SpellCheck Aleks_Sn777@mail.ru
«Дальние страны»: Юнацтва; Минск; 1985
Аннотация
В книгу включены повести «На графских развалинах», «Дальние страны», «Военная тайна», «Комендант снежной крепости», рассказы «Р. В. С», «Четвёртый блиндаж», «Чук и Гек». В этих замечательных произведениях отображены становление и мужание характеров юных патриотов Родины, романтика их смелых поступков и будничных дел.

Аркадий Гайдар
Дальние страны
1

Зимою очень скучно. Разъезд маленький. Кругом лес. Заметёт зимою, завалит снегом — и высунуться некуда.
Одно только развлечение — с горы кататься. Но опять, не весь же день с горы кататься. Ну прокатился раз, ну прокатился другой, ну двадцать раз прокатился, а потом всё-таки надоест, да и устанешь. Кабы они, санки, и на гору сами вкатывались. А то с горы катятся, а на гору — никак.
Ребят на разъезде мало: у сторожа на переезде — Васька, у машиниста — Петька, у телеграфиста — Серёжка. Остальные ребята — вовсе мелкота: одному три года, другому четыре. Какие же это товарищи?
Петька да Васька дружили. А Серёжка вредный был. Драться любил.
Позовёт он Петьку:
— Иди сюда, Петька. Я тебе американский фокус покажу.
А Петька не идёт. Опасается:
— Ты в прошлый раз тоже говорил — фокус. А сам по шее два раза стукнул.
— Ну, так то простой фокус, а это американский, без стуканья. Иди скорей, смотри, как оно у меня прыгает.
Видит Петька, действительно что-то в руке у Серёжки прыгает. Как не подойти!
А Серёжка — мастер. Накрутит на палочку нитку, резинку. Вот у него и скачет на ладони какая-то штуковина, не то свинья, не то рыба.
— Хороший фокус?
— Хороший.
— Сейчас ещё лучше покажу. Повернись спиной. Только повернётся Петька, а Серёжка его сзади как дёрнет коленом, так Петька сразу головой в сугроб. Вот тебе и американский…
Попадало и Ваське тоже. Однако когда Васька и Петька играли вдвоём, то Серёжка их не трогал. Ого! Тронь только! Вдвоём-то они и сами храбрые.
Заболело однажды у Васьки горло, и не позволили ему на улицу выходить.
Мать к соседке ушла, отец — на переезд, встречать скорый поезд. Тихо дома.
Сидит Васька и думает: что бы это такое интересное сделать? Или фокус какой-нибудь? Или тоже какую-нибудь штуковину? Походил, походил из угла в угол — нет ничего интересного.
Подставил стул к шкапу. Открыл дверцу. Заглянул на верхнюю полку, где стояла завязанная банка с мёдом, и потыкал её пальцем.
Конечно, хорошо бы развязать банку да зачерпнуть мёду столовой ложкой…
Однако он вздохнул и слез, потому что уже заранее знал, что такой фокус матери не понравится. Сел он к окну и стал поджидать, когда промчится скорый поезд. Жаль только, что никогда не успеешь рассмотреть, что там, внутри скорого, делается.
Заревет, разбрасывая искры. Прогрохочет так, что вздрогнут стены и задребезжит посуда на полках. Сверкнёт яркими огнями. Как тени, промелькнут в окнах чьи-то лица, цветы на белых столиках большого вагон-ресторана. Блеснут золотом тяжёлые жёлтые ручки, разноцветные стекла. Пронесётся белый колпак повара. Вот тебе и нет уже ничего. Только чуть виден сигнальный фонарь позади последнего вагона.
И никогда, ни разу не останавливался скорый на их маленьком разъезде. Всегда торопится, мчится в какую-то очень далёкую страну — Сибирь.
И в Сибирь мчится и из Сибири мчится. Очень, очень неспокойная жизнь у этого скорого поезда.
Сидит Васька у окна и вдруг видит, что идёт по дороге Петька, как-то по-необыкновенному важно, а под мышкой какой-то свёрток тащит. Ну, настоящий техник или дорожный мастер с портфелем.
Очень удивился Васька. Хотел в форточку закричать: «Куда это ты, Петька, идёшь? И что там у тебя в бумаге завёрнуто?»
Но только он открыл форточку, как пришла мать и заругалась, зачем он с больным горлом на морозный воздух лезет.
Тут с рёвом и грохотом промчался скорый. Потом сели обедать, и забыл Васька про странное Петькино хождение.
Однако на другой день видит он, что опять, как вчера, идёт Петька по дороге и несёт что-то завёрнутое в газету. А лицо такое важное, ну прямо как дежурный на большой станции.
Забарабанил Васька кулаком по раме, да мать прикрикнула.
Так и прошёл Петька мимо, своей дорогой.
Любопытно стало Ваське: что это с Петькой сделалось? То, бывало, он целыми днями или собак гоняет, или над маленькими командует, или от Серёжки улепётывает, а тут идёт важный, и лицо что-то уж очень гордое.
Вот Васька откашлялся потихоньку и говорит спокойным голосом:
— А у меня, мама, горло перестало болеть.
— Ну и хорошо, что перестало.
— Совсем перестало. Ну даже нисколько не болит. Скоро и мне гулять можно будет.
— Скоро можно, а сегодня сиди, — ответила мать, — ты ведь ещё утром похрипывал.
— Так то утром, а сейчас уже вечер, — возразил Васька, придумывая, как бы попасть на улицу.
Он походил молча, выпил воды и тихонько запел песню. Он запел ту, которую слыхал летом от приезжих комсомольцев, о том, как под частыми разрывами гремучих гранат очень геройски сражался отряд коммунаров. Собственно, петь ему не хотелось, и пел он с тайной мыслью, что мать, услышав его пение, поверит в то, что горло у него уже не болит, и отпустит на улицу.
Но так как занятая на кухне мать не обращала на него внимания, то он запел погромче о том, как коммунары попали в плен к злобному генералу и какие он готовил им мученья.
Когда и это не помогло, он во весь голос запел о том, как коммунары, не испугавшись обещанных мучений, начали копать глубокую могилу.
Пел он не то чтобы очень хорошо, но зато очень громко, и так как мать молчала, то Васька решил, что ей понравилось пение и, вероятно, она сейчас же отпустит его на улицу.
Но едва только он подошёл к самому торжественному моменту, когда окончившие свою работу коммунары дружно принялись обличать проклятого генерала, как мать перестала громыхать посудой и просунула в дверь рассерженное и удивлённое лицо.
— И что ты, идол, разорался? — закричала она. — Я слушаю, слушаю… Думаю, или он с ума спятил? Орёт, как Марьин козёл, когда заблудится!
Обидно стало Ваське, и он замолчал. И не то обидно, что мать сравнила его с Марьиным козлом, а то, что понапрасну он только старался и на улицу его всё равно сегодня не пустят.
Насупившись, он забрался на тёплую печку. Положил под голову овчинный полушубок и под ровное мурлыканье рыжего кота Ивана Ивановича задумался над своей печальной судьбой.
Скучно! Школы нет. Пионеров нет. Скорый поезд не останавливается. Зима не проходит. Скучно! Хоть бы лето скорей наступило! Летом — рыба, малина, грибы, орехи.
И Васька вспомнил о том, как однажды летом, всем на удивленье, он поймал на удочку здоровенного окуня.
Дело было к ночи, и он положил окуня в сени, чтобы утром подарить его матери. А за ночь в сени прокрался негодный Иван Иванович и сожрал окуня, оставив только голову да хвост.
Вспомнив об этом, Васька с досадой ткнул Ивана Ивановича кулаком и сказал сердито:
— В другой раз за такие дела голову сверну! Рыжий кот испуганно подпрыгнул, сердито мяукнул и лениво спрыгнул с печки. А Васька полежал-полежал да и уснул.
На другой день горло прошло, и Ваську отпустили на улицу. За ночь наступила оттепель. С крыш свесились толстые острые сосульки. Подул влажный, мягкий ветер. Весна была недалеко.
Хотел Васька бежать разыскивать Петьку, а Петька и сам навстречу идёт.
— И куда ты, Петька, ходишь? — спросил Васька. — И почему ты, Петька, ко мне ни разу не зашёл? Когда у тебя заболел живот, то я к тебе зашёл, а когда у меня горло, то ты не зашёл.
— Я заходил, — ответил Петька. — Я подошёл к дому да вспомнил, что мы с тобой недавно ваше ведро в колодце утопили. Ну, думаю, сейчас Васькина мать меня ругать начнёт. Постоял, постоял да и раздумал заходить.
— Эх, ты! Да она уже давно отругалась и позабыла, а ведро батька из колодца ещё позавчера достал. Ты вперёд обязательно заходи… Что это за штуковина у тебя в газету завёрнута?
— Это не штуковина. Это книги. Одна книга для чтения, другая книга — арифметика. Я уже третий день с ними хожу к Ивану Михайловичу. Читать-то я умею, а писать нет и арифметику нет. Вот он меня и учит. Хочешь, я тебе сейчас задам арифметику? Ну вот, ловили мы с тобой рыбу. Я поймал десять рыб, а ты три рыбы. Сколько мы вместе поймали?
— Что же это я как мало поймал? — обиделся Васька. — Ты десять, а я три. А помнишь, какого окуня я в прошлое лето выудил? Тебе такого и не выудить.
— Так ведь это же арифметика, Васька!
— Ну и что ж, что арифметика? Всё равно мало. Я три, а он десять! У меня на удилище поплавок настоящий, а у тебя пробка, да и удилище-то у тебя кривое…
— Кривое? Вот так сказал! Отчего же это оно кривое? Просто скривилось немного, так я его уже давно выпрямил. Ну ладно, я поймал десять рыб, а ты семь.
— Почему же это я семь?
— Как — почему? Ну, не клюёт больше, вот и всё.
— У меня не клюёт, а у тебя почему-то клюёт? Очень какая-то дурацкая арифметика.
— Экий ты, право! — вздохнул Петька. — Ну, пускай я десять рыб поймал и ты десять. Сколько всего будет?
— А много, пожалуй, будет, — ответил, подумав, Васька.
— «Много»! Разве так считают? Двадцать будет, вот сколько. Я теперь каждый день к Ивану Михайловичу ходить буду, он меня и арифметике научит и писать научит. А то что! Школы нет, так неучёным дураком сидеть, что ли…
Обиделся Васька.
— Когда ты, Петька, за грушами лазил да упал и руку свихнул, то я тебе домой из лесу свежих орехов принёс, да две железные гайки, да живого ежа. А когда у меня горло заболело, то ты без меня живо к Ивану Михайловичу пристроился! Ты, значит, будешь учёный, а я просто так? А ещё товарищ…
Почувствовал Петька, что Васька правду говорит, и про орехи и про ежа. Покраснел он, отвернулся и замолчал.
Так помолчали они, постояли. И хотели уже разойтись поссорившись. Да только вечер был уж очень хороший, тёплый. И весна была близко, и по улицам маленькие ребятки дружно плясали возле рыхлой снежной бабы…
— Давай ребятишкам из санок поезд сделаем, — неожиданно предложил Петька. — Я буду паровозом, ты — машинистом, а они — пассажирами. А завтра пойдём вместе к Ивану Михайловичу и попросим. Он добрый, он и тебя тоже научит. Хорошо, Васька?
— Ещё бы плохо!
Так и не поссорились ребята, а ещё крепче подружились. Весь вечер играли и катались с маленькими. Л утром отправились к доброму человеку, к Ивану Михайловичу.

2
Васька с Петькой шли на урок. Вредный Серёжка выскочил из-за калитки и заорал:
— Эй, Васька! А ну-ка сосчитай. Сначала я тебе три раза по шее стукну, а потом ещё пять, сколько это всего будет?
— Пойдём, Петька, поколотим его, — предложил обидевшийся Васька. — Ты один раз стукнешь, да я один раз. Вдвоём мы справимся. Стукнем по разу, да и пойдём.
— А потом он нас поодиночке поймает да вздует, — ответил более осторожный Петька.
— А мы не будем поодиночке, мы будем всегда вместе. Ты вместе, и я вместе. Давай, Петька, стукнем по разу, да и пойдём.
— Не надо, — отказался Петька. — А то во время драки книжки изорвать можно. Лето будет, тогда мы ему зададим. И чтоб не дразнился, и чтоб из нашей нырётки рыбы не вытаскивал.
— Всё равно будет вытаскивать! — вздохнул Васька.
— Не будет. Мы в такое место нырётку закинем, что он никак не найдёт.
— Найдёт, — уныло возразил Васька. — Он хитрый, да и «кошка» у него хитрая, острая.
— Что ж, что хитрый. Мы и сами теперь хитрые! Тебе уже восемь лет и мне восемь — значит, вдвоём нам сколько?
— Шестнадцать, — сосчитал Васька.
— Ну вот, нам шестнадцать, а ему девять. Значит, мы хитрее.
— Почему же шестнадцать хитрей, чем девять? — удивился Васька.
— Обязательно хитрей. Чем человек старей, тем он хитрей. Возьми-ка ты Павлика Припрыгина. Ему четыре года — какая же у него хитрость? У него что хочешь выпросить или стянуть можно. А возьми-ка ты хуторского Данилу Егоровича. Ему пятьдесят лет, и хитрей его не найдёшь. На него налогу двести пудов наложили, а он поставил мужикам водки, они ему спьяну-то какую-то бумагу и подписали. Пошёл он с этой бумагой в район, ему полтораста пудов и скостили.
— А люди не так говорят, — перебил Васька. — Люди говорят, что он хитрый не оттого, что старый, а оттого, что кулак. Как по-твоему, Петька, что это такое кулак? Почему один человек — как человек, а другой человек — как кулак?
— Богатый, вот и кулак. Ты вот бедный, так ты и не кулак. А Данила Егорович кулак.
— Почему же это я бедный? — удивился Васька. — У нас батька сто двенадцать рублей получает. У нас поросёнок есть, да коза, да четыре курицы. Какие же мы бедные? У нас отец рабочий человек, а не какой-нибудь вроде пропащего Епифана, который христа ради побирается.
— Ну, пусть ты не бедный. Так у тебя отец сам работает, и у меня сам, и у всех сам. А у Данилы Егоровича на огороде летом четыре девки работали, да ещё какой-то племянник приезжал, да ещё какой-то будто бы свояк, да пьяный Ермолай сад сторожить нанимался. Помнишь, как тебя Ермолай крапивой отжучил, когда мы за яблоками лазили? Ух, и орал ты тогда! А я сижу в кустах и думаю: вот здорово Васька орёт — не иначе, как Ермолай его крапивой жучит.
— Ты-то хорош! — нахмурился Васька. — Сам убежал, а меня оставил.
— Неужели дожидаться? — хладнокровно ответил Петька. — Я, брат, через забор, как тигр, перескочил. Он, Ермолай, успел меня всего только два раза хворостиной по спине протянуть. А ты копался, как индюк, вот тебе и попало.
… Давно когда-то Иван Михайлович был машинистом. До революции он был машинистом на простом паровозе. А когда пришла революция и началась гражданская война, то с простого паровоза перешёл Иван Михайлович на бронированный.
Петька и Васька много разных паровозов видели. Знали они и паровоз системы «С» — высокий, лёгкий, быстрый, тот, что носится со скорым поездом в далёкую страну — Сибирь. Видали они и огромные трёхцилиндровые паровозы «М», те, что могли тянуть тяжёлые, длинные составы на крутые подъёмы, и неуклюжие маневровые «О», у которых и весь путь-то только от входного семафора до выходного. Всякие паровозы видали ребята. Но вот такого паровоза, какой был на фотографии у Ивана Михайловича, они не видали ещё никогда.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2