– В «Крокодиловом баре»?
– Ага. Джек говорит, они привносят колорит. – Она нарисовала, как проехать, на обороте сиреневой листовки, которая рекламировала благотворительный пикник с цыплятами на вертеле в пользу девочки, нуждающейся в пересадке почки. – У него есть парочка крокодилов, змеи и огромная такая ящерица.
– Игуана?
– Она самая.
Через город, по мосту, потом еще несколько миль, и вот он уже остановился у приземистого прямоугольного здания с подсвеченной рекламной вывеской пива «Пэбст».
Стоянка была наполовину пуста.
Внутри бара плавали клубы дыма, и музыкальный автомат пиликал «Прогулку после полуночи». Тень поискал взглядом крокодилов, но ни одного не увидел. Может, женщина с автозаправки над ним подшутила?
– Что вам? – спросил бармен.
– Разливное пиво и гамбургер со всеми гарнирами. Картошку фри.
– Миску чили для начала? Лучший чили во всем штате.
– Звучит неплохо, – отозвался Тень. – Где у вас уборная?
Бармен указал на дверь в углу бара. К двери были прикреплено чучело головы аллигатора. Толкнув дверь, Тень вошел в чистую и хорошо освещенную уборную. И все же в силу давней привычки сперва огляделся по сторонам («Помни, Тень, никогда не сумеешь дать сдачи, когда ссышь», – сказал Ло'кий, ловкий и хитрый, как всегда). Он выбрал писсуар слева. Потом расстегнул ширинку и с огромным облегчением пустил долгую струю. Неспешно стал читать пожелтевшую вырезку из газеты, вставленную в рамку и повешенную на уровне глаз. Ниже текста имелась фотография Джека и двух аллигаторов.
От писсуара справа от него послышалось вежливое «хм», а ведь Тень не слышал, чтобы кто-то входил.
Стоя мужик в светлом костюме казался крупнее, чем когда сидел рядом с Тенью в самолете. Ростом он был почти с Тень, а ведь тот считался здоровяком. Смотрел бородач прямо перед собой. Закончив и стряхнув последние капли, он застегнул ширинку.
Потом ухмыльнулся, будто лис, слизывающий с колючей проволоки дерьмо.
– Ну как? – поинтересовался мистер Среда. – У тебя ведь было время подумать, Тень. Тебе нужна работа?
ОДНАЖДЫ В АМЕРИКЕ

Лос-Анджелес, 11:26
В темно-красной комнате, где стены цветом напоминают сырую печенку, стоит статная женщина, карикатурно облаченная в слишком тесные шелковые трусы и завязанную узлом над ними желтую блузку, утягивающую и приподнимающую грудь. Ее темные волосы также подняты и заколоты в узел на макушке. Подле нее – невысокий мужчина в футболке оливкового цвета и дорогих светлых джинсах. В правой руке он держит бумажник и сотовый телефон «нокия» с красно-бело-синими кнопками.
В красной комнате – кровать с белыми атласными простынями и покрывалом цвета бычьей крови. В изножий кровати – деревянный столик с маленькой статуэткой женщины с невероятно широкими бедрами и подсвечник.
Женщина протягивает мужчине красную свечку.
– Вот, – говорит она, – зажги.
– Я?
– Да, – отвечает она. – Если ты меня хочешь.
– Мне бы следовало заплатить тебе, чтобы ты отсосала мне в машине.
– Может быть. Но разве ты меня не хочешь?
Ее рука скользит по телу вверх от бедра к груди, словно демонстрирует новый продукт.
Лампа в углу накрыта красным шелковым платком, и потому все в комнате окрашено в красные тона.
Взгляд у мужчины голодный, и потому он забирает у женщины свечу и вставляет ее в подсвечник.
– У тебя есть зажигалка?
Женщина протягивает ему коробок спичек. Мужчина чиркает, поджигает фитиль. Огонек мигает, потом свеча начинает гореть ровным пламенем, создавая иллюзию, будто движется – сплошь бедра и груди – безликая статуя подле нее.
– Положи деньги под статую.
– Пятьдесят баксов.
– Да.
– А теперь давай, люби меня.
Он расстегивает джинсы, стаскивает через голову оливковую футболку. Коричневыми темными пальцами она разминает его белые плечи; потом переворачивает его и начинает ласкать руками, пальцами, языком.
Ему кажется, будто свет в комнате потускнел и единственное освещение исходит от свечи, которая горит ярким пламенем.
– Как тебя зовут? – спрашивает он.
– Билкис, – отвечает она, поднимая голову. – Через «ки».
– Как?
– Не важно.
– Дай я тебя трахну, – задыхается он. – Я должен тебя трахнуть.
– Ладно, милый, – говорит она, – как скажешь. Но сделаешь при этом кое-что для меня?
– Эй, – вскидывается он, внезапно обидевшись, – это ведь я, знаешь ли, тебе плачу.
Единым плавным движением она перекидывает через него ногу, садится сверху, шепчет:
– Знаю, милый, я знаю, что ты мне платишь, и погляди-ка, это ведь мне следовало тебе заплатить, мне так повезло…
Он поджимает губы, пытаясь дать ей понять, что уловки шлюхи на него не действуют, что его просто так не возьмешь; она же уличная шлюха, в конце-то концов, а он почитай что продюсер , и ему ли не знать об обираловке в последнюю минуту. Но она не просит денег, а только говорит:
– Милый, когда будешь трахать меня, всаживать в меня свою большую твердую штуку, станешь ты мне поклоняться?
– Стану что делать?
Она раскачивается на нем взад-вперед: налившаяся головка пениса трется о влажные губы вульвы.
– Назовешь меня богиней? Станешь мне молиться? Станешь поклоняться мне телом?
Он улыбается. И это все, что ей надо? В конце концов, у каждого свой бзик.
– Конечно, – бормочет он.
Она просовывает руку себе меж ног, вводит его в себя.
– Поклоняйся мне, – говорит проститутка Билкис.
– Да, – выдыхает он, – я боготворю твои груди и волосы. Я боготворю твои ляжки, и твои глаза, и алые, как вишни, губы…
– Да, – проникновенно выводит она, двигаясь все энергичнее и сильнее.
– Я боготворю твои сосцы, из которых течет млеко жизни. Поцелуи твои словно мед, а прикосновение обжигает огнем, и я – боготворю его. – Слова его становятся все ритмичнее, изливаются в такт движениям тел. – Принеси мне желание утром, облегчение и благословение вечерней порой. Дай пройти в темных местах невредимым, дай прийти к тебе снова и спать подле тебя и снова любить тебя. Я люблю тебя всем, что внутри меня, и всем, что мыслях моих, всем, где я побывал, всеми снами и… – Он умолкает, с трудом ловя ртом воздух. – Что ты делаешь? Это потрясающе. Так потряс…
Он опускает взгляд на свои бедра, туда, где соединены их тела, но кончиком указательного пальца она касается его подбородка и толкает его голову назад на подушку, так что он снова видит только ее лицо и потолок над головой.
– Говори, говори, милый, – приказывает она. – Не останавливайся. Разве тебе не хорошо?
– Лучше, чем когда-либо было, – с чувством и искренностью отвечает он. – Глаза твои точно звезды, горящие в небесной тверди, и губы твои точно нежные волны, что ласкают песок, и я поклоняюсь им.
Он вонзается в нее все глубже и глубже. Он словно наэлектризован, будто вся нижняя половина его тела стала сексуально заряжена: все приапическое, налитое, благословенное.
– Принеси мне свой дар, – бормочет он, уже не сознавая, что говорит, – единственный истинный дар, и дай мне навеки стать таким… всегда… я молю… я…
И тут наслаждение, возносясь, перерастает в оргазм, который выносит его разум в пустоту. Ум, личность, все его существо совершенно пусты, а он вонзается в нее глубже, глубже, глубже…
С закрытыми глазами, конвульсивно содрогаясь, он наслаждается мгновением, потом чувствует толчок, и ему кажется, будто он висит вниз головой, хотя наслаждение не утихает.
Он открывает глаза.
И вот что он видит.
Он – в ней по самую грудину, а она, положив руки ему на плечи, мягко заталкивает в себя его тело.
Он скользит в нее глубже.
– Как ты это проделываешь? – спрашивает он или только думает, что спрашивает, но, возможно, голос звучит только в его мыслях.
– Мы это делаем, милый, – шепчет она в ответ.
Он чувствует, как, сковывая и обнимая его, плотно обхватили его грудь и спину губы вульвы. Он успевает еще с любопытством спросить себя, что подумал бы тот, кому случилось бы подсмотреть эту сцену. Он спрашивает себя, почему ему не страшно. И вдруг понимает.
– Я боготворю тебя моим телом, – шепчет он, а она проталкивает его еще глубже. Ее нижняя губа наползает на его лицо, все погружается во тьму.
Словно огромная кошка, она вытягивается на постели, зевает.
– Да, – произносит она, – именно это ты и делаешь.
Телефон «нокия» испускает высокое электронное вступление к «Оде к радости». Нажав кнопку, она прикладывает телефон к уху.
Живот у нее плоский, лабия маленькая и сомкнувшаяся. Пот поблескивает на лбу и на верхней губе.
– Да? – спрашивает она, а потом: – Нет, милая, его тут нет. Он ушел.
Прежде чем снова откинуться на кровать в темно-красной комнате, она выключает телефон, потом снова вытягивается во весь рост и засыпает.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Отвезли ее на кладбище
В большом старом кадиллаке.
Отвезли ее на кладбище
И не привезли обратно, так там и оставили.
Старая песня
– Я взял на себя смелость, – сказал, моя руки в мужской уборной «Крокодильего бара Джека», Среда, – заказать себе еду за твой стол. В конце концов, нам многое нужно обсудить.
– Я так не думаю.
Тень вытер руки бумажным полотенцем и, смяв его, бросил в мусорную корзину.
– Тебе нужна работа, – продолжал Среда. – Никто не нанимает бывших зеков. От вас, ребятки, им не по себе.
– Меня уже ждет работа. Хорошая работа.
– Ты говоришь о работе на «Ферме Мускул»?
– Может быть.
– Не выйдет. Робби Бертон мертв. А без него и «Ферме Мускул» конец.
– Ты лжец.
– Ну разумеется. И притом хороший. Лучший, какого ты только встречал. Но боюсь, сейчас я тебе не лгу. – Достав из кармана сложенную газету, он протянул ее Тени. – На седьмой странице, – сказал он. – Пошли в бар. Прочесть можешь и за столом.
Толкнув дверь, Тень вышел назад в бар. Воздух тут был синим от дыма, а из музыкального автомата «Дикси Капе» выпевали «Айко Айко». Услышав эту старую детскую песенку, Тень лаже слабо улыбнулся.
Бармен указал на столик в углу. С одной стороны стола стояла миска чили и тарелка с бургером, а напротив – непрожаренный стейк и тарелка картофеля фри.
Погляди на моего короля,
Что в красном ходит весь день,
Айко-айко весь день.
Пятерку поставлю,
Убьет он тебя,
Йокамо-феена-ней.
Тень сел за стол, но газету разворачивать не стал.
– Это мой первый обед на свободе. Твоя седьмая страница подождет, пока я поем.
Тень принялся за свой гамбургер. Он был намного лучше бургеров в тюремной столовке, и чили тоже неплох, решил он, съев пару ложек, пусть и не лучший в штате.
Лора готовила отличный чили. Она брала постное мясо, красную фасоль, мелко резанную морковку, бутылку темного пива и свежепорезанные острые перчики. Сперва она давала чили повариться, потом добавляла красное вино, лимонный сок, щепотку свежего укропа и наконец отмеряла порошок чили. Множество раз Тень пытался уговорить ее показать, как она все проделывает: он следил за каждым ее движением, начиная с нарезания лука, который Лора опускала в оливковое масло на дне кастрюли. Он даже записал рецепт, ингредиент за ингредиентом, и попытался сам приготовить себе такой же чили в воскресенье, когда Лоры не было лома. На вкус вышло неплохо, вполне съедобно, но это был совсем не Лорин чили.
Заметка на седьмой странице стала первым рассказом о смерти жены, который прочел Тень. Лора Мун, как говорилось в заметке, двадцати семи лет, и Робби Бертон, тридцати девяти лет, ехали в машине Робби по федеральной трассе, когда внезапно выехали на встречную полосу, по которой шла тяжелая тридцатидвухколесная фура. Фура столкнула машину Робби с дороги, отчего та закувыркалась вниз с откоса.
Бригада спасателей вытащила Робби и Лору из-под обломков. К тому времени когда их доставили в больницу, оба они были мертвы.
Снова свернув газету, Тень толкнул ее через стол Среде, который уминал стейк, настолько сырой и кровавый, что, вполне возможно, и вовсе не побывал на плите.
– Вот. Забери, – сказал Тень.
Робби вел машину. Наверное, он был пьян, хотя в заметке ничего об этом не говорилось. Тень обнаружил, что пытается представить лицо Лоры, когда та осознала, что Робби слишком пьян, чтобы вести машину. В голове у Тени начал разворачиваться сценарий, и Тень бессилен был его остановить: Лора кричит на Робби, требует, чтобы он съехал на обочину, потом – удар машины о грузовик, и рулевое колесо вырывается…
Машина под откосом на обочине, битое стекло в свете фар блестит, будто лед и брильянты, капли крови падают на землю рубинами. Два тела уносят от места катастрофы или осторожно кладут на обочине.
– Ну? – спросил мистер Среда. Он покончил со своим стейком, проглотил его так, словно умирал с голоду. Теперь он неспешно жевал жареную картошку, подхватывая ее вилкой с тарелки.
– Ты прав, – откликнулся Тень. – У меня нет работы.
Тень вынул из кармана четвертак решкой вверх. Подбросил его в воздух, подтолкнув при этом пальцем, заставляя его качнуться, словно он вращается, поймал его и прихлопнул на тыльной стороне ладони.
– Орел или решка?
– Зачем? – спросил Среда.
– Не хочу работать на человека, у которого удачи меньше, чем у меня. Орел или решка?
– Орел, – сказал мистер Среда.
– Прости, – отозвался Тень, даже не удостоив монету взглядом. – Это была решка. Я смухлевал.
– Мухлеванную игру легче всего побить. – Среда погрозил Тени толстым пальцем. – Взгляни-ка еще раз.
Тень опустил глаза. Решка.
– Оплошал, наверное, когда подбрасывал, – недоуменно пробормотал он.
– Ты к себе несправедлив, – усмехнулся Среда. – Просто я везучий, очень везучий. – Тут он поднял глаза. – Ну надо же! Сумасшедший Суини*. Выпьешь с нами?
– «Сазерн Камферт» с колой, только пусть не перемешивают! – проскрипел голос за спиной у Тени.
– Пойду поговорю с барменом, – сказал, вставая, Среда и направился к бару.
– А меня не хочешь спросить, что я пью? – крикнул ему вслед Тень.
– Я и так знаю, что ты пьешь, – отозвался Среда от самой стойки.
Пэтси Клайн снова запела из музыкального автомата «Прогулку после полуночи».
«Сазерн Камферт с колой» сел рядом с Тенью. У него оказалась короткая рыжеватая бородка. Одет он был в джинсовую куртку со множеством нашитых на нее разноцветных и ярких заплат, под курткой виднелась запачканная белая футболка с надписью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11