнь цепляется… Удалось вам с ней поговорить?
— Не совсем… — промямлила я.
— Вы завтра приезжайте, может, она и придет в сознание ненадолго. Паспорт свой не забудьте, потому что с документами нужно разобраться.
И я потащилась домой, ругая себя за то, что согласилась приехать. Старухе девяносто два года, и она, конечно, в маразме. Толковала о каких-то алмазах, точно умом тронулась от старости. Но как же она меня-то нашла? И неужели мы и правда родственники? Откуда она взялась на мою голову?
Но я тут же подумала, что бабуля вряд ли протянет до утра, так что долго возиться с ней не придется. Неприятным воспоминанием торчало в мозгу, как она смотрела прямо мне в душу черными глазами и заставила клясться памятью родителей, но я постаралась выбросить это из головы.
На следующее утро я поехала в больницу после долгих сомнений. С одной стороны, ехать ужасно не хотелось, потому что запах болезни и человеческих страданий разбудил во мне тяжелые воспоминания. Всю ночь меня мучили кошмары, и, когда рано утром я проснулась вся в поту и вышла на кухню выпить воды, попавшаяся навстречу Маргарита холодно поинтересовалась, с чего это меня так разбирало всю ночь, что я скрипела диваном, стонала во сне и не давала людям спать. Я хотела ответить, что, когда они с отчимом трахаются за стенкой, я слышу каждый звук, но не возмущаюсь же, но тут в прихожую выскочил Владимир Николаевич, с утра чем-то недовольный, и я ретировалась. При нем мы с Маргаритой никогда не ругаемся — она не хочет, чтобы он слышал, какой у неё становится визгливый голос, и видел, как рожа перекашивается от злости, а я вообще с ним не разговариваю.
Тащиться в больницу не хотелось, но дома делать было нечего. Марго опять привяжется, и все кончится скандалом. И опять же, я вспомнила, что обещала доктору приехать и разобраться с документами. И еще я зачем-то поклялась этой ненормальной старухе, моей новоявленной родственнице, что я сделаю все, как она велит. А я человек ужасно суеверный и верю клятвам.
Кляня в душе себя за мягкотелость, я ехала в метро и пыталась вспомнить хоть какие-то мамины рассказы о родственниках. Нет, она твердо говорила, что у отца никого не было, что он воспитывался в детдоме. И вообще, как это моя прабабка может быть жива до сих пор? Отцу моему в этом году было бы сорок восемь лет, отнимаем от девяноста двух сорок восемь, получается сорок четыре… В принципе, лет в двадцать она могла родить сына, а у того в двадцать четыре года мог родиться свой сын. Теоретически это возможно, но вот куда они все подевались, если отец воспитывался в детдоме? Допустим, его родители умерли, то есть, очевидно, так и есть, не могут же ребенка сдать в детдом при живых родителях, если только они не алкоголики, но что же тогда бабуля не объявилась и не забрала внука к себе? Небось несладко ему было на государственных-то харчах… Хоть говорят, что раньше люди были честнее, в детдомах меньше воровали, все равно жизнь там не сахар…
Снова я рассердилась на себя, зачем согласилась вчера приехать, послала бы по телефону всех подальше, и все. Но странное совпадение имени и фамилии протягивало между мной и умирающей старухой тонкую ниточку.
Дежурная сестра при моем появлении отвела глаза, а вызванный ею доктор сообщил, что Софья Алексеевна Голубева умерла нынче ночью, не приходя в сознание.
Ширму уже убрали, на кровати лежал голый матрац. В кабинете врач протянул мне бумаги, оставшиеся от покойной: ее паспорт, сберегательную книжку, а также завещание, заверенное у нотариуса. В завещании было сказано, что принадлежащие ей полдома со всем содержимым, а также все свое имущество Софья Алексеевна Голубева оставляет своей правнучке Софье Голубевой, то есть мне. Я разглядела фамилию нотариуса — Кулешов. Кроме этого, доктор вручил мне еще синий продолговатый конверт, который был тщательно заклеен.
Он же порекомендовал санитарку тетю Дусю в качестве компетентного человека, который сможет помочь мне с похоронами.
В Парголове все близко, поэтому я быстренько побывала во всех нужных учреждениях. В сберкассе по распоряжению, оставленному старухой, мне выдали вклад в размере двух с половиной тысяч рублей, в собесе еще какие-то деньги на похороны. Тетя Дуся обо всем договорилась, а у меня оставалось еще два неотложных дела — пойти поглядеть на оставленное наследство и найти наконец таинственного Багратиона. В душе занозой сидела мысль что я буду с ним делать?
Тетя Дуся что-то долго бормотала про обмывание и отпевание. На мой вопрос, сколько нужно денег, она долго считала, шевеля губами и подняв глаза к небу, после чего сообщила, что на все про все — девятьсот рублей, включая сюда и водку для могильщиков. Ровно столько было у меня от всех денег, оставленных бабушкой Софьей, и я подивилась в душе на старухину предусмотрительность.
1 2 3 4 5