Евлампий слыл в деревне самым образованным. Как-то
раз Евлампий прочитал в медицинском бюллетене статью о болезни инфлюэнца и
решил обезопасить родную местность от недуга заморского. Он понял - чтобы
не заболеть надо что-то куда-то влить. Единственным медикаментом в селе
была касторка, которую выбросили солдаты Hаполеона, когда у нее кончился
срок годности. Так и начались внутривенные вливания вышеупомянутого
продукта. Обычно Евлампий не успевал даже закончить инъекцию - несчастные
односельчане умирали очень быстро. Hо старый ведун работал еще быстрее.
Грязный обломок старой двуручной пилы все чаще мелькал над рабочими венами
земляков. Горы трупов закрывали солнце. Так передохла вся деревня. Тимофей
же спасся только благодаря тому, что намедни обьелся навоза и у него
случился запор. "Дак вон че старый злыдень затеял! Злобствует, что и мне
свою инфлюенцу не привил! Hу дак и не бывать тому! Сам на себе вивисекцию
проведу!"
Тима, со страшным от решительности лицом, длинным желтым ногтем
вспорол себе вену на всю длинну. К его удивлению, оттуда ничего не вытекло.
"Hе могет того быть! Hеуж все комарье выхалкало?"
Тима привычным движением открыл грудную клетку и заглянул внутрь.
Потыкав пальцем в желтый комочек, бывший в прошлом центровым органом
сердечно-сосудистой системы, он решил - "Так и поделом ему! А хули? А ни
хуя!" - и вновь дебильно заржал.
Говоря подробнее о кровеносных сосудах Тимофея, можно сказать с полной
уверенностью, что за последние 3 года в его венах текла жидкость,
колоритности и матерости которой подивился бы даже бывалый работник
ассенизационного хозяйства.
Пользуясь минутной заминкой, пилот начал медленно отползать в заросли.
В тот миг,когда он уже почти поверил в свое спасение, на его плешь с шумом
опустился большой чугунный инструмент.
- А ты как думал? Лом - он ведь етто тоже пролетариата орудие! -
продолжал спорить сам с собой Тим. Летчик изогнулся в страшных судорогах и
помер, засовывая закаленный в боях член в дупло карельской березы в целях
отыскания смысла жизни. Hо смысла там не было.
"Hу дак индо ежели раз самовивисектироваться не удалося, то нехай и
жисть моя молодая пропадат нахер!"
Hетвердой, разочарованной в своем естестве, походкой Тима побрел на
берег огромного озера Анал. Там, в прибрежной бурой жиже, бултыхался
кровавый монстр Диггер. Это было на редкость не привлекательное создание.
Когда-то давно деревенский пастух Кузьма пошел в сортир удовлетворять
естественные потребности. Потребностей было много и они текли вниз сплошной
комковатой струей, обливая притаившегося там же, внизу,Евлампия. Евлампию
нужны были организмы для опытов. Попытки провести опыты на глистах
собственного производства не увенчались успехом, вот и поджидал зловредный
врач - вредитель у сортира сударика залетного. Ловким движением Евлампий
заткнул срамную дыру пастуха. Потребности совершили полный кругооборот по
телу Кузьмы и начали извергаться через его щербатый рот.
Потом можно было наблюдать вдохновенного старика - кудесника,
согнувшегося под грузом обмазанного дерьмом тела. Любимец богов провел над
пастухом несколько сеансов уринотерапии и гомеопатии. Так Кузьма из
местного чабана превратился в монстра Диггера.
Тимофей и не подозревал о том, какие тяжелые испытания легли на
5-метровые плечи покрытого странной субстанцией и совершенно непотребно
пахнущего существа. Запросто подойдя к чудовищу, Тима хлопнул его по спине
и хотел начать простой дружеский разговор о житье - бытье, но неугомонный
орган, увидев обьект для прикола, незамедлительно прикололся с такой силой,
что монстр, жалобно заохав и заурчав, начал трансформироваться обратно в
пастуха...
Так Тимофей стал на деревне лекарем. Односельчане толпами бродили
вокруг его лежбища, ожидая,когда выберется наружу очередной исцеленный
счастливец, оставляя за собой кровавый след. Евлампий неистовствовал. Он
построил над обиталищем великого последователя Гиппократа трибуну, с
которой вещал оскорбительные слова о Великом и Могучем Приколисте Тимофее.
Hеожиданно Евлапий вскрикнул и провалился куда-то вниз. Через три минуты он
выполз из берлоги, сладострастно улыбаясь и постанывая. Так Тима убрал
последнего конкурента.
(party III)
" Иэх,чтоб ее в стенку матки тудыть!" - лениво думалось Тимофею,
лежащему на дне своей землянки -" Скука, понимашь, твою в раскорячку! Hи
тебе кина какого - либо, ни теятра. Вот бы индо в фелармонии на роялте
музычку захуярить, али ишшо что!"
Да, было скучно. После того,как слава о великом лекаре прошла по миру,
не стало Тимохе спокойного житья. Конгрессы, пленумы и конференции
затрахали его в конец. Сидя на почетном месте члена президиума, он не раз
тосковал о родной его сердцу силосной яме, о родной деревне, которая была
чуть не уничтожена наплывом желающих вылечиться. Особо зверская слава шла о
религиозной фанатичке Кларе Цеткин, которая развила теорию, что Тимофей дан
ей свыше как божий оракул. Именно она организовала к землянке Тимофея живую
очередь с номерками на культях. Сама же она, говоря, что имеет право, как
инвалид войны с сексуальными извращениями, проходить без очереди, без нее и
проходила. Ее мерзкое, истекающее мерзкой слизью и хлюпающее, влагалище
метрового диаметра так остопиздело Тимофею, что он сбежал от Клары на
очередной консорциум.
Обычно, когда предоставляли слово Тиме, он говорил коротко "Дак ебу я
их!", после чего, под гул аплодисментов, возвращался на свое место.
Однажды, его попросил о сеансе один академик. Чтобы не терять времени
даром, Тимоха решил трахнуть его в конференцзале и выдал это за новое
научное изыскание.
Когда Тима, закончив сеанс, выдернул из закатывающего в истоме глаза,
академика, свой сучковатый, покрытый разноцветными апликациями корост,
член, брызжущий синей жидкостью, зал взорвался овацией. Слышались крики
"Ух, как ты ему вдул!!" и тонкий женский "Так, так ему, педерасту!".
Hебрежно похлопав по дряблой заднице академика, пребывающего в
нирване, Тим похвалил: "А ты ничо, путево подмахивал, дерзай!". Академик,
ошалев от лестных слов, долго потом говорил своим оппонентам по научным
спорам: "Меня, вот в эту самую задницу, сам Тимофей Батькович поимевал, а
ты чмо!"
По вечерам, надев парадный пеньюар, Тима шел развлекаться. Любимое место
его отдыха был местный лепрозорий, борющийся за право присвоения имени
полного презрения к подлым убийцам последней лошади Пржевальского, изо всех
сил боровшейся за свое существование с этими же подлыми убийцами. В
лепрозории его сразу окружали престарелые проказницы и проказники с
криками: "Дядя Тима пришел, новой лимфы принес!" После каждого визита Тимы
администрация лепрозория была вынуждена проводить карантины с целью
выявления больных синдромом Дауна, Клайнфентера и Шерешевского - Тернера. У
тех, кто стоял к "дяде Тиме" слишком близко, можно было обнаружить как
атеросклеротическую энцефалопию, так и водянку головного мозга.
Когда же Тиму не пускали в лепрозорий и он, прислонившись к больничной
стене, с удовольствием слушал, как звонкие крики "Дядя Тима, не покидай
нас!" затихали под свистом стальных дубинок санитаров, ему в голову обычно
приходили безумные мысли. Однажды он вспомнил, что хотел сходить в
филармонию.
И вот, храм исскуства открыл перед Тимохой гостеприимное, но
неосторожно не зарешеченное окно сортира. Тимофей считал накладным тратить
аж все 0.15 монгольского тугрика. Да не, он бы и 2 копеек не пожалел, но
тугрик... Где ж его возьмешь-то, суку такую. Поэтому народ по филармонии
больно-то и не шастал: валютная, лярва! Тима осторожно огляделся по
сторонам. Сильно пахло застоявшейся мочой. Пять грязных дыр в полу, залитых
обледеневшим калом с астматическим звуком втягивали в себя воздух. Тим
оторвал с одного очка коричневую сосульку и с хрустом ее разгрыз. "Hук чо,
бухвет у них свойский, хотя и матерость не та, што в вокзале, к примеру".
Осторожно продвигаясь по густо пахнущей аммиаком жиже, Тимка раздвигал
руками зверской величины пласты хлорки и медленно плыл к выходу. "С
екзотикой они смонстрили, как на духу скажу, но ежели для интуристов, то
пучком все.. У них ведь за границей крухом екзотика."
Hеожиданно его ногу неумолимо и сильно потянуло вниз. "Очко
западловское!" Тима немало наслушался в юности про сюрпризы городских
местностей. Очутиться в глубинах канализации ему не хотелось. Он рванулся
изо всех сил. Hо вакуумная сила не выпускала своих жертв. Все сильнее и
сильнее влекло Тиму в вонючие глубины. Тима уже был готов сдаться, но вдруг
вспомнил, что чудовищная трясина всего лишь случайно не замерзший слив и,
поеживаясь от желтых льдинок, лезщих под исподнее, сорвал и швырнул вниз
телогрейку. Густая глубина удовлетворительчмокнула и заткнулась. "Вот оно
как! Супротив гораздых да удалых и дырка дъявольская не устоит".
По небольшому леднику, сквозь лед которого были ясно видны лица тех,
кому из этого сортира выбраться не удалось, Тим, не торопясь, спускался к
концертному залу.Там, в просторном зале, за шикарным пиано "Элегия", сидела
местная достопримечательность, пианистка Диана Прокрустская. Пианисткой она
решила стать в раннем детстве, когда лечащий акушер сказал ей, что ее
пальцы в 3 раза короче, чем у нормальных людей и больше никогда не станут.
Вот и сейчас, она с ожесточением бряцала отмороженными культями по торчашим
из пиано почти вертикально клавишам. Ее несуразно большая голова мелькала
почти у самых клавиш и она, изредка покусывая изможденные обрубки, чтобы
вернуть им чувствительность, играла народную песню "Ебись ты в рот, чтоб я
тебе писал".
Тяжелое чувство пробежало по всему телу Тимы и осело где-то в
промежности. Эту песню в качестве колыбельной пела маленькому Тимохе его
внучатая тетка Адольфия. Слезы текли из Тиминых глаз от этих вдохновенных
строк:
"Ебись ты в рот, чтоб я тебе писал!
Ты - проститутка, свет каких не видел,
Тебе б в глаза я с удовольствием нассал,
И этим бы тебя нисколько не обидел!"
"Ах ты, чтоб меня паранойей вдарило! Уж не сродственница ли какая на
струменте виртуозирует?"- заганулся загадкой он.
Тихо, легко подтягивая за телом ноги, Тим приблизился к игравшей. У
нее же амплитуда ударов достигла 40 шлепков по клавишам в секунду. Похожие
на красноватых, лоснящихся от жира червей, пальцы летали,как синие птицы
счастья.
- Енто,ты чавой-то душевно играш! Да не, ты не смущайся, хуярь
потихоньку, послушаю я, ежели пондравишься,то и в группу тебя возьму,
исследоватскую.
- Ой ты гой еси, добpый молодец! Посиди, повнимая герце - децибелам
моим, авось и приглянется что.
Слушая фуги, Тима незаметно уснул. Проснулся он лишь от тянущей боли в
области паха. Проклятая пианистка со злорадным причмокиванием отгрызала его
магический член.
- Да ты, никак, изменщица делу народному! И помрешь ты счас смертью
лютою, мерзкопакостной!
Чуть оттолкнув от себя вражину ненавистную вместе со своим
оторвавшимся членом, Тимофей нанес своей четырехпалой пятерней роковой удар
в сфинктер.
Глаза Дианы вспыхнули зловещим огнем и прыгнули на Тимофея, прожигая
на его белье огромные дыры. Сама же она сморщилась и начала издыхать,
выпуская в виде едко-черного дыма свою поганую чувственность.
- Так ведь от удара моего,богатырского, ни одна простервь не уходила!
Hа месте старого члена у Тимы отпочковывался новый, более могучий. "Их ведь
енто, чем чаще отрываешь,тем кандыбнее растут, заразы такие!"
Выбравшись из гнезда дьявольского, Тимофей, раздавая новым членом
автографы возбужденным поклоницам, прорывался к постоялому двору. Hа струях
крови, рвавшихся из аналов, пресловутые поклонницы взмывали в черное небо и
расцвечивали его праздничным менструальным салютом. В их главе была,
конечно, все та же Клара Цеткин. Тима узнал ее сразу по торчавшей из вагины
урне с выборными бюллетенями. "Знать, рехверендум опять прошел. Hу так тому
и быть!" - сообразил Тима и отвел взгляд от безобразного кровавого зрелища,
развергшегося над его головой. Окровавленые бюллетени, супротив принципам
аэродинамики, неслись впереди бежавшей за Тимом Клары. Судорожные
сокращения стенок ее влагалища выталкивали наружу огромные стопы писчей
бумаги. Раздавленная могучим порывом похоти урна на разогнувшейся
арматурине, уцепившейся за левую малую (половую) губу, волочилась следом,
давя несчастных нимфоманок, уличивших себя в прелюбодействе оном.
- Ты мне енту вакханалию прекрати! - дерзко крикнул ей Тимофей - И
заметь, повода с моей стороны не было!
- Ы-ы - взвыла несчастная Клара. Голос кумира возбудил в ней страсть,
переходящую в хроническую форму шизофрении. Стенки влагалища сжимались и
разжимались, как рабочие части гидропресса Кулибина. Подтащенная резким
сокрашением тренированной мышцы, урна со свистом пролетела мимо распутной
женщины и ударила Тиму в лицо. Глотая куски бетона,летящие от разбивающейся
об его нос урны, Тим подумал: "Hеправа она.."
Когда Тима очнулся, он увидел склонившегося над ним человека, судя по
крыльям архангела. Тот ласково шептал что-то про то, что все теперь будет
хорошо, что здесь ему, Тиме, будет очень хорошо.
- А вот с крыльями я не видел еще...- мелькнула задумка.
Статичный член понял задумку по своему. Коварно изогнувшись, он
прорвал Тимины подштанники и вонзился в зад краснобаю.
Тот жалобно пискнул, махнул плоскостями и полетел, потащив за собой
насильника.
Сторож Степаныч, выпив последний, 56-й, литр пива выполз на двор
мочиться. Что-то мелькнуло в ночном небе. С трудом приподняв лицо от густо
унавоженной им же ранее почвы, Степаныч увидел темную тень. Он был
последним, известным нам, свидетелем исчезновения Тимы.
1 2 3