, слезы в первый раз выступили на глазах его, слезы, к которым женщина, обманувшая его, не имела отношения. Мысли его обратились к умершей матери.«Если бы она была жива, — думал он, — я, может быть, доверился бы ей, и она утешила бы меня».Бесполезно было думать об этом. Он вытер слёзы и его мысли с печальной безропотностью, известной всем нам, вернулись к суровому настоящему.Аллэн написал несколько строк к Бэшуду, уведомив исполняющего должность управителя, что его отсутствие в Торп-Эмброзе, вероятно, продолжится ещё несколько времени и что дальнейшие распоряжения, которые окажутся необходимыми, будут ему присланы через Педгифта-старшего. Когда письма были отосланы на почту, Аллэн снова задумался о своей судьбе. Опять неизвестное будущее, открывшееся перед ним, ожидало какой-то ясности, и опять сердце Аллэна отступало от него, ища прибежища в прошлом.На этот раз другие образы, уже не образ матери, наполнили его душу. Всепоглощающий интерес его юных дней ожил в нём живее прежнего. Он подумал о море, он подумал о своей яхте, праздно стоявшей у рыбачьей пристани его сомерсетширского дома. Им овладела прежняя страсть слышать плеск волн, видеть паруса, смотреть, как яхта, которую строить помогал он сам, будет опять лететь по волнам. Он встал со своей привычной горячностью, чтобы спросить расписание поездов и отправиться в Сомерсетшир с первым составом, но, вспомнив о мистере Броке, его вопросах и подозрениях, остановился и опять сел на своё место.«Я напишу, — подумал Аллэн, — чтобы яхту приготовили, а в Сомерсетшир поеду вместе с Мидуинтером».Он вздохнул, когда воспоминания обратились к его отсутствующему другу. Никогда не чувствовал он пустоты, появившейся в его жизни с отъездом Мидуинтера, так мучительно, как почувствовал её теперь в печальном уединении — уединении приезжего в Лондон, сидящего одиноко в гостинице.Педгифт-младший заглянул в комнату, извиняясь за свою навязчивость. Аллэн чувствовал себя таким одиноким и таким брошенным, что не мог не принять с признательностью заботу своего спутника.— Я не поеду в Торп-Эмброз, — сказал он. — Я останусь в Лондоне. Я надеюсь, вы можете остаться со мной?Надо отдать справедливость Педгифту: он был тронут, поняв одиночество, которое владелец огромного торп-эмброзского имения теперь испытывает. В своих отношениях с Аллэном он никогда ещё до такой степени не забывал своих деловых интересов, как теперь.— Вы совершенно правы, сэр, оставаясь здесь, в Лондоне, вы развлечётесь, — весело сказал Педгифт. — Всякое дело можно растянуть более или менее, мистер Армадэль. Я протяну подольше моё дело и буду беседовать с вами с величайшим удовольствием. Мы оба приближаемся к тридцатилетнему возрасту, сэр, — будем же наслаждаться. Что вы скажете, если мы пообедаем рано, поедем в театр, а завтра утром посмотрим выставку в Гайд-парке?— Уильям, обед в пять часов, а так как он необыкновенно важен сегодня, я сам поговорю с поваром.Прошёл вечер, прошёл следующий день, наступил четверг, и Аллэн получил письмо. Адрес был написан рукой миссис Мильрой, и начало письма тотчас показало ему, что дело неладно. «Коттедж, Торп-Эмброз, среда. (Секретное)
Милостивый государь, я сейчас получила ваше таинственное письмо. Оно более чем удивило, оно испугало меня. Показав вам со своей стороны самую дружескую предупредительность, я вдруг лишилась вашей доверенности самым непонятным, и я должна прибавить, самым невежливым образом. Я никак не могу оставить это дело так. Единственное заключение, какое я могу вывести из вашего письма, состоит в том, что моё доверие было каким-нибудь образом употреблено во зло и что вы знаете гораздо более, чем хотите сказать мне. Заботясь о благосостоянии моей дочери, я прошу вас, чтобы вы сообщили мне, какие обстоятельства помешали вам видеть миссис Мэндевилль и заставили вас отказать мне в помощи, обещанной вами безусловно в вашем письме ко мне в прошлый понедельник. При слабом состоянии моего здоровья я не могу вести продолжительную корреспонденцию. Я должна постараться предупредить все возражения, какие вы можете сделать, и сказать все в моём настоящем письме. В случае — который я не желаю считать возможным — если вы откажетесь исполнить просьбу, я буду считать моею обязанностью к моей дочери разъяснить это неприятное дело. Если я не получу от вас удовлетворительного известия с первой почтой, я буду принуждена сказать моему мужу, что случившиеся обстоятельства дают нам право осведомиться относительно репутации поручительницы мисс Гуильт. А когда он спросит меня, на чём я основываюсь, я попрошу его обратиться к вам. Покорная к услугам вашим Анна Мильрой».
В таких выражениях жена майора сбросила маску и дала возможность своей жертве увидеть ловушку, в которую она поймала её. Доверие Аллэна к добросовестности миссис Мильрой было так искренно, что её письмо просто изумило его. Он смутно видел, что был обманут каким-то образом и что участие миссис Мильрой к нему было совсем не таким, каким казалось. Угроза обратиться к майору, на что с женским неведением мужских натур миссис Мильрой полагалась, чтобы произвести эффект, было единственным местом в письме, которое Аллэн прочитал с удовольствием: оно облегчало положение.«Если будет ссора, — думал он, — по крайней мере, будет легче иметь дело с мужчиной».Твёрдый в своём намерении защитить несчастную женщину, тайну которой, как полагал, узнал, Аллэн сел писать извинение жене майора.«Аллэн Армадэль чрезвычайно сожалеет, что оскорбил миссис Мильрой. Он не имел никакого намерения оскорбить миссис Мильрой. Он остаётся искренно преданным миссис Мильрой». Никогда обычная краткость Аллэна в корреспонденции не оказывала ему лучшей услуги, как теперь. Умей он искуснее владеть пером, дал бы своей неприятельнице более сильное оружие против себя, чем то, которое она уже имела.Через день угроза миссис Мильрой осуществилась в виде письма от её мужа. Майор писал не так официально, как его жена, но его вопросы были очень конкретны. «Коттедж, Торп-Эмброз. Пятница, июля и, 1851. (Секретное)
Милостивый государь, когда вы удостоили меня посещением несколько дней назад, вы задали вопрос, относившийся к гувернантке моей дочери, мисс Гуильт, который в то время показался мне странен и, если вы помните, вызвал даже минутное замешательство. Сегодня утром моё внимание опять обратили на мисс Гуильт таким образом, что это вызвало во мне величайшее удивление. Проще сказать, миссис Мильрой сообщила мне, что мисс Гуильт вызвала к себе подозрение тем, что обманула нас ложной аттестацией. Когда я выразил своё удивление при таком необыкновенном известии и попросил разъяснения, меня удивили ещё более, сказав, чтобы я обратился за всеми подробностями к мистеру Армадэлю. Напрасно я просил более подробных объяснений от миссис Мильрой, она упорно молчит и просит меня обратиться к вам. Вынужден такими необыкновенными обстоятельствами задать вам некоторые вопросы, на которые, я уверен, насколько знаю вас, вы будете отвечать откровенно. Я прошу позволения рассказать, во-первых, подтверждаете вы или отвергаете уверения миссис Мильрой, что узнали подробности, относящиеся к мисс Гуильт или к её поручительнице, подробности, совершенно мне неизвестные? Во-вторых, если вы подтвердите уверения миссис Мильрой, я желаю знать, как вы узнали эти подробности? В-третьих и в последних, я прошу вас сообщить, в чём состоят эти подробности? Если необходимо объяснить причину этих вопросов, — что я охотно допускаю из уважения к вам, — я прошу вас вспомнить, что мисс Гуильт поручена в моём доме самая важная задача — воспитание нашей дочери, и, по словам миссис Мильрой, вы можете сказать мне, достойна ли мисс Гуильт исполнять эту обязанность. Мне остаётся только прибавить, что до сих пор ничего не случилось, вызвавшего хоть малейшее подозрение ни к гувернантке нашей дочери, ни к её поручительнице, поэтому я не обращусь к мисс Гуильт за объяснением до тех пор, пока не получу вашего ответа, которого ожидаю со следующей почтой. Искренно вам преданный Дэвид Мильрой».
Это откровенное письмо тотчас рассеяло тревожные мысли Аллэна, он увидел, в какую ловушку попал. Миссис Мильрой поставила его перед необходимостью выбирать одно их двух: или сделать себя виноватым, отказавшись отвечать на вопросы её мужа, или оправдать себя, взвалив вину на женщину, прямо признавшись майору, что его жена обманула его. В этой затруднительной ситуации Аллэн действовал по обыкновению без всякой нерешительности. Слово, данное им миссис Мильрой сохранить в тайне их переписку, все ещё связывало его, хотя она подло употребила это во зло, и намерение Аллэна осталось неизменным: ни под каким видом не выдавать мисс Гуильт.«Может быть, я поступил как дурак, — думал он, — но я не нарушу моего слова и не подам повод выгнать на все четыре стороны эту несчастную женщину».Он написал майору так же коротко и просто, как писал его жене. Аллэн сообщал о своём нежелании обмануть ожидание друга и соседа, если бы это зависело от него. Но в этом случае он не имел другого выбора. На вопросы майора он не мог отвечать. Он не умел искусно объясняться и надеялся, что его извинят в том, что он выражается таким образом и не скажет ничего больше.В понедельник пришёл ответ майора Мильроя, закончивший переписку. «Коттедж, Торп-Эмброз. Воскресенье.
Ваш отказ отвечать на мои вопросы, не сопровождаемый дальше ни малейшим извинением подобного поступка, можно истолковать только таким образом. Кроме того, он подтверждает справедливость уверений миссис Мильрой и набрасывает тень на репутацию гувернантки моей дочери. Из чувства справедливости к особе, живущей в моём доме и не подавшей мне никакой причины не доверять ей, я теперь покажу нашу переписку мисс Гуильт и повторю ей разговор, который я имел об этом с миссис Мильрой, в присутствии миссис Мильрой. Ещё слово о наших будущих отношениях, и я закончу. Мои представления о некоторых предметах, наверно, могут назваться теперь представлениями человека старого покроя. В моё время мы держались кодекса чести, по которому сообразовывали наши поступки. Согласно этому кодексу, если мужчина разузнавал секретно дела женщины, не будучи её мужем, отцом или братом, он брал на себя ответственность оправдать своё поведение в глазах других; а если он уклонялся от этой ответственности, то отказывался от звания джентльмена. Весьма возможно, что этот старинный образ мыслей уже не существует более; но в мои лета уже поздно принимать более современные воззрения. Я чрезвычайно желаю, понимая то, что мы живём в такой стране и в такое время, когда понятие о чести приняло полицейский характер, выражаться очень умеренно в этом последнем случае общения с вами. Позвольте мне только заметить, что наши представления о поведении, приличном джентльмену, совершенно расходятся, и позвольте мне поэтому просить вас считать себя впредь незнакомым с моим семейством и со мной. Ваш покорный слуга. Дэвид Мильрой».
То утро, в которое его клиент получил письмо майора, было помечено самым чёрным цветом в календаре Педгифта. Когда первый гнев Аллэна, вызванный презрительным тоном, которым его друг и сосед произнёс над ним приговор, утих, он впал в уныние. Из этого состояния не могли вывести Аллэна в этот день никакие усилия его спутника. Весьма естественно, вспоминая теперь, когда приговор изгнания был произнесён, свои прежние отношения с коттеджем, мысленно возвратился он и к Нили с большим сожалением и с большим раскаянием, чем до сих пор.«Если бы она выгнала меня, а не её отец, — с горечью размышлял Аллэн, обращаясь теперь к прошлому, — я ни слова не сказал бы против этого, я чувствовал бы, что это мне поделом».На следующий день пришло другое письмо — письмо, приятное на этот раз, от мистера Брока. Аллэн написал в Сомерсетшир несколько дней тому назад о том, чтобы приготовили его яхту. Письмо это ректор нашёл занятным. Как он простодушно полагал, это было своего рода защитой его бывшего ученика от женщины, за которой он наблюдал в Лондоне и которая, как он считал, последовала за ним в его собственный дом. Действуя по приказаниям, присылаемым ей, горничная миссис Ольдершо окончательно мистифицировала Брока. Она развеяла беспокойство ректора, дав ему письменное обязательство (от имени мисс Гуильт) никогда не обращаться к мистеру Армадэлю ни лично, ни письменно! Твёрдо убеждённый, что он наконец одержал победу, бедный Брок весело отвечал на письма Аллэна, выражая удивление тем, что он оставляет Торп-Эмброз. Ректор обещал, что яхта будет готова и что в пасторате Аллэна встретят самым радушным образом.Это письмо исключительно оживило Аллэна. Оно вызвало у него новый интерес к поездке, совершенно не относившийся к прошлой жизни в Норфольке, Аллэн начал считать Дни, оставшиеся до возвращения из путешествия своего Друга. Был вторник. Если Мидуинтер вернётся, как обещал, через две недели, то в субботу он будет в Торп-Эмброзе. Записка, посланная Мидуинтеру туда, приглашала его приехать в Лондон в тот же день. И если всё пойдёт хорошо, ещё до конца следующей недели они смогут вместе кататься на яхте.На другой день, к радости Аллэна, не было никаких писем. Весёлость Педгифта одновременно увеличивалась с весёлостью его клиента. К полудню он отдал приказания слуге подать обед ещё великолепнее прежних.Наступил четверг, и почтальон принёс ещё одно письмо из Норфолька. На сцену выступил корреспондент, ещё не появлявшийся на ней, и тотчас же рухнули все планы Аллэна относительно поездки в Сомерсетшир.В это утро Педгифт-младший первый пришёл к завтраку. Когда появился Аллэн, он, как стряпчий, вернулся к официальному общению и подал своему клиенту письмо молча и с поклоном.— Это мне? — спросил Аллэн, инстинктивно боясь нового корреспондента.— Вам, сэр, от моего отца, — отвечал Педгифт. — Было вложено в моём письме. Может быть, вы позволите мне предупредить вас, что известие не совсем приятное и что нам понадобится сегодня особенно хороший обед;
1 2 3 4 5 6 7 8 9