https://wodolei.ru/catalog/mebel/Akvaton/
Но более подробных сведений из этого отрывка мы извлечь не можем (XXXIX, 17).
Завершая анализ сочинения Аврелия Виктора, скажем, что несмотря на широкий круг его интересов и обилие сообщаемых им сведений, основным для него является все же моральная оценка людей, главным образом, стоявших во главе Римского государства. Несмотря на то, что ему пришлось описывать по преимуществу мрачные события, он остается до конца оптимистом.
Посвящая главы своего труда римским императорам, он выискивает, что бы про каждого из них сказать хорошего. И если уж ничего хорошего не находится, высказывает свои порицания в очень сдержанной и деликатной форме, чаще всего подкрепляя их какой-нибудь общей мыслью. Так, безусловно отрицательно оценивая Тиберия он ставит ему в заслугу большую ученость и красноречие (II). О Калигуле, которого сам сравнивает с диким зверем, уничтожающим сенаторов и оптиматов, он находит возможным сказать, что тот в начале правления прекрасно обращался с народом, сенаторами, солдатами (III, 7). О ничтожном Клавдии (помимо уже отмеченных выше распоряжений под влиянием хороших советчиков) рассказывается, как он во время очередного ценза не допустил зачисления в сенаторы одного распущенного молодого человека, которого хотел вписать в списки сенаторов цензор, его отец (IV, 3). О Нероне, которому всеми историками дается резко отрицательная характеристика, Аврелий сообщает, что в течение первого пятилетия это был такой прекрасный правитель, что впоследствии Траян говорил, что ему во многом уступают другие принцепсы (V, 2).
Наряду с этим Аврелий не умалчивает о распутстве и чудовищном разврате, царившем в среде правителей Империи, но говорит об этом весьма сдержанно, не применяя ни одного грубого выражения, какие весьма охотно допускают другие историки, хотя бы Scriptores Historiae Augustae. Так, например, в главе о Гелиогабале он довольствуется такой весьма выразительной фразой: «Более нечистой, чем он, не была даже ни одна распутная и похотливая женщина, ибо он выискивал во всем свете самых отъявленных распутников, чтобы смотреть на их искусство разврата и самому испытать его на себе» (XXIII, 1).
К числу порочных принцепсов он относит многих правителей III в., и из поздних, как уже упоминалось, особенно сурово отзывается о Максенции. Самым веским в его глазах основанием для характеристики правителей служит все же их личная нравственность. Очень редко осуждает он императоров как негодных правителей. Только один раз он резко отзывается об Опилии Макрине и его сыне Диадумене, продержавшихся у власти 14 месяцев. Осуждающая характеристика дана еще Галлиену не только за разврат, но и за его пагубную для Империи политику. В главу о Филиппах, отце и сыне, он вставляет пространное рассуждение на эту тему. Филипп-отец пытался законом оградить юношей от распутства. Аврелий вспоминает по этому случаю «этрусское искусство» (по-видимому Фесценнины), с его картиной вольных нравов и наслаждения жизнью, и говорит: «Я определенно думаю, что они (этруски В. С. ) в этом заблуждаются: в самом деле какая бы ни была удача в делах человека, кто же может быть счастлив (fortunatus), лишившись целомудрия? (Наоборот), сохранив его, он легко переносит все остальное» (XXVIII, 9). Всех отрицательных правителей Аврелий называет тиранами.
С другой стороны, характеризуя «положительных» монархов, он находит много оснований для их восхваления и называет их вплоть до IV в. принцепсами.
Если оставить в стороне Августа, глава о котором крайне лаконична, то особенно много похвал Аврелий уделяет таким правителям, как Веспасиан, который, оказывается, заслужил избрание от своих солдат достойной личной жизнью, а ставши императором, поразил всех своей мягкостью, снисходительностью к своим врагам, уважением к сенату (IX, 5). Эти же мотивы историк повторяет в главе о Диоклетиане, где он добавляет еще такие слова: «ибо нас радует, когда нами правят кротко и мягко и когда установлен бывает предел изгнаниям, проскрипциям, а также пыткам и казням». (ХХХIХ, 16). Нерву наш историк прославляет за его скромность и сдержанность, почему он и призвал Траяна к участию в управлении государством (XIII, 3). Траяна Аврелий восхваляет за его личные качества, за успешное ведение войн и за внутреннее управление, в частности за разрешение вопроса о снабжении хлебом Рима, за восстановление и укрепление коллегии хлебопеков (XIII, 5).
Образ Антонина Пия дан Аврелием как бы в эпическом плане. Им изображена сцена, в которой престарелый Адриан, утративший вследствие избиения сенаторов свой авторитет, созвал сенат для избрания себе преемника, и при этом неожиданно (forte) {224} увидел Антонина, рукой поддерживавшего своего медленно шагавшего тестя. Вот это-то зрелище сыновнего благочестия дало основание для провозглашения Антонина цезарем, а после смерти Адриана августом (XIV, 10–11). Марк Аврелий удостаивается восхвалений не только за свои личные качества и успехи на войне, но и за занятия философией. Ему Аврелий Виктор приписывает, несомненно ошибочно, распространение на всех жителей прав римского гражданства (XVI, 10).
Причастность самого историка к научным занятиям, которые и выдвинули его из неизвестности, научила его высоко ценить людей науки. Поэтому он с уважением называет и таких ученых юристов, как Папиниан, погибший от произвола Бассиана (Каракаллы),– чему сам Аврелий даже плохо верит,– и Ульпиан и Павел, чья жизнь была сохранена достойным правителем Александром Севером (XXIV, 6).
С особенным восхищением Аврелий относится к Септимию Северу, что объясняется тем, что Север был, как и он сам, африканского происхождения. Не имея возможности скрывать беспримерной жестокости Севера, Аврелий старается оправдать ее испорченностью нравов того времени. Север оказался в его описании в полном смысле слова героем, воителем, расширившим пределы Империи на Востоке, покровителем наук и искусства, борцом против грабителей народа, даже человеком великодушным (XX, 21–24).
Находит Аврелий положительных героев и среди правителей тяжелого безвременья III в. Это такие, например, императоры, как Деции, отец и сын, Тацит, избранный сенатом и вскоре погибший, упомянутый уже Проб, знаток военного дела, мужественный Аврелиан и особенно – вознесенный выше их всех – Клавдий. Аврелий наделяет их всех чертами древней римской доблести. Отец и сын Деции погибают в бою, проявляя личное мужество и стойкость духа. Аврелиан изображен мужественным и добродетельным, жертвой заговора ничтожных придворных интриганов. Между прочим в этой связи Аврелий повторяет мотив о списках осужденных на казнь, попадающих в руки упомянутых в них лиц, которые и выступают как бы мстителями за самих себя. Только при Галлиене этот список был будто бы действительным, а при Аврелиане подложным. По поводу гибели Галлиена наш историк вставляет в свой рассказ такого рода сентенцию: «Ведь все принцепсы, как и другие лучшие люди, заслуживают себе бессмертия и прославляются в молве людей, наподобие божества, только на основании своей жизни, а не согласно захваченным ими и даже по мере их удач выдуманными титулами» (XXXIII, 30). Наконец, образ Клавдия, непосредственного предшественника Аврелиана (275 г.), дан Аврелием Виктором в совершенно легендарном стиле. Управление его достигло больших успехов во внешних и внутренних делах, его благочестие и истинно римская доблесть находили признание даже среди солдат. Когда во время трудной войны с готами обратились к Сивиллиным книгам, то вычитали там, что для окончательной победы нужно принести в жертву богам первейшего из высшего сословия в государстве (XXXIV, 3). И хотя лицо, удовлетворявшее этим требованиям, выразило согласие принести себя в жертву, Клавдий заявил, что эта честь по праву принадлежит только ему и добровольной своей жертвой обеспечил римлянам полную победу над врагами.
В характеристиках правителей, близких по времени самому историку, заметна становится лесть, свойственная официальным историографам древности; но Аврелий пользуется ею умеренно, отмечая и отрицательные черты императоров. Диоклетиана он осуждает за пристрастие к пышности двора, Константина – за его преступления и за то, что он своими законами открыл доступ к власти людям малодостойным, (интересно отметить, что подобная же мысль высказана была впоследствии Аммианом Марцеллином, который дал понять, что под этим подразумеваются варвары, по-видимому, христиане). Вместе с тем историк хвалит Константина за мудрое единоличное управление Империей, за благочестие, строительство городов, крепостей и мостов и т. п. Однако оговорок в похвалах Константину у Аврелия так много, что они даже затемняют основную мысль (XL, 14–15; XLI, 21).
Не менее оговорок и в восхвалении Констанция. Прежде всего ему ставится в заслугу красноречие, при помощи которого он заставил Ветраниона, захватившего власть во главе пехотных частей римской армии, отказаться от нее и вернуться к частной жизни (XLII), 4). Прославляет Констанция Аврелий и за то, что тот установил единовластие в Империи. Далее, противореча большинству других историков, Аврелий пытается представить удачными внешние войны Констанция и вместе с тем указывает на его личные качества: скромность в личной жизни, сдержанность, обширные знания в области литературы. Далее Аврелий пишет: «он хорошо сознавал, что спокойствие Республики зависит от образа жизни хороших принцепсов», а в следующем параграфе помещает фразу, совершенно разрушающую эту положительную характеристику: «все прекрасные качества Констанция были однако подорваны тем, что мало усердия было им проявлено при выборе достойных начальников провинций и войск, и что к тому же дурными были нравы большинства его помощников и слуг и пренебрежительным было отношение ко всему доброму» (XLII, 22–23). А чтобы кратко выразить главную мысль,– заключает Аврелий,– я скажу что, как нет ничего светлее личности императора (imperatore ipso clarius nihil), так нет и ничего отвратительнее (magis {225} atrox) большинства [императорских] прислужников» (XLII, 24). Нельзя тут же не отметить одну, мимоходом брошенную Аврелием фразу (в главе, посвященной двум Филиппам, отцу и сыну). Речь идет о тысячелетней годовщине основания города Рима, пышно отпразднованной при императоре Филиппе Арабе в 246 г. После этого наш историк с явной обидой в душе говорит о том, что в его время, в 346 г. (а это было время правления Констанция) совершенно ничем не был отмечен 1100-й год основания города: «Так мало теперь заботы о городе Риме» (XXVIII, 2). Не по душе был Аврелию этот византийский период в истории Римского государства, и, может быть, здесь будет позволено высказать предположение, что он много надежд возлагал на Юлиана, с которым лично встречался и от которого – тоже, несомненно, не случайно – получил такую награду, как медная статуя. Однако историческое его повествование обрывается на 360-м годе и, таким образом, по неизвестной для нас причине не включает в себя правление Юлиана.
Мы далеко не исчерпали в нашем анализе всего богатства исторического материала, заключающегося в сочинении Аврелия Виктора. Аврелий Виктор интересует нас как представитель римской историографии IV в. Знакомство с его сочинением позволяет нам признать его историогрофом, еще целиком стоящим на идеологической почве, унаследованной от прошлого. Его взгляды консервативны. Он не видит произошедших перед его глазами социально-экономических сдвигов, он глубоко верит в незыблемость устоев Римской империи, уже сильно расшатанных к его времени, и с точки зрения моралиста-стоика делает ставку на личное совершенствование каждого отдельного человека. Отсюда его оптимизм и вера в человека, которая прекрасно выражена им самим в словах, отнесенных к двум соправителям, Констанцию Хлору и Галерию: «Настолько удивительны были эти двое по своим природным дарованиям, что если бы они ( т. е. эти проявления.– В. С. ) опирались на просвещенность и не поражали своей неорганизованностью, то оба были бы самыми выдающимися правителями» (XL, 12). Идеалом Аврелия является рабовладельческое Римское государство во главе с просвещенным императором, ставленником сенаторских кругов.
В нашем переводе сочинения, дошедшие до нас под именем Аврелия Виктора, идут в следующем порядке и под такими заголовками: 1) «О цезарях» как подлинное произведение Аврелия, 2) «Извлечения» как составленные на основе первого. Затем следуют приписываемые Аврелию, принадлежащие неизвестным авторам сочинения «Происхождение римского народа» и «О знаменитых людях». {226}
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Завершая анализ сочинения Аврелия Виктора, скажем, что несмотря на широкий круг его интересов и обилие сообщаемых им сведений, основным для него является все же моральная оценка людей, главным образом, стоявших во главе Римского государства. Несмотря на то, что ему пришлось описывать по преимуществу мрачные события, он остается до конца оптимистом.
Посвящая главы своего труда римским императорам, он выискивает, что бы про каждого из них сказать хорошего. И если уж ничего хорошего не находится, высказывает свои порицания в очень сдержанной и деликатной форме, чаще всего подкрепляя их какой-нибудь общей мыслью. Так, безусловно отрицательно оценивая Тиберия он ставит ему в заслугу большую ученость и красноречие (II). О Калигуле, которого сам сравнивает с диким зверем, уничтожающим сенаторов и оптиматов, он находит возможным сказать, что тот в начале правления прекрасно обращался с народом, сенаторами, солдатами (III, 7). О ничтожном Клавдии (помимо уже отмеченных выше распоряжений под влиянием хороших советчиков) рассказывается, как он во время очередного ценза не допустил зачисления в сенаторы одного распущенного молодого человека, которого хотел вписать в списки сенаторов цензор, его отец (IV, 3). О Нероне, которому всеми историками дается резко отрицательная характеристика, Аврелий сообщает, что в течение первого пятилетия это был такой прекрасный правитель, что впоследствии Траян говорил, что ему во многом уступают другие принцепсы (V, 2).
Наряду с этим Аврелий не умалчивает о распутстве и чудовищном разврате, царившем в среде правителей Империи, но говорит об этом весьма сдержанно, не применяя ни одного грубого выражения, какие весьма охотно допускают другие историки, хотя бы Scriptores Historiae Augustae. Так, например, в главе о Гелиогабале он довольствуется такой весьма выразительной фразой: «Более нечистой, чем он, не была даже ни одна распутная и похотливая женщина, ибо он выискивал во всем свете самых отъявленных распутников, чтобы смотреть на их искусство разврата и самому испытать его на себе» (XXIII, 1).
К числу порочных принцепсов он относит многих правителей III в., и из поздних, как уже упоминалось, особенно сурово отзывается о Максенции. Самым веским в его глазах основанием для характеристики правителей служит все же их личная нравственность. Очень редко осуждает он императоров как негодных правителей. Только один раз он резко отзывается об Опилии Макрине и его сыне Диадумене, продержавшихся у власти 14 месяцев. Осуждающая характеристика дана еще Галлиену не только за разврат, но и за его пагубную для Империи политику. В главу о Филиппах, отце и сыне, он вставляет пространное рассуждение на эту тему. Филипп-отец пытался законом оградить юношей от распутства. Аврелий вспоминает по этому случаю «этрусское искусство» (по-видимому Фесценнины), с его картиной вольных нравов и наслаждения жизнью, и говорит: «Я определенно думаю, что они (этруски В. С. ) в этом заблуждаются: в самом деле какая бы ни была удача в делах человека, кто же может быть счастлив (fortunatus), лишившись целомудрия? (Наоборот), сохранив его, он легко переносит все остальное» (XXVIII, 9). Всех отрицательных правителей Аврелий называет тиранами.
С другой стороны, характеризуя «положительных» монархов, он находит много оснований для их восхваления и называет их вплоть до IV в. принцепсами.
Если оставить в стороне Августа, глава о котором крайне лаконична, то особенно много похвал Аврелий уделяет таким правителям, как Веспасиан, который, оказывается, заслужил избрание от своих солдат достойной личной жизнью, а ставши императором, поразил всех своей мягкостью, снисходительностью к своим врагам, уважением к сенату (IX, 5). Эти же мотивы историк повторяет в главе о Диоклетиане, где он добавляет еще такие слова: «ибо нас радует, когда нами правят кротко и мягко и когда установлен бывает предел изгнаниям, проскрипциям, а также пыткам и казням». (ХХХIХ, 16). Нерву наш историк прославляет за его скромность и сдержанность, почему он и призвал Траяна к участию в управлении государством (XIII, 3). Траяна Аврелий восхваляет за его личные качества, за успешное ведение войн и за внутреннее управление, в частности за разрешение вопроса о снабжении хлебом Рима, за восстановление и укрепление коллегии хлебопеков (XIII, 5).
Образ Антонина Пия дан Аврелием как бы в эпическом плане. Им изображена сцена, в которой престарелый Адриан, утративший вследствие избиения сенаторов свой авторитет, созвал сенат для избрания себе преемника, и при этом неожиданно (forte) {224} увидел Антонина, рукой поддерживавшего своего медленно шагавшего тестя. Вот это-то зрелище сыновнего благочестия дало основание для провозглашения Антонина цезарем, а после смерти Адриана августом (XIV, 10–11). Марк Аврелий удостаивается восхвалений не только за свои личные качества и успехи на войне, но и за занятия философией. Ему Аврелий Виктор приписывает, несомненно ошибочно, распространение на всех жителей прав римского гражданства (XVI, 10).
Причастность самого историка к научным занятиям, которые и выдвинули его из неизвестности, научила его высоко ценить людей науки. Поэтому он с уважением называет и таких ученых юристов, как Папиниан, погибший от произвола Бассиана (Каракаллы),– чему сам Аврелий даже плохо верит,– и Ульпиан и Павел, чья жизнь была сохранена достойным правителем Александром Севером (XXIV, 6).
С особенным восхищением Аврелий относится к Септимию Северу, что объясняется тем, что Север был, как и он сам, африканского происхождения. Не имея возможности скрывать беспримерной жестокости Севера, Аврелий старается оправдать ее испорченностью нравов того времени. Север оказался в его описании в полном смысле слова героем, воителем, расширившим пределы Империи на Востоке, покровителем наук и искусства, борцом против грабителей народа, даже человеком великодушным (XX, 21–24).
Находит Аврелий положительных героев и среди правителей тяжелого безвременья III в. Это такие, например, императоры, как Деции, отец и сын, Тацит, избранный сенатом и вскоре погибший, упомянутый уже Проб, знаток военного дела, мужественный Аврелиан и особенно – вознесенный выше их всех – Клавдий. Аврелий наделяет их всех чертами древней римской доблести. Отец и сын Деции погибают в бою, проявляя личное мужество и стойкость духа. Аврелиан изображен мужественным и добродетельным, жертвой заговора ничтожных придворных интриганов. Между прочим в этой связи Аврелий повторяет мотив о списках осужденных на казнь, попадающих в руки упомянутых в них лиц, которые и выступают как бы мстителями за самих себя. Только при Галлиене этот список был будто бы действительным, а при Аврелиане подложным. По поводу гибели Галлиена наш историк вставляет в свой рассказ такого рода сентенцию: «Ведь все принцепсы, как и другие лучшие люди, заслуживают себе бессмертия и прославляются в молве людей, наподобие божества, только на основании своей жизни, а не согласно захваченным ими и даже по мере их удач выдуманными титулами» (XXXIII, 30). Наконец, образ Клавдия, непосредственного предшественника Аврелиана (275 г.), дан Аврелием Виктором в совершенно легендарном стиле. Управление его достигло больших успехов во внешних и внутренних делах, его благочестие и истинно римская доблесть находили признание даже среди солдат. Когда во время трудной войны с готами обратились к Сивиллиным книгам, то вычитали там, что для окончательной победы нужно принести в жертву богам первейшего из высшего сословия в государстве (XXXIV, 3). И хотя лицо, удовлетворявшее этим требованиям, выразило согласие принести себя в жертву, Клавдий заявил, что эта честь по праву принадлежит только ему и добровольной своей жертвой обеспечил римлянам полную победу над врагами.
В характеристиках правителей, близких по времени самому историку, заметна становится лесть, свойственная официальным историографам древности; но Аврелий пользуется ею умеренно, отмечая и отрицательные черты императоров. Диоклетиана он осуждает за пристрастие к пышности двора, Константина – за его преступления и за то, что он своими законами открыл доступ к власти людям малодостойным, (интересно отметить, что подобная же мысль высказана была впоследствии Аммианом Марцеллином, который дал понять, что под этим подразумеваются варвары, по-видимому, христиане). Вместе с тем историк хвалит Константина за мудрое единоличное управление Империей, за благочестие, строительство городов, крепостей и мостов и т. п. Однако оговорок в похвалах Константину у Аврелия так много, что они даже затемняют основную мысль (XL, 14–15; XLI, 21).
Не менее оговорок и в восхвалении Констанция. Прежде всего ему ставится в заслугу красноречие, при помощи которого он заставил Ветраниона, захватившего власть во главе пехотных частей римской армии, отказаться от нее и вернуться к частной жизни (XLII), 4). Прославляет Констанция Аврелий и за то, что тот установил единовластие в Империи. Далее, противореча большинству других историков, Аврелий пытается представить удачными внешние войны Констанция и вместе с тем указывает на его личные качества: скромность в личной жизни, сдержанность, обширные знания в области литературы. Далее Аврелий пишет: «он хорошо сознавал, что спокойствие Республики зависит от образа жизни хороших принцепсов», а в следующем параграфе помещает фразу, совершенно разрушающую эту положительную характеристику: «все прекрасные качества Констанция были однако подорваны тем, что мало усердия было им проявлено при выборе достойных начальников провинций и войск, и что к тому же дурными были нравы большинства его помощников и слуг и пренебрежительным было отношение ко всему доброму» (XLII, 22–23). А чтобы кратко выразить главную мысль,– заключает Аврелий,– я скажу что, как нет ничего светлее личности императора (imperatore ipso clarius nihil), так нет и ничего отвратительнее (magis {225} atrox) большинства [императорских] прислужников» (XLII, 24). Нельзя тут же не отметить одну, мимоходом брошенную Аврелием фразу (в главе, посвященной двум Филиппам, отцу и сыну). Речь идет о тысячелетней годовщине основания города Рима, пышно отпразднованной при императоре Филиппе Арабе в 246 г. После этого наш историк с явной обидой в душе говорит о том, что в его время, в 346 г. (а это было время правления Констанция) совершенно ничем не был отмечен 1100-й год основания города: «Так мало теперь заботы о городе Риме» (XXVIII, 2). Не по душе был Аврелию этот византийский период в истории Римского государства, и, может быть, здесь будет позволено высказать предположение, что он много надежд возлагал на Юлиана, с которым лично встречался и от которого – тоже, несомненно, не случайно – получил такую награду, как медная статуя. Однако историческое его повествование обрывается на 360-м годе и, таким образом, по неизвестной для нас причине не включает в себя правление Юлиана.
Мы далеко не исчерпали в нашем анализе всего богатства исторического материала, заключающегося в сочинении Аврелия Виктора. Аврелий Виктор интересует нас как представитель римской историографии IV в. Знакомство с его сочинением позволяет нам признать его историогрофом, еще целиком стоящим на идеологической почве, унаследованной от прошлого. Его взгляды консервативны. Он не видит произошедших перед его глазами социально-экономических сдвигов, он глубоко верит в незыблемость устоев Римской империи, уже сильно расшатанных к его времени, и с точки зрения моралиста-стоика делает ставку на личное совершенствование каждого отдельного человека. Отсюда его оптимизм и вера в человека, которая прекрасно выражена им самим в словах, отнесенных к двум соправителям, Констанцию Хлору и Галерию: «Настолько удивительны были эти двое по своим природным дарованиям, что если бы они ( т. е. эти проявления.– В. С. ) опирались на просвещенность и не поражали своей неорганизованностью, то оба были бы самыми выдающимися правителями» (XL, 12). Идеалом Аврелия является рабовладельческое Римское государство во главе с просвещенным императором, ставленником сенаторских кругов.
В нашем переводе сочинения, дошедшие до нас под именем Аврелия Виктора, идут в следующем порядке и под такими заголовками: 1) «О цезарях» как подлинное произведение Аврелия, 2) «Извлечения» как составленные на основе первого. Затем следуют приписываемые Аврелию, принадлежащие неизвестным авторам сочинения «Происхождение римского народа» и «О знаменитых людях». {226}
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17