Вот и еще атрибут морской романтики, на стене — ножны от кортика. Того самого, что сейчас лежит у меня в сейфе.
— Хозяин — нет, но кто-то в семье — наверняка. Держи рулетку. Так, от двери — два метра шестьдесят…
Неожиданно раздался телефонный звонок.
«Телефон на даче — редкость», — мелькнула мысль, я прошел в кабинет и взял трубку.
— Все в порядке? — осведомился мужской голос.
— Да, — ответил я. Действительно, не спрашивать же, что он понимает под «порядком».
— О'кей. — Раздались гудки. Разговор был окончен.
Осмотр и составление протокола, планов и схем заняли часа полтора. Дело шло к концу. Я поднялся наверх, заглянул в две маленькие комнатки с кроватями, вышел на веранду. Отсюда открывался умиротворяющий вид на окрестный пейзаж, и надо сказать, с приподнятой точки обзора он выглядел еще живописней. А через поляну по направлению к даче шел человек.
Я отпрянул в глубину веранды, но тут же сообразил, что отсвечивающее на солнце стекло делает меня невидимым.
Кто же это? Скорее всего кто-то из хозяев, может быть, даже сам Золотов-старший.
Впрочем, нет. Хотя я беседовал с ним только по телефону и поэтому узнать не смог бы, этот человек гораздо моложе — подобранная фигура, резкая отмашка руками…
Лица рассмотреть не удавалось, вот подойдет…
Но когда незнакомец подошел ближе, забор скрыл его из поля зрения.
Я спустился вниз и вместе с практикантами вышел на крыльцо, чтобы встретить посетителя. Но прошла минута, другая, третья, а в калитку никто не входил.
— Ну-ка, ребята, посмотрите, куда он делся.
Оставшись один, я быстро вытащил книжку, плюхнулся в кресло, расслабленно вытянул ноги.
«… Мы высаживались на Леду последней сменой. Этот факт не был известен никому на Земле, за исключением узкой группы экспертов, получивших специальный допуск к отчетам, видеозаписям, образцам и другим материалам, собранным нами и двумя первыми экспедициями. Официально планета считалась необитаемой и непригодной для освоения из-за высокого уровня природного радиационного фона…»
Что-то отвлекало внимание, я прислушался. Тихий тупой скрежет то пропадал, то появлялся вновь. Жук-древоточец! Я подошел к стене и внимательно осмотрел ровную деревянную поверхность. И точно. Одна дырочка, другая, третья… А сколько ходов уже проделано там, внутри? Дача оказалась больной…
Вернулись Валек с Петром.
— Никого нет, мы все вокруг обегали. Наверное, он куда-то в другое место шел.
— Может быть, конечно, и в другое. Но тропинка ведет прямо к воротам, больше идти по ней некуда…
Я сфотографировал все помещения, снял со стены ножны от кортика. Подчиняясь внезапно пришедшей мысли, отлил в пронумерованные флаконы образцы спиртного из экзотических бутылок. Кажется, все, можно дописывать протокол.
Когда мы вышли на улицу, солнце уже скрылось за деревьями. Я сделал еще пару снимков — общий вид дачи и подходы к ней. Хотелось есть, а предстоял еще обратный путь до станции, потом ожидание электрички, потом…
— А почему вы не ездите на машине? — Мысль Петра работала в том же направлении.
— Потому что на ней ездит прокурор, — дал я исчерпывающий ответ и приготовился к следующему вопросу, но его не последовало. Чувствовалось, что ребята устали.
Из окна электрички я все время смотрел в левую сторону. Там, за деревьями, любили проводить время Валерий с друзьями, и, видно, отдых удавался на славу, недаром же они называли дачу "Баркентина «Кейф».
В названии чувствовалась фантазия, изобретательность, слово «кейф» произносилось правильно, без распространенной ошибки.
Грамотные, симпатичные, положительные молодые люди с развитым воображением… И тем не менее один из участников вчерашней вечеринки лежит сейчас на холодном каменном столе морга, а другая заперта в душной камере…
Лес расступился, и я увидел знакомое здание на холме. Оно напомнило мне парусник, идущий ко дну.
ЭКИПАЖ БАРКЕНТИНЫ
Тяжелая стальная дверь с лязгом захлопнулась за спиной. Пройдя узкий и глубокий, как колодец, двор, я миновал сводчатую арку и вышел на широкий проспект. Здесь светило солнце, катились по своим маршрутам троллейбусы, проносились автомобили, спешили куда-то прохожие — словом, шла обычная жизнь.
Изолятор временного содержания (сокращенно — ИВС) находился в глубине двора, и никто из проходящих мимо людей не подозревал, что в какой-нибудь полусотне метров существует другой мир с круглосуточными электрическими лампочками вместо дневного света, со стенами, выкрашенными унылого цвета масляной краской, с лязгающими замками и спертым, несмотря на вентиляцию, воздухом, пропитанным тяжелой смесью запахов человеческого пота, карболки и чего-то еще — специфическим камерным духом, который невозможно истребить даже ежедневной уборкой.
Допрос, можно сказать, не получился. Марина Вершикова дала показания, подписала протокол, но контакта с ней установить не удалось, не удалось поговорить по душам, когда подследственный не просто рассказывает о совершенном, но и проявляет эмоции, отражающие отношение к своим поступкам, когда исподволь, незаметно выявляются мотивы преступления и цели, на достижение которых оно было направлено.
Вершикова все время плакала и сквозь слезы рассказывала, что да, она ударила Петренко кортиком, за что — не помнит, так как была пьяна. Убивать не хотела и, как все получилось, сказать не может.
За размышлениями я незаметно прошагал три квартала до своей конторы. Высокая массивная дверь, лестница, выложенная линолеумом, ступеньки с дюралевыми уголками. Прокурор — хороший хозяин, за десять лет работы здесь он полностью перекроил, перестроил старое запущенное здание, благоустроив его так, чтобы каждый сотрудник имел отдельный кабинет. Потом началась «доводка» — двери с двух сторон обивались дерматином, настилался паркет, обновлялась мебель.
Другие прокуроры завидовали нашему помещению, удивляясь оборотистости шефа. А он продолжал «шлифовать» свое детище: появились занавески, карнизы, шторы, паркет регулярно покрывается лаком, ежегодно проводится текущий ремонт: побелка, покраска…
Сейчас наша прокуратура блестит, как пасхальное яичко, так что в здание просто приятно войти. Не всем, конечно, — сотрудникам. Одним словом, созданы все условия для работы. А раз так — можно спросить и за ее выполнение. Шеф — великий стратег. И спрашивать он умеет.
— Юрий Владимирович, а вас Павел Порфирьевич все утро разыскивает, — наверху стояла машинистка Симочка. Она была в новых босоножках, я обратил внимание на изящные пальчики с красным педикюром и тут же поймал себя на мысли, что мне приятно смотреть на нее.
Вот тебе и раз! Симочка пришла к нам три года назад, едва достигшей совершеннолетия, этакая упитанная домашняя девочка с круглым миловидным личиком и румяными щеками. Она была трудолюбива, аккуратна и исполнительна, быстро вошла в коллектив и стала всеобщей любимицей, но воспринималась всеми именно как не знающий жизни несмышленый ребенок, которого можно опекать, угощать шоколадками, расспрашивать о планах на будущее, давать различные советы…
И этот стереотип отечески-снисходительного отношения к Симочке не претерпел изменений за прошедшие годы, тем более что в котле, в котором все мы варимся, время несется быстро и некогда особенно осматриваться по сторонам и приглядываться друг к другу. И даже когда не так давно я обратил внимание, что у нее красивые руки, то не задумался над этим, просто сознание отметило еще один воспринятый зрением факт, отложив его в свой объемистый запасник. И вот теперь я заметил, что мне приятно смотреть на нее.
— Спасибо, Симочка, сейчас я к нему зайду.
Она пошла к себе, а я задержался на площадке, глядя вслед. Три года сделали свое дело, и Симочка стала очень симпатичной женщиной с отличной фигурой. И если бы я не был на десять лет старше и женат, я бы с удовольствием за ней поухаживал.
Интересно, ей говорили, что у нее красивые ноги?
— Сима! — Она оглянулась уже в конце длинного коридора, и на лице появилось выражение преувеличенного внимания — девчоночья манера реагировать на обращение старших.
— Ты напечатала обвинительное?
— Да, сейчас принесу.
Печатала она грамотно, без ошибок, я бегло прочитал документ, подписал все четыре экземпляра и один подшил к оконченному накануне делу. Теперь можно идти к шефу. Интересно, зачем я ему понадобился?
Прокурор пребывал в прекрасном расположении духа, это я понял сразу же, как только он ответил на приветствие.
— Можно направлять в суд. — Я положил перед ним законченное дело.
— Так-так, — Павел Порфирьевич взглянул на обложку. — Иванцов и Заморин, грабеж, две кражи, угон автомобиля и вовлечение несовершеннолетних. Целый букет…
Ничего нового не раскопали?
— Как же, Иванцову добавилось два эпизода квартирных краж, а Заморину — сбыт похищенного. Больше за ними ничего нет — проверял со всех сторон.
— Хорошо, хорошо… А что, Иванцов так и не признался? — Меня всегда поражала феноменальная память шефа, который не только держал в голове перечень всех дел, находившихся в производстве следователей, но и помнил их суть, ориентировался в обстоятельствах преступлений, знал позиции обвиняемых и свидетелей.
— Не признался. Ну это дело его — не новичок. На этот раз влепят ему на всю катушку…
Белов дочитал обвинительное заключение, полистал пухлый том и размашисто подписался под словом «утверждаю».
— А как обстоит дело с убийством на даче Золотовых?
— Вчера делал дополнительный осмотр, сегодня допрашивал подозреваемую…
— Ее фамилия Вершикова, если не ошибаюсь? — Шеф не ошибался и знал это, просто хотел продемонстрировать свою осведомленность и блеснуть памятью. — Ну и что она? Признается?
— Признается-то признается, да как-то странно. Дескать — убила, а как — не помню, по деталям ничего не дает…
— Это объяснимо — вечеринка, выпивка… В общем-то, дело несложное. Надо в этом месяце и закончить.
Шеф внимательно разглядывал меня. Он был массивным, внушительного вида мужчиной с крупными, простоватыми чертами лица и имел привычку изучающе рассматривать собеседника. Один глаз он потерял на войне, протез был подобран умело, и долгое время я не мог определить, какой глаз у него живой, а какой стеклянный, и оттого испытывал неловкость, когда он вот так, в упор, меня рассматривал.
— И еще вот что. У меня был Золотов-старший…
Интересно, когда же он успел?
— …он просил как можно деликатней отнестись к ним. Они уважаемые люди, и так уже травмированы, а тут следствие, повестки, огласка, ну, вы понимаете… Так что постарайтесь как-нибудь помягче. Может быть, вообще не будет необходимости их допрашивать…
— Такая необходимость уже есть! — Я не любил подобных разговоров.
— …а если все-таки понадобится, то можно вызвать по телефону, одним словом, поделикатней. Мы же должны внимательно относиться к людям, с пониманием…
Это уже начинались нравоучения, до которых шеф большой охотник. И хотя большей частью он говорил банальные вещи, именно потому ему было невозможно возразить, и, следовательно, он всегда оказывался прав.
— …проявлять терпимость и такт. Так?
Он внимательно посмотрел на меня, ожидая подтверждения.
— Так. — Действительно, что можно еще сказать в ответ? — Я могу идти?
— Минуту. У меня для вас приятная весть. — Белов торжественно заулыбался и поднялся из-за стола.
Я был заинтригован — в нашей работе приятные вести случаются гораздо реже неприятных.
— Поздравляю вас с очередным классным чином. — Он пожал мне руку и вручил две бумаги — выписку из приказа Генерального о присвоении мне первого класса и поздравление с этим событием от прокурора области, который желал «крепкого здоровья и успехов в работе».
— Спасибо, — как можно прочувствованнее ответил я, чтобы не огорчать шефа, и отправился к себе, гордо неся на невидимых петлицах штатского пиджака новенькую, только что полученную звездочку.
Содержимое служебного сейфа почти всегда приводит следователя в уныние. У меня, кроме изрядного количества проверочных материалов, имелось еще семь уголовных дел.
Несовершеннолетние Акимов и Гоценко — квартирные кражи. Получить характеристики, справки о стоимости вещей и можно заканчивать.
Тряпицын — покушение на убийство жены. Составить обвинительное заключение — и в суд.
Факелов — два разбойных нападения и убийство. Это пойдет в остаток: обвиняемый стационирован для психиатрической экспертизы.
Я раскладывал дела на две стопки: те, которые можно окончить в этом месяце, и остающиеся на следующий. Обычные папки — некоторые в толстых картонных переплетах коричневого цвета, другие — в мягких бумажных обложках, но в каждой — человеческие судьбы, горе, надежды, отчаяние… Впрочем, в данный момент поддаваться эмоциям не стоило: надо было решать производственные вопросы — одним из критериев оценки работы следователя является число выданных «на-гора» дел.
Рассадина, домоуправ. Взятки за прописку и предоставление служебной жилплощади.
Это тоже надолго — действовала она не одна, надо искать соучастников, кроме установленного эпизода, будут и другие, так что еще работать и работать.
Прораб Перов — нарушение правил производства строительных работ. Судьбу дела и самого Перова решает сейчас сложная комплексная экспертиза, заключение поступит со дня на день.
Васильцов, Игнатюк, Розанов — бывшие директор, главный инженер и главбух молкомбината. Хищения, злоупотребление служебным положением, приписки… Работы — непочатый край, тоже пойдет в остаток…
Наконец на свет появилась тоненькая пачка скрепленных листов — пока это все материалы об убийстве на даче Золотовых. Шеф был прав — дело из той категории, которые следователю нужно лишь должным образом задокументировать и оформить, закончить его можно довольно быстро.
Я набросал план расследования и отпечатал необходимые документы: запросы на характеристики всех участников вечеринки, сведения о наличии у них судимостей и постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы.
1 2 3 4 5