Эта старая дама, столь причудливо одетая, распространяла атмосферу странную и необъяснимую. Мы случайно встретились около ниши, где стояла терракотовая статуэтка, изображающая, по всей видимости, танцора.
– Вещь очень редкая, – обратилась она ко мне, торопясь поделиться своим энтузиазмом. – Взгляните на это подобие крыльев за спиной. И на волшебный оттенок свежей глины.
Я кивнул, решив поскорей отойти, дабы не общаться с обладательницей хриплого голоса, розовато-гипсового лица и прически цвета тусклой меди.
– Подойдите-ка сюда, – продолжала она. – Здесь нечто весьма любопытное.
В ее глазах сверкнул неожиданный блеск, огонек наслаждения или вызова. Она дотронулась до моей манжеты и увлекла меня к скульптурной группе – творению, как мне показалось, скорее коллективно-фольклорному, нежели индивидуальному.
– Посмотрите. Среди этих простеньких фигурок имеется одна, которая может вам кое-кого напомнить. А именно даму, которая в данный момент с вами беседует. – Она кокетливо улыбнулась. – И вправду, я нахожусь здесь. Фантастическая встреча через века…
Скульптурную группу составляли маленькие женщины, толкущие зерно или несущие корзины, музыканты, воины, спрятанные за большими щитами.
– Простите, но я не вижу вас.
– Вы плохо ищете. Смотрите внимательней.
И в самом деле. Я заметил двух несколько схематично изображенных собак в эротическом соединении. И самка, хотя я не очень хорошо разглядел голову, самка, почти женщина, едва деформированная анимальностью, поразительно походила на мою собеседницу.
– Ну! Что скажете?
– Потрясающе!
– Общая экспрессия этого животного поистине человеческая, и мы обнаружим аналогичный замысел во многих других статуэтках, выставленных здесь. Это часто встречается в терракоте и керамике доколумбовой эпохи. У меня имеются экземпляры еще более шокирующие, нежели на этой экспозиции. Я их вывезла из Веракруса много лет назад – когда мой муж был дипломатом в Мексике.
Я великолепно попался на крючок, и, когда она пригласила меня посмотреть ее коллекцию, вид у меня был весьма озадаченный. Она засмеялась моему смущению. В ее смехе звенели молодые и энергичные нотки:
– Ведь пожилые месье приглашают молодых женщин полюбоваться японскими эстампами!
Мы формально представились друг другу и посвятили некоторое время осмотру, который оказался приятным и полезным благодаря эрудиции и хорошему настроению моего добровольного гида.
Мы вышли вместе. Служащие гардероба, знавшие меня в лицо, разглядывали нас с большим интересом. Признаться, я не очень-то стремился афишировать себя в обществе этой персоны с лицом мумии, одетой словно ацтекская императрица. Она взяла меня за руку и тяжело оперлась, поскольку визит ее утомил. Моя машина стояла неподалеку. Она устроилась с трудом – ее старые суставы прямо-таки затрещали при хлопотливой посадке. Однако ей хватило присутствия духа беспечно поглядеться в ретровизор и взбить свои рыжие волосы. Она жила в предместье, которое потеряло престиж, но где еще остались изящные аристократические особняки, – наниматели, правда, часто менялись и большинство дверей и подоконников нуждалось в основательной покраске. Во время поездки моя новая знакомая не проронила ни слова. Я решил, что она задремала, и моментами предполагал самое худшее, так как не улавливал даже легкого дыхания.
Я остановился по указанному адресу, и она довольно ловко вышла из машины. Особняк серо-голубого камня с тремя фасадными окнами. Матовое стекло входной двери украшала причудливая металлическая резьба.
Моя спутница долго копалась в сумочке, достала наконец ключ и широко раскрыла дверь. Пахнуло пропыленными коврами, тканями, съеденными временем, – специфическим запахом музея.
– Это запах изгнания, – грустно улыбнулась она. – Запах прошлого. Для всех, кто был вынужден покинуть родину, прошлое сокровенно. Единственное, от чего невозможно освободиться. Но, слава Богу, у меня остались еще кое-какие привязанности. Вы увидите.
Она вошла бодрой походкой, контрастирующей с мертвой усталостью предыдущих минут, и усадила меня на кожаное канапе цвета горшечной глины. В комнате, весьма обветшалой, кроме канапе стоял еще низкий столик из какого-то черного камня. Она принесла поднос с бутылками и бокалом:
– Прошу вас. Я скоро вернусь.
Я рассмотрел бутылки, налил и выпил. Чем все это кончится? Через некоторое время владелица особняка предстала передо мной в просторном нефритово-зеленом халате. Она также сменила черные туфли с позолоченными каблуками на простые сандалии с ремешком между пальцами. Ее ноги поразили меня: ноги молодой женщины, отнюдь не отмеченные усталостью или возрастной деформацией.
– Я живу в курьезном пространстве посреди двух миров, – сказала она, усаживаясь подле меня. – Одновременно в очень далеком прошлом и в настоящем, которое быстротечно и неуловимо. И никогда не знаю точно, где я. Конечно, хочется поверить в неукоснительные законы игры жизни и смерти, когда все безгранично позволено и все обещано… понимаете, все.
Но вдруг откуда-то вздымается чудовищная волна ужаса, и почва уходит из-под ног, и я шатаюсь, погружаюсь, утопаю. Вам еще не дано познать зыбкого и едкого страха неопределенности, который обезоруживает и уничтожает все, буквально все. Если бы вы знали, в каких страданиях и в какой безнадежности переживаются подобные состояния!
В процессе монолога ее поза стала более непринужденной и на лице появились легкие, живые краски. Можно было подумать, что присутствуешь при любопытном феномене ревитализации.
– Счастливы те, – она многозначительно улыбнулась, – кто умеет снова прожить жизнь, как бы вам объяснить… прожить наоборот.
Она слегка прикоснулась ко мне, и этот жест, который, вернее всего, перепугал бы меня полчаса назад, сейчас глубоко взволновал. Мои щеки окрасила дерзость известного замысла. Лицо буквально пылало.
Мы поднялись и неторопливо прошли в другую комнату, освещенную продуманно и очень искусно – при видимом отсутствии ламп или других источников света. Возле затянутых темно-красным шелком стен располагались витрины с античными статуэтками. Здесь были сплетенные тела влюбленных, экспрессивные звери, танцоры в масках, забавные человечки – ремесленники очень отдаленной эпохи, фаллические персонажи. Несмотря на оригинальность и очевидную редкость этих произведений, внимание постоянно отвлекалось и глаза обращались к середине комнаты-музея. Там стояла, словно образуя средоточие тайного святилища, женская статуя размером чуть меньше натурального, приблизительно с девочку-подростка. Но то была зрелая женщина, удивительно пропорциональная. Мы подошли, и наши лица оказались на одном уровне с ее лицом. Сотворенная вдохновенно и тщательно, покрытая глазурью, она переливалась нежным, сдержанным колоритом. Эманация неведомой, интенсивной жизни исходила от нее, и самое странное – она была безусловно похожа на мою спутницу.
Я изумленно переводил взгляд с этого идеально красивого образа, созданного много веков назад неизвестным мастером, на женщину, что стояла рядом со мной. Куда девались тоскливые следы ее старости? Медленно и грациозно она обнажала грудь… и сходство с молодой богиней стало еще более поразительным. В этой тревожной и магической атмосфере я потерял способность хоть как-то критически мыслить и всякое понятие о реальности.
Женщина, которую я впервые увидел старой, изношенной, страдающей, могла теперь сравниться красотой и соразмерностью пропорций, ликующей гибкостью плоти с роскошным творением, пришедшим из глубины времен.
И здесь произошло нечто такое, о чем я затрудняюсь точно рассказать сегодня. Мне почудилось, что пленительная статуя сошла и растворилась в теле моей новой знакомой или, возможно, с помощью какого-то древнего заклинания, она сама превратилась в драгоценную терракотовую скульптуру. У женщины, вокруг талии которой сомкнулись мои руки, от маски Энсора остались только рыжие волосы. Но теперь они искрились и даже чуть потрескивали, словно кошачья шерсть перед грозой.
Что я делал и что делала она? И что она дала мне выпить? Я не в силах вспомнить. Желание святотатственное и неистовое затуманило голову, и я отдался безраздельно упоительной страсти. Вспоминаю только банальное торжество, непременное завершение мимолетной связи, и все же… это случилось – вспышка внутренней красоты, спиритуальный ожог, рождающий идею любви в тот самый момент, когда думают только о наслаждении.
Сколько времени прошло, когда я наконец пришел в себя? Цоколь пустовал – пленительная статуя исчезла, равно как и владелица дома. Я лежал на ковре, и вокруг меня валялись терракотовые обломки, какие-то старые безделушки, прядь рыжих волос… На кромке ковра, посреди этих последних свидетелей двойной и таинственной аппариции, покоился серо-голубой нефрит в форме сердца, который я принял поначалу за яйцо чибиса! Я взял его и рассмотрел, в глубине моей ладони лежало нефритовое сердце, полированное и тяжелое.
Впрочем, вот оно, взгляните…


Ночь в замке

Всякая случайная встреча – это рандеву…
X. Л. Борхес

Развихренные кусты, растоптанные лужайки, раскиданная садовая мебель, черно-белый тент, рассеченный ударом сабли… Мы галопом проскакали к подъезду, я проскользнул между Людвигом и Отоном, бросил лошадь в застекленную дверь и въехал в просторный холл.
Неподалеку от замка спешивались всадники, отрывисто и коротко отчеканивая приказания. Мои лейтенанты медленно спустились по серой каменной лестнице и остановились, не слезая с седел, в аллее, посыпанной гравием.
Когда мы только прибыли в парк, раздался выстрел из окна. По крайней мере я расслышал сухую детонацию, а кто-то из моих людей видел дымок. По счастью, никто не пострадал. Мы, конечно, могли бы поджечь здание, и это бы многих позабавило. Но замок предстал так гордо и так красиво, что я почувствовал «укор цивилизации» – ведь не всегда же я был солдатом.
Итак, я въехал в просторный холл. Напротив главного входа блистали причудливые застекленные окна, сквозь которые виднелась легкая листва нескольких берез. По левую руку змеилась большая лестница: сужаясь в пролете бельэтажа, она расширялась у подножия. Мозаичный пол пестрили звезды и квадраты, а в его центре блестел, как черное солнце, полированный мраморный круг. Моя лошадь находилась точно в этом месте, и я возвышался наподобие конной статуи современного Коллеони. Лошадь нетерпеливо ржала и била копытом, железные подковы отзывались странным звоном, и я начал опасаться за их сохранность.
На лестнице появилась сравнительно молодая женщина; за ней на некоторой дистанции следовал довольно угрюмый старикан, который комично жестикулировал.
– Это мой… отец, – сказала она. У меня было впечатление, что она хотела сказать «мой муж». – Это он выстрелил. Не сердитесь, Бога ради, он не совсем в здравом уме.
Она улыбнулась заискивающе-неловко, опасаясь, видимо, самого худшего.
– Вот его оружие, – она протянула, рукояткой вперед, старинный кремневый пистолет. Подошла к голове моей лошади, внимательно посмотрела на меня. В данных обстоятельствах я предпочел бы видеть на ее лице более смиренное выражение. Я взял это допотопное оружие, отныне безвредное, и сунул в чересседельную сумку. Владелица замка (так, вероятно, я должен был ее называть) еще раз извинилась за слабого, но гордого старика – сей гордец мельтешил вокруг нее и уговаривал поскорее удалиться. Но она ловила мой взгляд, и, когда это ей удавалось, я замечал в ее глазах тревогу, именно тревогу, а не страх.
Это была молодая женщина обыкновенной внешности, хотя мне она показалась очаровательной. На войне все женщины прекрасны.
Я спешился, подал знак, и кто-то пришел увести мою лошадь.
– Так вы мне больше нравитесь, – сказала она. В ее голосе прошла приятная хриплая нота.
Я отстегнул подбородный ремень, поставил каску на согнутую руку, церемонно щелкнул каблуками и назвал себя.
– Баронесса Кухринци, – представилась она в свою очередь.
Я поклонился. Глаза баронессы потеплели, почти засмеялись. Губы у ней были тонкие и насмешливые, но не вызывающие. И костюм отличался вкусом и качеством: она носила старомодную прелестную амазонку – юбку с длинной шлицей и узко приталенный жакет.
– Не могу предложить вам ничего особенного, капитан. Слуги сбежали. Я здесь одна с моим старым… отцом, которому вы, безусловно, не по душе. Он участвовал когда-то в сражении при Ормузе и сохранил дурные воспоминания о ваших соотечественниках.
– Какое далекое прошлое! – я махнул рукой в знак презрения к занятиям и завоеваниям человеческим.
Баронесса улыбнулась:
– Вы здесь у себя, капитан. Я хорошо понимаю изменчивость воинской славы и нервозность в отношениях между победителями и временно побежденными. Ведь окончательный успех неизвестен до последнего часа.
Мне понравилось ее достоинство и здравомыслие. Ей, видимо, не были свойственны ни глупое кокетство, ни самоуверенность. Когда она лениво отбросила шатеновую прядь, я заметил на ее запястье тяжелый золотой браслет, переплетенные звенья коего отличались великолепной ювелирной отделкой.
– Элизабет, – закаркал нетерпеливый старик. – Идем отсюда.
И поднялся на несколько ступенек. Он, без сомнения, боялся за свою дочь или жену (несмотря на сомнительность подобного союза) и предвидел малоприятные возможные последствия нашей беседы.
Молодая женщина колебалась, ожидая, вероятно, что-либо от меня услышать. Но я затруднялся подыскать подходящие ситуации слова.
– Увидимся вечером, капитан, – заявила она решительно. – Я буду здесь в девять часов.
Я заметил блеск обещания и вызова в мрачной глубине ее зрачков.
Наступил вечер. Я размышлял о том, о сем, сидя на лестнице. Наступление продолжалось. Мой эскадрон держался в боевой готовности, поскольку мы могли получить приказ в любую минуту. Эстафеты были разосланы повсюду.
Возбуждение, охватившее меня несколько часов назад, понемногу улеглось.
1 2 3 4 5