(zmiy@inbox.ru), 26 декабря 2002 года
«В.Машков. Как я был вундеркиндом»: Юнацтва; Минск; 1982
Аннотация
Как школьник Сева Соколов сопротивлялся намерениям родителей и бабушки сделать из него вундеркинда…
Владимир Георгиевич Машков
Как я был вундеркиндом
Я и президент
Говорят, что у президента Академии наук нет ни капельки свободного времени, и день его расписан не только по часам, но и по минутам.
Вот, например, в 9 часов 35 минут он совершает великое научное открытие, а уже в 9 часов 36 минут он торопится на научный конгресс, чтобы поведать всему учёному миру о своём открытии. И так с утра до вечера крутится бедный человек, словно он не президент, а белка, которую посадили в колесо.
Воображаю, как хочется президенту погонять в футбол с младшими научными сотрудниками или бросить всё, вскочить на велосипед и помчаться куда глаза глядят. Но нельзя. Президент не может даже на минуту оставить науку. Не имеет права.
Наверное, я единственный, кто может понять и пожалеть президента. Потому что у нас с ним одна доля, одна судьба.
Хотя я не президент Академии наук, а всего лишь школьник по имени Сева и по фамилии Соколов, но у меня, как и у президента, нет ни капельки свободного времени, и я тоже, как и президент, могу лишь мечтать о том, чтобы поиграть в футбол или покататься на велосипеде.
Но детские забавы не для нас с президентом. На такие пустяки нам просто жаль нашего драгоценного времени.
Каждое утро я встаю с одной мыслью – надо прожить день так, чтобы не потерять понапрасну ни минуты…
Будильник кашляет раз, другой. Наверное, прочищает горло перед тем, как затянуть утреннюю песенку. Но не успевает. Я бросаюсь на будильник, как вратарь на шайбу. В будильнике что-то щёлкает, и он обиженно замолкает. А чего обижаться? Не хватало ещё, чтобы его грохот разбудил папу с мамой. Пусть поспят подольше.
Я выкатываю из-под дивана гантели и принимаюсь размахивать ими. Чувствую, что прямо на глазах мускулы наливаются силой. Тогда я закатываю гантели под диван и направляюсь в ванную.
Из спальни показывается папа. Он в пижаме, спросонья почёсывает волосатую грудь.
– Доброе утро, папа, – говорю я. – Я перехожу к водным процедурам.
– Мо-о-о-л-о-о-дец! – одобрительно зевает папа, растягивая слово «молодец» так, будто в нём не два «о», а, по крайней мере, сто или тысяча.
Облившись холодной водой и растеревшись жёстким махровым полотенцем так, что кожа у меня становится красной, словно у индейца из племени сиу, я выскакиваю из ванной и вижу маму. Она сидит перед зеркалом и причёсывается.
– Доброе утро, мама. – Я чмокаю маму в щёку.
– Жоброе жутро, жынок, – произносит мама на совершенно непонятном языке, потому что ей мешают говорить приколки, которые торчат изо рта.
Я прекрасно понимаю свою маму, потому что слышу это каждое утро и знаю, что мама со мной поздоровалась.
Когда я запиваю горячим чаем яичницу, в кухне появляется папа. Он побрился, сбросил пижаму и облачился в наутюженные брюки и полосатую рубаху.
– Ты пойми, – говорит папа, – если бы у нас с мамой в своё время были такие возможности, как у тебя, то мы бы…
Папе не хватает слов. Он руками пытается показать, что бы натворили мои папа с мамой, если б им жилось, как мне. Получается что-то круглое, вроде воздушного шара.
Но и руки не способны выразить то, что хотел бы сказать папа, и поэтому он добавляет:
– Ого-го-го!
Мне становится неудобно, что я сижу и распиваю чай, когда необходимо вовсю использовать предоставленные мне возможности.
– Извини, папа, – вскакиваю я. – Мне пора в школу.
Я подхватываю сумку, набитую учебниками и тетрадями, и выбегаю на лестничную площадку. Вдогонку мне летят мамины слова:
– Сынок, осторожнее переходи улицу!..
Приколки уже перекочевали в мамины волосы, и потому мама говорит на понятном языке.
На площадке я нажимаю кнопки сразу трёх лифтов и жду, какой придёт первым.
Наш дом – самый высокий в городе, в нём – двадцать этажей. Да ещё архитекторы поставили его на горку. Поэтому с последнего, двадцатого, виден весь город, а с нашего, десятого, – только полгорода.
Щёлкнула кнопка – остановился лифт. Раздвинулись дверцы, и мне показалось, что в кабине пожар. Но тут же я улыбнулся – в лифте был Гриша, а пылала его голова. Гриша такой огненно-рыжий, что, лишь глянув на него, невольно ищешь глазами ведро с водой или шланг – поскорее залить этот огонь, как бы и в самом деле пожар не случился.
Я очень обрадовался Грише, потому что не видел его, наверное, сто лет. Да, точно, мы не виделись друг с другом сто лет.
– Видал? – вместо приветствия Гриша распахнул куртку и показал бинокль в чёрном футляре.
– Настоящий? – Я облизал губы.
– А то какой?! – фыркнул Гриша. – Настоящий, военный. Мне дядя Витя дал.
Дядю Витю, полковника-артиллериста, я знал, он жил на седьмом этаже.
– Насовсем? – я не сводил глаз с бинокля.
– Само собой, – сказал Гриша. – Бери, говорит, Григорий, и храни на память о нашей дружбе.
– А зачем тебе бинокль? – неожиданно спросил я.
Хотя сам прекрасно знал, зачем нужен человеку бинокль, – видеть то, что никто не видит.
– Пока секрет, – напустил на себя загадочный вид Гриша.
Конечно, я не ждал, что Гриша выложит тут же всю правду, но всё-таки обиделся.
– Молодые люди, вы едете или беседуете? – К лифту подошёл сосед – толстяк с папиросой в зубах.
– Едем, – сказал я.
В молчании мы спустились вниз, и на площадке первого этажа Гриша шепнул мне:
– Выходи днём, вместе поглядим…
Гриша подмигнул и похлопал по чёрному футляру бинокля.
Я лишь кивнул, потому что отвечать было некогда – я опаздывал в школу.
Прямо перед нашим домом, если спуститься в долину, как любит говорить мама, находится школа. За ней – другая, выложенная из тёмно-красного кирпича, очень красивая да ещё с бассейном.
Но эти школы не для меня. Они обыкновенные, средние. А я езжу в специализированную. И хотя до неё – пять остановок на троллейбусе, я езжу, потому что эта школа с углублённым изучением английского языка. Попросту говоря, английская школа.
Я спускаюсь вниз к остановке, сажусь в троллейбус и достаю из сумки «Робинзона Крузо». Художественную литературу я читаю только в дороге – другого времени у меня нет.
Гляжу на картинку – по тропинке в широкополой шляпе шагает бородатый Робинзон. Неожиданно Робинзон подмигивает мне и хлопает себя по кожаной куртке.
Да это же не Робинзон, а Гриша!
Я закрываю книжку. Легко сказать – выходи днём, вместе посмотрим, а если не получается?
Но что собирается смотреть Гриша?
Между небом и землёй
Класс, грохнув крышками парт, поднялся. Чуть помедлив, встал и я.
– Здравствуйте, дети! – сказала Клавдия Васильевна.
Учительница с улыбкой оглядела всех ребят, а мне еле заметно кивнула.
– Садитесь, дети. Достаньте тетради, проверим домашнее задание.
Я достаю тетрадку по письму, а следом за ней упитанный том «Физики для любознательных». Её мне дал полистать А-квадрат – о нём я ещё расскажу. Тетрадку я кладу раскрытой на край парты. Если Клавдия Васильевна захочет проверить, пожалуйста, я выполнил домашнее задание. Но я уверен, она не захочет.
Клавдия Васильевна прекрасно знает, что я всё знаю, и потому почти никогда меня не вызывает.
Школу я люблю, потому что в школе я отдыхаю. Школа для меня единственная передышка перед самым главным. Перед тем, что начнётся, когда прозвенит звонок с уроков.
Поэтому в школе самое важное для меня – набираться сил, не отвлекаться по пустякам и не заниматься всякой чепухой, ну вроде того, чтобы отвечать на уроках.
Клавдия Васильевна меня не отвлекает и другим запрещает это делать.
Вот и сейчас она на цыпочках прошла мимо моей парты и даже не бросила взгляда на раскрытую тетрадь. Ну и правильно, чего зря время терять, проверять там, где всё в порядке.
Я сказал – моя парта. Верно, моя, собственная. Ведь сижу я на парте один. Может, потому, что некого со мной рядом посадить, может, потому, чтобы никто мне не мешал.
Я уткнулся в толстый том «Физики для любознательных». Правда, я с трудом продирался сквозь джунгли формул. Не выходил у меня из головы Гриша – что он там затеял?
Сегодня я впервые с нетерпением ждал переменки. Хотя переменки, честно говоря, я не люблю. Единственная от них польза – можно выпить чаю с булочкой. На это удовольствие мне хватает пяти минут большой переменки. А куда девать остальное время? А чем заниматься на других переменках?
Наконец звонок! Я с наслаждением захлопнул «Физику для любознательных».
Мальчишки с гиканьем выскочили из класса. Девчонки, разбившись на стайки, принялись шушукаться.
Я неторопливо поднялся и подошёл к окну, у которого стояли три девчонки и, перебивая друг дружку, что-то рассказывали.
При моём появлении девчонки затихли. Они глядели на меня с обожанием. Я был для них загадочной личностью вроде Штирлица.
Девчонки ждали, что я скажу. А я не знал, о чём с ними говорить.
За окном вовсю носились снежинки. Это что же – зима началась? Вроде утром ещё никакого снега не было.
– Как быстро погода меняется, – открыл я наконец рот. – Утром ещё осень была, а сейчас снег валит.
Первой не вытерпела девчонка с голубым бантом. Она прыснула и прикрыла ладошкой рот. А следом засмеялись и её подружки.
Я обиделся и пошёл в коридор. Я давно знал, что девчонки несерьёзные создания. Ну что я такого сказал? Ничего особенного. Так чего смеяться?
В коридоре мальчишки играли в чехарду. С криками прыгали друг через друга.
Когда появился я, игра прекратилась. Я почувствовал, как вокруг меня образуется безвоздушное пространство.
Мальчишки отодвинулись от меня, сбились в кучку.
– Тебе чего? – выкрикнул мальчишка с быстрыми чёрными глазами.
Как же его фамилия? Макаревич? Мандер? Да, что-то в этом духе.
– Я тоже хочу поиграть, – говорю я миролюбиво.
Макаревич или Мандер – хоть убейте меня, не помню его фамилии – настроен воинственно.
– А мы не хотим с тобой играть, – объявляет он за всех.
Мальчишки молча кивают, соглашаются с черноглазым.
Макаревич-Мандер мне по плечо. Если я его как следует толкну, он наверняка упадёт. Другие ребята, конечно, заступятся за него. Нет, придётся уйти. Со всем классом – увы! – мне не справиться.
Я понимаю, что они мне завидуют, и не обижаюсь на мальчишек, хотя мне обидно так, что даже нет слов сказать, как обидно. Что поделаешь, такова судьба всех великих людей – их никто не понимал, над ними смеялись, их гнали…
Ну ладно, если со мной не хотят играть одноклассники, пойду к старшеклассникам – они мне компания.
Я поднялся на второй этаж и очутился перед весёлой толпой мальчишек, которые играли в «мазилу».
Посредине стоял очкарик с розовыми от волнения ушами. Правой рукой он подпирал щеку, будто спать собрался, а левую выставил из-под мышки.
Вот по этой руке один из ребят и бил изо всей силы, а когда очкарик оборачивался, мальчишки глядели на него с самым невинным видом – мол, угадай, кто из нас тебя «погладил».
Очкарик морщился и наобум показывал. Конечно, он не угадывал, мальчишки смеялись, и очкарик снова подпирал правой рукой щеку, а левую выставлял из-под мышки.
Нет, к ним я не пойду. К ним попадёшься, потом живым не уйдёшь.
И тут я увидел парня и девушку, которые медленно прогуливались по коридору. Парень, махая руками, о чём-то говорил девушке. Она глядела на него, широко раскрыв глаза, и молча кивала. А парень загорался то ли от её кивков, то ли от распахнутых глаз и ещё быстрее махал руками.
Вот это другое дело. С этими ребятами я найду общий язык. С ними есть о чём поговорить. Они явно обсуждают космические загадки.
Я двинулся наперерез парню и девушке.
– Как вы считаете, – спросил я, – чёрные дыры в космосе существуют или это гипотеза?
Парень осёкся и, хлопая ресницами, недоуменно поглядел на меня.
– Чего?
Начиная догадываться, что влез туда, куда не надо, я всё же переспросил:
– Я хотел узнать ваше мнение о чёрных дырах в космосе.
У парня раздулись и побелели ноздри. Он стал удивительно похож на разъярённого тигра.
– Слушай, малявка, катись отсюда…
Но девушка коснулась рукой его руки, и этот сорвавшийся с цепи «тигр» в одно мгновение затих.
– Мальчик, о чём ты хотел узнать? – спросила девушка.
Теперь я понял, что им не до меня, не до загадок космоса, вообще, ни до чего на свете.
– Извините, – попросил я прощения у девушки, а на «тигра» даже не поглядел. Конечно, я виноват, но зачем же орать?
Тут как раз прозвенел звонок, и я поплёлся в свой класс. Я видел, что «тигр» хотел мне что-то сказануть на прощанье. Не тут-то было. Девушка мягко, но надёжно держала его руку, и «тигр» лишь только прорычал мне вдогонку.
Что же мне делать? Младшие не хотят со мной играть, а старшие не хотят со мной разговаривать.
В классе я появился, когда урок уже начался. Клавдия Васильевна очень обрадовалась, что я пришёл.
На задних партах и на стульях у стены сидели тётеньки с блокнотами в руках. Всё понятно – открытый урок. То есть такой урок, на котором учителя сами учатся, как нас лучше учить.
Так вот открытый урок – это был единственный урок, на котором меня вызывала Клавдия Васильевна.
Я сел за свою парту и стал глядеть, как, волнуясь, отвечали одна за другой девчонки.
Я покосился на Макаревича-Мандера. Тот сидел с отсутствующим видом. То есть он вроде сам сидел, но его мысли, а значит, и он сам, были где-то далеко отсюда. В общем, он явно отсутствовал. Ну, конечно, он спокоен, его ни за что не вызовут, потому что Клавдия Васильевна на него не надеется, потому что она не уверена в нём на все сто процентов. А во мне Клавдия Васильевна уверена, она знает, что я её не подведу…
И вот настал мой звёздный час. Я вышел к доске и принялся решать задачу. Я стучал мелом по доске, оборачивался к ребятам и объяснял, что я делаю. Потом то же самое я объяснял учительницам. Учительницы открыли блокноты и дружно застрочили. Чтобы они успевали записывать, я стал объяснять чуть помедленнее…
Клавдия Васильевна сияла от счастья.
А девчонки, те девчонки, которые только что хихикали надо мной, снова глядели на меня восхищённо, как на Штирлица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17